Еще пишется + Роман

Ветер нёс тяжёлые запахи горелого мяса, сырой земли и пролившейся крови. Вдоль дороги валялись тела убитых и умирающих — кто-то еще слабо стонал, протягивая окровавленные руки, а кто-то неподвижно лежал с открытыми, застывшими глазами, словно тщетно взывал к богам, давно забывшим об этих землях.

Хротгар вёл своих всадников сквозь этот хаос без малейшей задержки, даже не пытаясь очистить копьё, покрытое свежей кровью убитых им самим. В голове его гремел голос Заркуна, звучащий так чётко, словно сам бог находился прямо за его спиной и шептал на ухо:

— Дальше, Хротгар, дальше. Ни жалости, ни пощады! Пусть их земли станут твоими, их сокровища наполнят твои сундуки, их слава превратится в ничтожную тень твоего имени. Пусть пепел их домов станет мостовой, по которой ты взойдёшь на трон всего Альтгарда!

— Дальше… — повторил Хротгар почти неслышно, губы его едва заметно дрогнули, и он плотнее сжал в руке окровавленное копьё.

Одна из деревень вспыхнула впереди огромным костром, соломенные крыши занялись мгновенно, словно сухой хворост. Воины Эрденвальда бесчинствовали среди пожара: пики вонзались в тела беглецов, мечи вспарывали животы тех, кто не успел спрятаться. Конница крутилась, раздавливая упавших, а в воздухе стоял запах смерти.

Женщина с младенцем бросилась в сторону, пытаясь уйти от охвативших улицу языков пламени, но её мгновенно схватил всадник, намотав её волосы на свой кулак и грубо стащив вниз. Она в отчаянии вцепилась в сына, однако стальной сапог безжалостно ударил ребёнка, отбросив его в грязь. Крики женщины стихли под копытами лошадей. Рядом, шатаясь, поднялся старик, но тяжёлый меч обрушился на его плечо, глубоко врезаясь в плоть, окрашивая сухую траву ярко-красной струёй. Дым пожара окончательно затянул небосвод, превратив его в серый саван, опустившийся над умирающим поселением.

Хротгар смотрел на пламя, отражавшееся в его мёртвых глазах, и голос Заркуна эхом отдавался в его сознании:

— Смотри, Хротгар. Это твоё. Они должны познать всю силу твоего гнева. Ты теперь не просто человек — ты орудие зависти и разрушения. Их король пал, их мир скоро станет твоим пеплом.

Король Эрденвальда с трудом подавил последнюю вспышку совести и отвернулся, придавив этот слабый отголосок жалости ещё большим холодом, что шёл от Заркуна. И вновь вскинув копьё, он повёл свою армию дальше, туда, где ещё горели огни мирных деревень, где ещё звучали крики тех, кто должен был пасть на алтарь чужой ненависти.

Хротгар отвернулся от пылающей деревни, позволяя крикам и стонам погибающих постепенно затихнуть в отдалении, словно звук утихающей бури. День угасал, уступая место тяжёлой ночи, и мрак надвигался на лагерь его армии, медленно поглощая остатки света. Огонь костров отражался в глазах солдат, лица которых становились резкими и зловещими в полутьме. Казалось, сама ночь впитывала боль и страдания, разлитые в воздухе, сгущая их до удушливой вязкости.

На окраине лагеря, среди огромных, древних дубов, выделялся шатёр Совикуса. Он стоял особняком, будто скрываясь от посторонних взглядов в самой глубокой тени. Из-за тонкой ткани палатки сочился слабый, нервный свет — внутри горел костёр, языки которого метались, будто отражая тревогу и беспокойство человека, сидевшего у огня.

Совикус сидел, сжав в руке посох так крепко, что костяшки пальцев побелели. Его взгляд был прикован к огню, но мысли блуждали далеко за пределами лагеря, в деревне Сольвейг. Нервное дрожание пальцев выдавали его внутреннее напряжение. Вести, что наёмники, отправленные по следу Дианы, пропали без следа, были ударом для его тщеславия и уверенности.

«Что-то не так, — лихорадочно думал он, вслушиваясь в далёкие выкрики стражников и плач пленников. — Кто мог уничтожить моих следопытов? Кто посмел вмешаться в мои планы?»

Его тревожные размышления прервало внезапное изменение атмосферы. Воздух в шатре загустел, став вязким и удушливым, словно наполнился незримым дымом. Пламя в очаге задрожало и почти угасло, оставив лишь слабый, тлеющий отблеск. Совикус замер, чувствуя, как по спине пробежал холодок ужаса.

Из клубящейся тьмы, словно сотканной из самого ночного мрака, возникла высокая фигура, с кожей, похожей на раскалённый металл, от которой исходил едва уловимый, болезненный жар. Тёмный туман окутывал её плечи, стелясь по земле. Глаза фигуры были двумя бездонными омутами, полными безумной ярости и ненависти.

Моргас.

Совикус мгновенно рухнул на колени, ладони уткнулись в грязный ковёр, сердце застучало в висках, и по телу пробежала дрожь, смешавшая страх с болезненным восторгом.

— Встань, — раздался голос Моргаса, глухой и тяжёлый, будто удары кузнечного молота.

Совикус поднялся, стараясь удержать равновесие и не встречаться с взглядом тёмного бога.

— Ты подвёл меня, советник, — продолжил Моргас, его тень вытягивалась и колыхалась по стенам шатра, сжимая пространство. — Твои наёмники, и мои хаотики — все они уничтожены в Сольвейге. Некий маг осмелился бросить мне вызов, и этот вызов остался без ответа. Наш план висит на волоске.

Совикус судорожно сглотнул и попытался что-то сказать, но Моргас резким движением руки заставил его замолчать.

— Сольвейг теперь твоя цель, — голос Моргаса прозвучал жестко, словно нож, прорезавший воздух.

— Ты найдёшь этого мага, кто бы он ни был, и сокрушишь его силой хаоса, что я дам тебе. И ты приведёшь мне Диану живой! Без неё судьба Ловца Душ и Арта под угрозой. Этот маг слишком опасен. Возможно, за ним стоит проклятый Люминор. Уничтожь его, заставь бояться и сожалеть перед смертью!

Моргас шагнул ближе, и воздух вокруг Совикуса стал тяжёлым, горячим, словно дыхание дракона. Бог протянул руку, покрытую чёрными рунами, и с кончиков его пальцев хлынули искры, наполненные густым мраком.

Эти искры проникли в наконечник посоха Совикуса, мгновенно распространившись по его телу. Совикус выгнулся, едва сдерживая крик: жар и безумие пронзили его насквозь. Огонь, первобытный и дикий, заполнил его вены, смешиваясь с ненавистью, завистью и жаждой абсолютной власти.

— Чувствуешь это? — прошипел Моргас, наблюдая за трансформацией. — Теперь хаос течёт в тебе. Это не просто сила, это проклятие. Ты не сможешь укротить жажду разрушения. Но ты исполнишь мою волю, Совикус.

Совикус выпрямился, задыхаясь и пытаясь унять дрожь, глаза его полыхали внутренним огнём. Он с трудом сдерживал переполнявшую его энергию, и голос его стал хриплым от напряжения и возбуждения:

— Да будет так, мой господин.

Моргас отвернулся к выходу шатра, бросив через плечо холодным, полным угрозы голосом:

— Иди. Не подведи меня снова.

Совикус кивнул, наблюдая, как бог растворяется во тьме, и остался один — полный новой, неукротимой силы и ненасытной жажды разрушения.

***

Первые серые полосы рассвета лишь начали размывать край леса, когда лагерь Хротгара наполнился топотом и криками. Измученных, едва живых пленников грубо гнали к огромной яме, выкопанной посреди грязного плаца. Багровые искры костров взвивались к серому небу, ветер гнал едкий дым прямо в лица, заставляя людей кашлять и слезиться. Но причиной их слёз был не только дым, но и душащий их ужас, отчаяние перед неизбежной гибелью.

На возвышении возвышался Хротгар, укутанный в тяжёлый чёрный плащ, его некогда блистательные доспехи теперь казались покрытыми засохшей кровью и копотью. Его лицо застыло маской суровой отрешённости, однако глаза выдавали внутреннюю битву: глубокую дрожь стыда и сострадания, тут же подавляемую чуждым и властным шёпотом Заркуна, что змеиным шелестом переплетался с его мыслями.

— Быстрее! — рычал стражник, грубо сталкивая людей в яму. Женщины молились, старики беспомощно падали на колени, юноши в бессилии кричали о пощаде. Их мольбы тонули в завываниях воинов, окруживших яму, словно стая голодных волков.

Хротгар медленно приблизился к краю, ноги его были словно налиты свинцом, каждый шаг давался мучительно трудно. Сердце билось с трудом, в голове звучал надломленный внутренний голос: «Это неправильно…» — но тут же в разуме взрывался приказ Заркуна:
— Сделай это! Это твоя победа, твоя власть над миром!

Хротгар схватил меч из рук ближайшего воина. Лезвие, встретив первые солнечные лучи, вспыхнуло кроваво-красным светом, отразившимся на его лице, искажая его черты до неузнаваемости. Первый пленник был совсем юным — исцарапанный, грязный мальчишка, едва способный стоять. Он смотрел в глаза Хротгара с немым ужасом и мольбой. На мгновение рука Хротгара дрогнула, лицо исказилось, но голос Заркуна снова пронзил его сознание:
— Убей его!

Клинок взлетел, раздался страшный хруст, кровь окропила сапоги Хротгара, толпа взревела от восторга. Он убивал снова и снова, каждый новый удар меча ослаблял внутренний протест, и кровь струилась по земле, наполняя яму, испуская тяжёлый пар, пропитанный смертью. В глазах обречённых пленников, помимо ужаса, он видел скорбь, тихую покорность судьбе, непонятную и пугающую.

Наконец, к краю ямы подвели Всеволода. Его цепи звенели при каждом шаге, ноги дрожали от слабости и пыток, но он по-прежнему держался прямо, вызывающе и гордо. Лицо его было в грязи, по щекам струились слёзы — не страха, а горького, раздирающего душу бессилия.

— Смотри, — прошипел Заркун в сознании Хротгара, — это твой враг, твоя ненависть, твоя победа.

Всеволод смотрел не на Хротгара, а на тела своих убитых людей, лежащие в яме. Каждое лицо, искажённое болью и страхом, причиняло ему физическое страдание. Он чувствовал, будто его душу разрывают на части. Его люди, ради которых он жил и сражался, теперь лежали убитыми, а он не мог ничего сделать.

— Боги… — прошептал он, подняв глаза к небу. — Почему я жив, а они…

Ответом была лишь глухая, ледяная тишина. Всеволод впервые за долгое время заплакал, сокрушённый не страхом смерти, а беспомощностью и нестерпимой болью утраты.

Среди дикого рёва толпы к яме приблизился Совикус. В нём было что-то иное — каждый шаг, взгляд, даже черты лица исказились от силы, дарованной Моргасом. От него веяло мраком, и даже самые закалённые воины отступали прочь.

Не взглянув на Всеволода, Совикус молча кивнул Хротгару. Между ними пронеслось неуловимое сообщение, невидимый диалог, понятный лишь им двоим. Голос Совикуса звучал глухо, будто поднимался из глубин ада:
— Настало мое время. Диана на севере. Я приведу ее к нам.

Хротгар кивнул, словно марионетка, лишённая воли.

Толпа притихла, устремив взгляды на Всеволода и Совикуса, застывших у края кровавой ямы. Хротгар вцепился в рукоять меча так крепко, что костяшки пальцев побелели, когда Заркун снова шепнул ему, проникая в самые глубины его разума:
— Всеволода пока не трогай. Пусть он увидит гибель всего, что любит. Его страдания нужны нам, они сделают его ключом к нашей победе.

Совикус подошёл вплотную к Всеволоду, и в глазах короля отразились презрение и немая боль:
— Не такого конца ты хотел для своих людей, король? — прошептал Совикус с холодной улыбкой.

Всеволод с трудом выговорил:
— Ты поверил во власть Хаоса? Предал свет ради тьмы? Ради чего?

Совикус усмехнулся горько:
— Свет? Где он был, когда гибли дети? Когда горели города? Ваши молитвы глохнут в тишине. Я выбрал тех, кто слышит и отвечает.

Всеволод покачал головой, его голос звенел презрением и болью:
— Ты погубил не только тела, но и души. Никогда не прощу тебя, ни в жизни, ни после.

Совикус равнодушно улыбнулся, отвернувшись к Хротгару:
— Мне не нужно твоё прощение. Скоро ты увидишь, как падут твои боги и будет уничтожен твой народ.

Он повернулся, растворившись в утреннем дыму. Всеволод остался стоять на коленях, дрожа всем телом от холода и отчаяния, под тяжёлым взглядом багровых туч, окутывающих мир перед приближающимся мраком.

Продолжение следует…

А вот вторая деревня из тех, что я намеревался посетить перед прибытием строителей и других мастеровых, которые потребуются для запуска моего "свечного заводика", оказалась вполне себе жилой; да не просто жилой, а обнесенной высоким и надежным забором. У ворот имелась в наличии неплохо вооруженная стража или хорошо экипированное ополчение, а еще перед воротами стояла жаровня, как я очень быстро узнал, с магическим огнем.

Дело в том, что при моем приближении пламя, которое едва тлело, не только разгорелось, но и сменило цвет на черный, с проблесками чего-то очень похожего на звезды, а люди возле ворот направили в мою сторону свое оружие.

"А ну стой! Сымай плащ и покажи морду и руки до локтя!" - немало удивленный, я не удержался от вопроса: "А большой кошель с золотом тебе не дать, сиволапый? Что это за встреча путника, который пришел в вашу глушь?" Однако грозный тон вызвал не совсем тот эффект, что я ожидал: вместо ответа, прямо мне в ноги, едва не проделав дырку как в ноге, так и в сапогах, воткнулся арбалетный болт, и стражник вновь повторил свое требование: "Покажи, говорю! А то будь ты сам король или спустившийся один из богов, я сделаю в тебе дырку! Потом, может, меня накажут или убьют, но и ты с целой шкурой не останешься!"

Видя, что арбалет в руках стражника подрагивает, а копье в руках второго и вовсе почти ходит ходуном, я решил не играть с огнем и не нервировать их лишний раз. Поэтому отправив плащ в инвентарь и закатав рукава, продемонстрировал руки, как и требовал страж, до локтя. Не увидев никаких известных только ему символов и меток, стражники явно немного успокоились, хотя и сохраняли подозрение.

Арбалетчик достал флягу, которую кинул мне со словами: "Отпей". Подняв немного не долетевшую до меня флягу, я отвернул крышку и после применения распознавания, чтобы избежать отравления, пожал плечами и отпил. Так как во фляге была пусть и не обычная, а магическая вода.
"Вода благословлённая силой бога Шанграмора."
Ранг: божественный Шанграмор - одно из людских божеств чести и праведной кары; данный напиток развеивает чары иллюзии средней силы и мгновенно отравляет злоумышленников.

Выждав несколько минут, за которые со мной ничего не случилось, охранники ворот в деревню опустили оружие. Вот только арбалетчик злобно сплюнул: "Не тать, для торгашей рано, а значит, благородный. Флягу верни и чѐ надо?" Я, конечно, достаточно миролюбивый и спокойный человек, однако такое пренебрежение и хамство переполнили чашу моего терпения.

Материализовав кинжал охотника на монстров, чему я научился благодаря многим годам тренировок, я воспользовался почти забытым и практически неиспользуемым мною навыком "Громовой крик", крикнув: "Бойся!" и ударил молнией под ноги арбалетчика достаточно близко, чтобы волосы на его голове встали дыбом и поседели от страха. Копейщика я не боялся, так как он еще при использовании громового крика обмочил штаны и потерял сознание, а вот арбалетчик оказался крепче и трясущимися руками пытался исполнить свое обещание сделать во мне дырку.

Однако молния, примененная мною, добавила не только седины этому безусловно храброму человеку, но и прибавила в воздухе крайне специфический запах экстренного опорожнения кишечника, после чего арбалет выпал из ослабевших рук, а стражник присоединился к своему коллеге в обмороке. Так как убивать кого-либо в деревне я изначально не планировал, а уж тем более охрану деревни, я спрятал кинжал и, сев на землю, вытянул вперед пустые руки и начал ждать. Ждать, к счастью, пришлось недолго: еще до того, как вытянутые руки начали уставать, из ворот высыпала целая группа деревенских, вооруженных топорами, арбалетами, копьями и даже обычными дубинами.

Однако, убедившись в том, что стражники живы, а я не только не атакую, но и даже показательно безоружен, ранее агрессивно настроенные деревенские слегка расслабились, а вперед вышел крепко сложенный пожилой мужчина с седой бородой и двуручной секирой, удерживаемой одной рукой, лезвие которой было покрыто рунами.

"Кто ты, путник, и почему напал на стражей деревни? Зачем ты здесь?"

"Я так понимаю, ты староста или глава этого поселения, старик? Ну тогда давай знакомиться: я не просто путник, я новый владелец местных земель, владетельный граф Иван Горохов. Кроме того, я не нападал на твоих людей; просто поставил их на место, признаю, слегка переборщил и готов заплатить виру. А здесь я потому, что вы живете на моей земле. Вот я и езжу по своей земле, чтобы найти таких же, как вы, жителей и напомнить им про налоги, а заодно сделать предложение. В принципе, вы можете не платить налоги, а я могу развернуться и уйти прямо сейчас, но через месяц вас тут быть не должно, потому что, увидев вас здесь, но не увидев налогов, я расстроюсь. Что скажешь, старик, мне уйти или мы поговорим? Сначала обсудим, о том, почему меня встретили так, как встретили, потом обсудим налоги, а под конец - и мое предложение."

Старик сплюнул и буркнул: "Очередной благородный", однако высокое восприятие позволило мне его великолепно услышать, хотя сообщать ему об этом я не стал. Тем временем староста продолжил уже громче: "А сила-то за тобой есть, а благородный? Что-то я не вижу с тобой твою гвардию, не вижу даже сопровождения из прислуги и обслуги, не вижу. Может, ты просто какой-то левый хрен с горы или разбойник особо хитрый."

Хмыкнув, я, не долго думая, ответил: "Ну ты и наглый старик, но считай, что я неправильный благородный. Ну а что касается, есть ли за мной сила, это ты мне скажи." С этими словами я вновь извлек свой кинжал охотника на монстров и кинул под ноги старосте со словами: "Вернуть старый не забудь."

Осмотрев кинжал, который прошел со мной столь много охот, что не только давно превзошел чеканкой, увиденной мною впервые, обзавелся крупным рубином на конце рукояти и источал хищную ауру. По расширившимся от удивления глазам я понял, что старик-староста прекрасно знает, что это за кинжал. Добил я старосту словами: "Я охотник-одиночка." Подняв кинжал, староста подошел и на вытянутых руках протянул его мне обратно со словами: "Что-ж, прошу за мной, благородный охотник. Из уважения к твоему мастерству я не смею отказать." После чего обернулся к остальным деревенским и крикнул: "Так, этих двоих на сеновал очухаться и смените их, после занимайтесь своими делами! Пострадавшим выплатят виру, этому человеку я верю."

— Туда?

Она молча пнула его в живот. Воздух вышел из лёгких, и он сгорбился от боли.

— Ты тратишь моё время. Делай, что говорят.

— Ладно… — прохрипел он и, сжав зубы, зашагал в указанном направлении. — …А что нас там ждёт? — попытался он снова.

Ответа не последовало.

Эльфийка двинулась следом. Позади, из леса, ещё доносились крики и звон металла — орки явно не сдавались, а эльфы сопротивлялись до последнего. Постепенно звуки боя стихли и растворились в ночной тишине.

Адреналин, до этого бушующий в теле Артёма, ушёл, оставив после себя ноющую боль. Всё ломило, зудело и болело. Каждый шаг отзывался волной неприятных ощущений — от пяток до макушки. Живот предательски урчал: он не ел уже слишком давно. Верёвка натирала запястья до крови, в горле пересохло. Никогда ещё он не был в таком состоянии — уставший, голодный и униженный.

— Знаете, если на нас нападут, связанный я вам не помощник, — нарушил он молчание через сотню шагов.

— Ты и без того никчёмен, — спокойно ответила она. — Мне не нужна твоя помощь.

— Иногда даже никчёмная помощь лучше, чем её отсутствие, — заметил Артём. Девушка не ответила.

Трава с хрустом ложилась под ногами. Свет псевдолуны ярко освещал равнину. Артём наконец решился:

— Почему тот… эльф, — начал он неуверенно, — хотел меня убить?

— Ты серьёзно? Ты глупый или ты с Кирова свалился?

— С чего? — удивлённо обернулся он.

Эльфийка закатила глаза и указала на ночное небо. Там, словно парящий мёртвый бог, висела огромная космическая станция.

— А… понял, — кивнул Артём. — Значит, это и есть Киров.- Тихонько пробубнел он.

Космическая станция в небе, памятники Ленину, орки, упоминающие Владилена… Выходит, это какой-то альтернативный СССР, только с эльфами и мечами. Интересно, что будет дальше?

— Если не секрет… как вас зовут? — спросил Артём спустя несколько минут молчаливого шествия.

— Моё имя Эльвира, повелительница… — «тьмы», мысленно закончил за неё Артём, — …эльфийской коммуны, —  договорила она.

— А меня зовут Артём. Повелитель заброшек, — усмехнулся он, пожимая плечами.

— Ты смеёшься над моим титулом? — холодно спросила Эльвира, уколов его мечом в бок. Артём вздрогнул.

— Нет, что вы… просто, у нас… там, откуда я… — начал он мяться.

— Мне не интересно, — отрезала она. Голос — будто лезвие, рубящее любой шанс на беседу. И всё же Артём чувствовал: ему жизненно необходимо понять, в каком аду он очутился.

— Но почему тогда… меня хотели зарезать? — вновь рискнул он. — Я ведь ничего не сделал.

— Твои сородичи устроили резню. Много лет назад. Убили мою мать, — спокойно сказала она, как будто речь шла о разбитой чашке или пролитом кофе.

— Тот старый эльф… — начал было он.

— Мой отец, — перебила она.

Артём помолчал, пытаясь осмыслить. Всё это звучало как чёртовы отголоски чужой войны, в которой он оказался случайным прохожим.

— Послушайте… я не имею отношения к тем событиям. Это не моя война. Я тут всего пару дней, вообще не понимаю, что происходит…

— Это тебе не поможет. Здесь людей вешают без разбирательств. Особенно в тех местах, где меня нет рядом.

— Прекрасно, — выдохнул он. — Тогда… зачем я вам?

— Я не мой отец. И не мой брат.

— То есть… вы симпатизируете людям? — в голосе Артёма сквозила надежда.

— Я вижу возможности. Пока ты мне полезен — ты жив.

Прозвучало это не зловеще, скорее — прагматично. Но именно такая холодная практичность и была страшнее всего, прагматичные люди убивали сотнями не дрогнув. Артём ощутил, как под кожей всплывает тревожная дрожь: здесь люди — не личности, а ресурсы. Живой товар. И он, похоже, — одна из монет в чьей-то большой игре.

Они шли по тропе. Пейзаж вокруг менялся. Бескрайние луга и редкие перелески уступали место аккуратно возделанным полям. На горизонте начали вырисовываться домики. Словно кто-то втащил крестьянскую Россию XVIII века в мир мечей и магии — срубовые дома, высокие крыши с острыми скатами, где-то даже узоры, похожие на хохлому.

— А как называется это место? — спросил Артём, разглядывая странную, но живописную округу.

— Космолесье. Наше королевство. Всё, что ты видишь.

— А почему «Космо»?

— Так сложилось, — пожала плечами Эльвира. — Испокон веков.

Ответ лаконичный, как и она сама .

На рассвете утренний туман играл на полях, петухи вдалеке возвещали о новом дне. Артём уже почти не чувствовал боли. Лишь ломоту в теле и ритмичные шаги по мягкой земле.

И тут на дороге показалась повозка. На ней ехал старый эльф в лохмотьях. Он был так дряхл, что казалось — кости его сами вот-вот развалятся. Увидев Эльвиру, он тут же дёрнул вожжи, остановился, спрыгнул… и рухнул на колени прямо в пыль.

— Не вели казнить! Я… я просто ехал… я… это… — лепетал он, запинаясь.

— Молчать. Ты отвезёшь нас в крепость, — отрезала Эльвира. Затем кивнула Артёму: — В повозку.

Парень подчинился. Старик бросил на него взгляд, полный ужаса. Дрожал, словно в лихорадке, рот открывался, но слов не было. Эльвира обошла его молча и села рядом в телегу.

— Живо! — крикнула она.

Старый эльф кое-как взобрался обратно, хлестнул лошадь, и повозка тронулась.

Артёма пробрала прохладная судорога. Он смотрел на спину старика. Тот ехал сгорбившись, словно под тяжестью вековой боли. На одежде — рваные следы от кнута. То, что он раньше видел в фильмах про барщину, здесь ощущалось живым и осязаемым. Не притча о прошлом, а ежедневная реальность. Рутина.

И ещё кое-что беспокоило его: старый эльф. Сам факт его существования выглядел неправильно. Разве эльфы стареют? Или здесь всё иначе? Или… может, они — вовсе не те возвышенные создания, за которых себя выдают?

Артём отвёл взгляд. И тут понял: Эльвира не сводит с него глаз.

Она сидела напротив, держа меч на коленях. Рукоять — инкрустированная, украшенная затейливыми узорами, напоминающими золотую хохлому. Даже ножны были вычурны, не просто оружие — знак статуса.

Теперь, в лучах восходящего солнца, он мог рассмотреть её лучше. Девушка была статной, с выправкой военного. Никакой показной красоты, никакой женственности ради женственности — только сдержанная практичность, и в этом что-то завораживало.

На ней была удобная одежда: простая рубашка, заправленная в некое подобие штанов, и высокие кожаные сапоги. Волосы — чёрные, заплетены в тугую косу, ни одного лишнего завитка. Ни украшений, ни косметики. Чисто, строго, эффективно.

Но её лицо… Черты резкие, правильные, холодные. Как у статуи. А вот глаза — зелёные, пронзительные, неотрывные. Они буравили его, будто сканировали на предмет слабости. В этих глазах не было сочувствия. Только расчёт и… что-то ещё. Слишком живое для просто презрения. Интерес?

Такого пристального женского внимания Артём не ощущал, наверное, никогда.

— П-пу-пу… у вас очень красивый… меч., — сказал он неловко.

— Будешь много болтать — вырежу язык, — не отрывая взгляда, бросила Эльвира. Голос был ещё холоднее, чем прежде.

Артём молча провёл рукой по губам, как будто закрывая молнию, и откинулся назад. Впервые за всё это безумие он позволил себе расслабиться.

Артём закрыл глаза. Кажется, это был первый момент за последние двое суток, когда он мог просто… выдохнуть. Ни угроз, ни лязга оружия, ни беготни по лесу, ни орков с кишками наружу. Просто дорога, раскачивающаяся повозка и… знойная эльфийка... эльфийка которая холодно убивает и столь же холодно смотрит.

Он поймал себя на мысли: быть может, впервые за долгое время он в относительной безопасности. Без хозяйки квартиры, угрюмого участкового, и работодателя, который не знает, что такое отпуск или больничный. Всё это осталось где-то там, в сером панельном прошлом. А здесь — только пыльная дорога, плеть на спине старого эльфа и меч с хохломой.

Артём вытер лицо: на нём ещё оставались следы чужой крови. Кислый. Он снова увидел его в памяти — вскрик, вспышка, холод. Паника подкралась исподтишка, почти ласково. Он заставил себя дышать медленно, глубоко. Сейчас нельзя срываться.

Из-за холма впереди вырос замок. Или… крепость. Артём ожидал увидеть классический средневековый бастион с бойницами и башнями. Но то, что возникло перед ним, выглядело… странно.

Белокаменные стены с глубоким рвом, возвышающаяся башня — всё как положено. Но где-то с середины камень сменялся срубом: крепкие брёвна, как у деревенского дома, уходили вверх, образуя подобие терема. А сверху — луковичная крыша. Как будто её сняли с церкви и водрузили на башню. Насаженная на каменный пень деревянная церковь, она смотрелась одновременно абсурдно и органично.

Хохлома на ножнах, лапти на орках, Ленин, станция Киров в небе — кто-то явно решил, что советское наследие и фэнтези — это вещи, которые отлично сочетаются. Смешал всё это в котле безумия и приправил эльфами. Дальше должны быть панельки. Гномы, выносящие мусор?

Артём невольно усмехнулся.

Повозка подкатила к воротам. Два эльфийских стражника в доспехах стояли по обе стороны входа. Завидев Эльвиру, они замерли и тут же отворили створки.

Как только повозка оказалась внутри крепости, к ней подошёл высокий эльф в сверкающих доспехах. Он неловко поправил шлем, вытянулся и начал:

— Ваше Высочество, в крепости всё спокойно, происшествий не…

— Отправьте две дюжины всадников в охотничий лагерь, — перебила его Эльвира. Тон был стальной, не допускающий возражений.

К повозке подошли двое других стражников. Их взгляды пересеклись — тревожные, настороженные. Потом они оба уставились на Артёма.

— На лагерь напали орки. Мой отец и брат вступили с ними в бой. Я поймала человека, — она кивнула в его сторону. — Его — в цепи. И в мои покои. И чтобы волос с головы не… у… пал…

Последние слова она произнесла медленно, с нажимом, как будто вбивала их в головы стражников. Те замерли. Один из них выглядел так, будто готов был провалиться под землю.

— Б-будет исполнено! — офицер дал отмашку.

Цепи лязгнули. Артёма сняли с повозки, затянули стальные кандалы на запястьях, надели ошейник, от которого шла короткая цепь вниз, к поясу. Верёвка, натиравшая кожу, осталась позади, зато теперь металл впивался в кожу холодом и тяжестью. Он ощущал себя как минимум пленным военачальником, как максимум — особо опасным маньяком. Хотя по фактут мухи не обидел.

Он вздохнул.

— Насколько же сильно нагрешили тут люди… — пробормотал Артём.

И в этот момент — осознание: его ведут в покои принцессы. Ну ладно, повелительницы. Но женские покои. В цепях, конечно. Как заложника. Но… всё равно.

Когда тебя в последний раз приглашали в личные покои знойной девушки? — мысленно переспросил он себя. Ответ был прост: никогда.

Но, может, сегодня удастся отдохнуть не на сырой земле, а в настоящей постели? А может… его даже... накормят?

_______________________________________________________________________________________________
Спасибо, что дочитал!
Если понравился мой стиль и интересно что будет дальше, подписывайся на меня на Author.Today:
👉 Моя страница https://author.today/u/zail94

Они ещё долго лежали, прижавшись друг к другу, как той ночью в Ялте.

Только сейчас объятия были крепче, они реально боялись отпустить друг друга. Никто из них не смел нарушить тишину. Они просто наслаждались друг другом, моментом, тишиной...

Как и тогда, сейчас было неважно, что будет дальше. Было важно только СЕЙЧАС...

В очередной раз где-то на кухне зазвонил Асин мобильный и она нехотя перевернулась, как спрашивая у него разрешения встать.

Паша: - Ответь, он уже 5 раз трезвонит, наверняка что-то важное. А может спецназ беспокоится.

Ася повернула к себе светящийся экран, на котором высвечивалось имя "Мэри".

Ася (мысли): - Черт, день рождения, как я могла забыть...

Тем временем Паша изучал экран своего гаджета. Ася повернулась к нему, но не успела она заговорить, как он её опередил.

Паша: - Знаешь, меня тут очень настойчиво зовут на День Рождения одной знакомой...

Ася прервала его.

Ася: - Её случайно не Марина зовут?

Паша: - Более широко известна в наших кругах, как Мэри....

Ася: - Да, это моя троюродная сестра.

Паша: - О как, значит, у нас с тобой много общих знакомых? И как же мы раньше не пересекались.

Ася пожала плечами.

Ася: - Наверное, по воле судьбы.

Паша: - Ну так что, идём?

Ася: - Ну как бы надо...

Паша: - Ок, только мы идём в качестве пары.

Ася округлила глаза.

Паша: - А ты что, против?

Ася: - Тебе не кажется, что всё слишком быстро?

Паша: - Нет, я и так слишком долго ждал, теперь, даже не надейся, я тебя не отпущу.

Ася широко улыбнулась.

Ася: - Ладно, потом поговорим об этом, а сейчас я в душ.

Она быстро соскочила с кровати и скрылась за дверью ванной комнаты.

Ася встала под горячие струи. Вода приятно ласкала кожу. Она подняла голову и подставила лицо под горячую воду. По телу разбежались колючие мурашки, а внизу живота разлилось приятное тепло.

Она почувствовала электрический разряд, он провёл пальцами вдоль её позвоночника, заставляя её выгнуть спину.

Ася: - Нам нужно ехать.

Он нежно поцеловал её в шею, плавно перемещаясь на спину.

Она вздрогнула. Паша прижал её к себе.

Паша: - Я не могу ехать в таком состоянии.

Девушка нервно хихикнула, почувствовав прикосновение его обнажённого тела и нежно промурлыкала.

Асы: -Мы опоздаем.

Паша: - Успеем.

Она хотела что-то возразить, но он развернул её и больше не дал произнести ни слова, закрывая ей рот чувственными и дикими поцелуями.

***

Они вошли в клуб и сразу же отправились к лестнице на второй этаж, которая вела в вип зону.

На ступеньках Паша притормозил, притягивая девушку к себе. Он одернул подол её платья пониже, а на ухо прошептал.

Паша: - Как только мы вернёмся, я разорву это платье.

Ася возмущённо посмотрела на него.

Паша: - На тебя таращится половина клуба. Мне не нравится это, я жуткий собственник.

Девушка смущённо улыбнулась.

Ася: -А ты что ревнуешь?

Паша: - Никогда раньше я за собой такого не замечал, но сейчас да, я чертовски ревную тебя даже к самому себе.

Ася расхохоталась.

Ася: - Не переживай, у меня была куча времени и возможностей замутить с кем-нибудь...

Паша: - Но?

Ася: - Но, видимо, по воле судьбы, я ждала тебя.

Паша улыбнулся и нежно поцеловал её.

Паша: - Пойдём, а то придётся возвращаться, даже не побывав на празднике.

Ася шутливо ткнула его в бок и продолжила подниматься наверх. Он окинул её взглядом, закатил глаза и снова попытался опустить подол ниже.

Когда они поднялись, вечеринка уже кипела полным ходом, была куча их общих знакомых.

Мэри: - Ну наконец-то, какие люди!

Ася: - С Днём Рождения тебя, дорогая!

Девушки обнялись и Ася вручила имениннице букет с конвертиком внутри.

Паша: - С Днём Рождения!

Он подошёл и чмокнул Мэри в щеку. Вроде бы это было обычным дружеским жестом в их кругах, но теперь Ася почувствовала укол ревности.

Мэри: - Ребята, спасибо вам огромное, очень рада вас видеть, а вы что, как бы это сказать, вместе?

Ася улыбнулась, а Паша кивнул.

Мэри: - Офигеть, ну я рада за вас! Давайте не стойте, проходите!

Паша взял Асю за руку и притянул поближе к себе, они вместе поприветствовали остальных ребят и расположились на диванчике. Он обнял девушку за плечи, всем своим видом давая понять, чтоб никто даже не смотрел в её сторону.

Ася: - Расслабься, из всех присутствующих здесь меня интересуешь только ты.

Он нервно улыбнулся.

Ася: - Я принесу что-нибудь выпить.

Паша нехотя выпустил её из своих объятий.

Ася: - Что ты будешь?

Паша: - Виски. Двойной.

Девушка улыбнулась, наклонилась и поцеловала его.

Ася: - Расслабься, всё хорошо.

Пока она стояла у бара и ждала напитки, к ней подошла Мэри. Паша не сводил с них глаз. К нему подсели несколько ребят и о чём-то с ним заговорили.

Мэри: - Ну что, колись, давно вы вместе?

Ася: - Да нет, как бы с сегодняшнего дня только. Знаешь, что удивительно? У нас столько знакомых общих, а до недавнего времени мы даже нигде не пересекались.

Мэри: - Ничего удивительного, ты обычно к полуночи уже уезжаешь с тусы, а Пашка к этому времени только объявляется.

Ася пожала плечами.

Мэри: - Ну и как? Что думаешь, что чувствуешь?

Ася: - Мы так мало друг друга знаем, но мне так спокойно с ним. Я пока не знаю. Сложно сказать.

Мэри: - Главное не спеши никуда. И будь ни чеку.

Ася: - В смысле?

Мэри: - Пашка, конечно, бабник ещё тот. Он до тебя встречался с Ангелиной, довольно долго. По моему, у них даже к свадьбе шло, но что-то там не заладилось и, он пошёл по бабам. Гелька до сих пор забыть его не может, тебя уже всю просверлила глазами. Она стерва ещё та.

Не оборачиваясь, Ася спросила.

Ася: - Где она?

Мэри: - Сидит между Максом и Темой.

Ася: - Поняла тебя. Спасибо.

Она искренне улыбнулась сестре. Мэри дружелюбно подмигнула ей.

Мэри: - Воркуйте, голубки мои.

Ася забрала напитки и, вернувшись к Паше, демонстративно села к нему на колени. Он сначала немного растерялся, но потом жадно прижал её к себе. Она вручила ему бокал с виски.

Паша: - О чем болтали?

Ася: - О тебе, о чем же ещё она могла спросить.

Паша: - И что же она тебе обо мне поведала?

Ася: - Успокойся, ничего такого, чего ты сам бы мне не захотел рассказать.

Ася прижалась к нему ближе и поцеловала. Она почувствовала, как на него подействовал этот поцелуй и её тут же бросило в жар.

Паша: - Ты не возражаешь если я покурю, иначе, я боюсь, я не смогу встать с этого места.

Он хищно улыбнулся. Ася прищурилась и покачала головой.

Вдруг кто-то из ребят, уже не совсем трезвый выкрикнул тост.

Кто-то: - За именинницу!

Все дружно загудели и поддержали. Мэри подошла и чокнулась с каждым из ребят.

Мэри: - Спасибо, я всех вас очень люблю! Веселимся!

От неё не скрылось, как Ася пила через трубочку свой коктейль, глядя прямо в голубые глаза блондинки, сидящей напротив.

Асе хорошо запомнится этот ядовитый взгляд ледяных голубых глаз.

— Вот, видишь? — Илларион опустился на колени у куста с резными, ярко-зелёными листьями. — Это иссоп. Сорви немного — им можно полоскать раны или снимать жар. Горчит, но целебность его велика.

Диана присела рядом, аккуратно срезая стебли.

— Я видела такие только в гербарии при замке, — сказала она. — Жрецы тоже собирали травы, но всё казалось загадочным, почти волшебным.

— Лес открывает секреты тому, кто слушает, — улыбнулся Илларион, потирая трость задумчивым жестом. — Каждый лист шепчет, если уметь слышать. А вот полынь — не трогай голыми руками. Горькая, но спасает от яда.

Они шли дальше, собирая то пучок мяты, то горсть корней. Илларион показывал, как срезать корень, чтобы не погубить растение, а лишь взять часть его мощи. Диана задавала вопросы, порой сбивчивые, но искренние:

— Как ты научился этому? Кто тебя учил?

Старик перебрал в пальцах тонкий стебель, задумавшись.

— Мой отец был травником, и его отец — тоже. Но главное — не учение, а наблюдение. Иногда я просто сижу в роще, слушаю шорох трав, голоса птиц… Не кажется ли тебе, что всё живое знает больше нас?

Диана кивнула, глядя на него снизу вверх.

— Наверное. В замке всё было шумно — слуги, кони, разговоры. Я всегда мечтала о тишине. Только отец иногда брал меня в сад и учил… терпению.

Илларион посмотрел на неё с мягкой теплотой.

— Глаза твои полны тревоги, а душа — упрямства, дитя. Не всякая боль проходит быстро, но её можно обратить в силу. Хочешь — расскажи, что гнетёт тебя. Порой слова сами становятся лекарством.

Диана замялась, сжимая стебли так, что сок выступил на пальцах. Её взгляд метался по мху, словно она искала в нём слова.

— Я не знаю, с чего начать… Меня зовут Диана, я дочь короля Альтгарда. Жила в Вальдхейме, пока… пока всё не рухнуло. Мама умерла, когда мне было шесть, я почти не помню её. Отец ушёл на север, в Моргенхейм, и я должна найти его. Дома больше нет, храм сожжён, многие погибли… В Кривом логе на меня напали, но Святослав спас меня… — её голос дрогнул, — а потом его убили наёмники у реки. Я думала, что осталась одна, что не справлюсь… Но вы спасли меня, вылечили Ворона, и в душе словно зажёгся свет — не солнечный, а человеческий.

Илларион слушал молча, лишь кивал, подбадривая её продолжать.

— Они охотятся за мной. Совикус… его наёмники. Иногда кажется, что тьма победила, что это конец… Но потом я вижу вас, и становится легче. Не знаю, почему я вам доверяю, почему всё это рассказываю…

Илларион мягко улыбнулся.

— Иногда стоит довериться без причины — душа сама ищет, кому открыться, когда ночь слишком длинна. Слушай, ты сильнее, чем думаешь. Не каждый, кто упал, остаётся на земле. Падение — лишь начало нового пути.

Диана опустила голову, её плечи дрожали, но в груди теплилась забытая уверенность.

— А вы… вы всегда здесь жили? Вас никто не трогает? — спросила она осторожно.

— Я старик, мне мало что нужно, — подмигнул Илларион. — Вижу людей, что идут за помощью, а те, кто приходит с мечом, редко возвращаются. Но это, как видишь, другая история.

Они ещё собирали травы, и Диана замечала, как Илларион порой оглядывается вглубь леса, словно ждёт кого-то. Наконец, он собрал свои мешочки и выпрямился.

— Мне нужно вернуться раньше. Сегодня придут люди — кто-то тяжело болен. Останься, закончи сбор. Возвращайся к вечеру.

— Вы справитесь? — Диана не знала, почему тревожится, но в её глазах мелькнуло что-то детское, доверчивое.

— Я многое повидал, дитя. Не бойся. Лес хранит тех, кто не вредит ему. А если что — зови Ворона, он умнее многих, — подмигнул Илларион, намекая на её чёрного коня.

Он исчез меж стволов, оставив Диану в лесной тишине, где шёпот ветра мешался с ароматом мяты и иссопа. Она посмотрела ему вслед, вздохнула и вернулась к травам. Впервые за долгие месяцы в её сердце теплилась надежда — неясная, но живая, словно искра, готовая разгореться.

***

Сырой осенний ветер резал лицо, забираясь под рваную сутану Андрея, пока телега, на которой лежал измождённый Святослав, скрипела по ухабистой дороге. Колёса то и дело вязли в глинистой колее, но Андрей не ускорял шаг — каждый шаг отдавался болью в натруженных мышцах, а сердце сдавливала тяжёлая тоска. Он то и дело оглядывался на Святослава: лицо воина, серое и покрытое испариной, казалось уже не живым, а раны источали гной — сладковатый, тошнотворный запах не оставлял сомнений: смерть была близко.

— Где ты, Люминор? — шептал Андрей, не слыша отклика в душе. — Где свет твой, когда тьма давит со всех сторон? Я молюсь тебе, но слышу лишь ветер и воронье карканье…

Он стиснул деревянный символ на шее, но тёплое сияние, некогда наполнявшее его в минуты молитвы, угасло. Молитва сорвалась с губ, став бессвязным ропотом:

— Неужели ты покинул нас? Или тебя и не было? Может, всё это — сказка для детей, боящихся тьмы?

Тень сомнения заползла в глубины души. Андрей вспомнил храм Люминора в Вальдхейме, залитый кровью, и лица мёртвых жрецов. Вспомнил свою беспомощность в Моргенхейме, страх перед мраком и отчаяние, когда каждый шаг казался напрасным. “Может, я зря ищу свет там, где давно нет искры? Может, боги, если они есть, смеются над нами?”

Сквозь пелену мыслей он едва заметил, как дорога вывела к морю — к берегу, где жалась к обрыву ветхая рыбацкая деревушка. Низкие дома, покрытые тиной и ракушками, теснились меж скал, их забитые досками окна слепо смотрели на тёмные валы, что с грохотом разбивались о камни. Сольвейг — последнее пристанище на краю земли.

Святослав вдруг застонал, его губы дрогнули, а ладонь стиснула край телеги. Лихорадка пожирала его — пот катился по щекам, веки дрожали, дыхание стало рваным.

Андрей бросился к ближайшему дому, где на крыльце сидела старуха, закутанная в платок так, что виднелись лишь острые глаза.

— Где здесь лекарь? Святослав… он умирает… — голос Андрея сорвался, став хриплым.

Старуха посмотрела на телегу, её глаза блеснули из-под платка, и, помолчав, она махнула костлявой рукой вдоль берега:

— На краю, у обрыва. Там Илларион. Ступай, не мешкай.

Поблагодарив, Андрей погнал телегу вперёд. Ветер крепчал, неся с моря запах соли, а телега подкатывалась к одинокому дому, чьи тёмные доски блестели от сырости, а окна смотрели в сторону шторма.

Телега остановилась у покосившегося дома на краю деревни, где над обрывом звучали лишь шум прибоя и крики чаек. Андрей с трудом помог Святославу сползти с телеги, поддерживая его под плечи — руки воина были холодны, как осенняя вода. Илларион стоял на пороге, словно ждал их: высокий, с прямой спиной, его лицо тонуло в полумраке, будто в нём воплотилась тень моря.

— Несите его сюда, — негромко велел он. Голос его, глубокий, как речное течение, и спокойный, как древний лес, заставил Андрея подчиниться без раздумий.

Внутри пахло сушёными травами, смолой и чем-то горьковато-сладким, как мёд и полынь. Илларион ловко расстелил холщовую ткань, уложил Святослава на низкую кровать и начал осматривать раны. Его пальцы двигались уверенно, но с необычайной осторожностью, словно он касался чего-то священного.

Андрей стоял у стены, прижимая к груди символ Люминора. Сердце колотилось, как загнанная птица. Он смотрел на старца, чувствуя нечто неуловимое, но властное. “Что ты за человек? — думал он, не в силах отвести взгляд. — Или не человек вовсе?”

Илларион вымыл руки в бадье у очага, растёр в ступке густую кашицу и приложил её к ране на боку Святослава. Затем, медленно и почти церемониально, возложил ладони на грудь и лоб больного, наклонившись так близко, что их дыхания смешались.

В тот миг Андрей ощутил, как воздух потеплел. Не от огня, не от свечи — словно в нём разлилось мягкое золотистое сияние, утешающее, как тепло материнской руки в детстве. Тревога сжала сердце: “Не магия ли это? Не колдовство?” Но свет был иным — не леденящий мрак Моргенхейма, а нечто, что вело через боль и сомнения.

— Люминор… — едва слышно выдохнул Андрей. — Это Ты? Или через этого старца действует неведомая сила? Почему я чувствую… покой?

Прежние молитвы, вдруг показавшиеся чужими, зашумели в голове. “Я столько раз взывал к тебе, Люминор, и не получал ответа. А здесь, на краю мира, в доме этого странного старика, я впервые за многие дни ощущаю свет. Чудо это или ловушка?”

Страх сжал сердце: “Что если я привёл Святослава на смерть? Что если ошибся?” Но Илларион, не оборачиваясь, тихо проговорил:

— Всё будет хорошо, священник. Здесь нет зла.

Голос его, глубокий и мягкий, нёс такую силу убеждения, что Андрей поверил: тьмы здесь нет.

Святослав метался в горячечном забытьи, его лицо искажалось, глаза дёргались под веками. Андрей сжал его руку и услышал хриплый шёпот:

— Прости… Оля… сынок… нет!..

Ему виделось: родная изба полыхает, над ним занесён топор, а на полу — жена, изуродованная, мёртвая. Рядом — ребёнок, с большими испуганными глазами. Святослав, как во сне, не может их защитить, его руки в крови, он сам разит их во мраке. Вокруг всё кричит, всё горит. Он пытается закричать, но из горла рвётся лишь глухой вой, а отчаяние разрывает грудь.

Андрей, в отчаянии сжимая его ладонь, шептал:

— Ты не виноват, брат. Ты жив, ты здесь…

Но слова тонули в кошмаре. Илларион чуть сильнее надавил ладонями на грудь раненого, и слабое сияние пролилось по телу Святослава. Лоб его перестал блестеть от пота, дыхание выровнялось, черты лица разгладились. Крик стих, оставив лишь тихий стон, словно эхо боли.

— Пусть спит, — сказал Илларион, подняв глаза на Андрея. — Он пережил больше, чем способен вынести даже сильнейший. Ему нужен покой — и немного света.

Андрей молча кивнул. Впервые за долгое время он ощутил трепет: в Илларионе, в его руках и голосе, теплилось нечто большее, чем простая жизнь. Но кому служит этот свет? Богам или чему-то ещё? Можно ли довериться ему? Андрей не знал, но впервые не хотел уходить в тьму одиночества.

Он остался у изголовья Святослава, держа его руку. В доме Иллариона царила тишина, наполненная дыханием моря, шёпотом трав и едва заметным сиянием — таким, какого не было в сердце Андрея со времён разрушенного храма.

***

Святослав метался на узкой постели, сбрасывая покрывало. Лицо его было мокрым от пота, губы беззвучно шевелились. Тяжёлая рука стискивала одеяло, словно рукоять меча: он был далеко, в самом сердце своего мрака.

…Ему снилось, будто он снова мальчик в родной избе — в окне льётся мягкий свет, за печью хлопочет жена, сын смеётся, бегая между столом и порогом. Запах свежего хлеба, тёплая тишина обнимают сердце. Но всё рушится: с треском врывается ночь, стены полыхают, гарь душит лёгкие. Тени с мечами вырастают в проёме, а где-то рядом плачет сын, зовёт: “Папа!”

Святослав рвётся к нему, но ноги не слушаются. В руке появляется меч, тяжёлый, окровавленный. Он опускает взгляд — рука в крови по локоть, с клинка капает на пол, и пол становится багровым морем. Жена смотрит с ужасом, неузнающая. Сын, укрывшись под столом, смотрит снизу вверх — в его глазах ужас перед отцом.

— Нет… не я… — шепчет Святослав, но голос тонет во мраке. Кто-то шипит в ухо, змеино и сладко:

— Всё напрасно. Твои битвы, всё, что ты защищал, — пепел. Ты не спас их. Ты — причина их смерти.

Голос растёт, обвивает, душит, заставляет поднимать меч снова и снова. Удар — и в нём нет чужой руки, только его. Сын вскрикивает, жена рыдает, а он не может остановиться, как бы ни кричал.

Всё тонет в кровавой мгле, слова клеймят сознание:

— Ты убийца. Ты предал их всех. Даже богов своих ты потерял…

Вдруг из мрака вспыхивает свет — не огонь, не сталь, а тёплое сияние, что прорезает тьму, как молния ночную тучу. Оно тащит его наружу, через туннель боли и вины. Святослав тянется к нему, с губ срывается крик.

Он просыпается, резко садится, хватая ртом воздух. Глаза широко раскрыты, на лице слёзы. Он дрожит, всматриваясь в темноту, где таятся кошмары.

Андрей бросается к нему, садится рядом, пытается обнять за плечи, но Святослав отстраняется, сжимая голову руками.

— Я убийца… — шепчет он, голос хриплый, изломанный. — Я всё потерял… жену… сына… дом… веру… Даже богов своих… ничего не осталось…

Андрей в отчаянии пытался найти слова что бы успокоить, но не смог найти  — боль Святослава слишком велика, а его собственная вера трещит по швам. Он лишь сжимает его руку, молча, надеясь, что этот жест прорвётся сквозь мрак, напомнит: он не один, и даже в самой глубокой ночи может загореться искра света.

Продолжение следует…

Трактирщик хмыкнул, зачерпнув кружкой пива, сделал глоток, потом руками ухватил кусок оленины, откусил и только после этого ответил: "Ну, Иван так Иван. Я, как ты уже и так знаешь, Харальд. На этот твой вопрос я, пожалуй, отвечу бесплатно. У себя на родине, откуда мне пришлось перебраться в эту глухомань, я входил в элиту людей, что имеют дело с оружием. Я был егерем, тем, кто следит за тем, чтобы на территорию наших ночных пустошей не шастал кто попало, браконьеров я ловил, проще говоря. И уж кого-кого, а меня твоя маскировка обмануть не могла. Слишком уж хороший у тебя доспех, да и оружие, уверен, ему под стать. Меня и других егерей учили в этом разбираться. Ну и кроме того, то, как ты двигаешься, то, как ты оцениваешь обстановку, всё это выдает в тебе охотника явно лучшего, чем те, кто имеет дело только с обычными зверьми. Ну а на то, что ты благородный, указывает то, что от тебя фонит сильной магией. Для тех, кого учат искать и находить её с самого детства, это очевидно. Учитывая, сколько стоит учиться мощной магии в любом из уголков нашего мира, вывод очевиден."

Сказать, что я был удивлён тому, что простой трактирщик так легко меня просчитал, — это не сказать ничего, хотя есть ощущение, что он не такой уж и простой, раз специально обратил моё внимание на свой статус егеря в прошлом. Следующий вопрос я задавать не планировал, однако он у меня вырвался сам собой. "Харальд, тебя явно здесь уважают, ты неплохо готовишь. Даже простая еда без свойств у тебя вполне неплоха. Так почему твой трактир, ну, не знаю, такой...?" — с этими словами я обвел рукой помещение вокруг.

Услышав мой вопрос, трактирщик аж поперхнулся вполне, кстати, неплохой олениной. Откашлявшись, трактирщик, бросив мне короткое "Жди", удалился на кухню, откуда в скором времени вернулся, принёс с собой небольшой графин настойки, из которого молча себе налил рюмку и, лишь опрокинув её в себя, заговорил вновь: "Знаешь, а пожалуй, я отвечу — за золото, естественно. Я, конечно, мог тебе сказать идти в жопу, потому что не твоё это дело, однако уговор есть уговор. Ответ на твой вопрос будет стоить пятьсот золотых монет, готов ли ты заплатить такую цену за свой интерес?" Учитывая, что я давно взял за привычку держать в инвентаре не меньше десяти тысяч золотых на оперативные небольшие расходы, деньги у меня были. Но вот готов ли я заплатить, пожалуй, вопрос. Так как если цена ответов будет расти в прогрессии, золота на действительно нужную информацию мне может не хватить. Но, решившись, я под заинтересованным и удивлённым взглядом трактирщика забрал его стопку, куда налил настойки, после чего, отодвинув тарелку и приборы, тоже руками взял отбивную, от которой оторвал зубами крупный кусок, облизнул пальцы, а после положил на стол мешочек с запрошенной суммой. Трактирщик молча спрятал золото, взамен извлек, из инвентаря еще одну рюмку, разлил настойку и произнес: "Ну давай еще по одной, Иван, и слушай." После чего бывший егерь, а ныне трактирщик и владелец "Кривоухого эльфа", рассказал историю, интересную, кстати сказать, историю. О том, как почти на другом конце людских земель он когда-то был действительно хорошим воином; у него были друзья, был отряд и неплохая в принципе жизнь. Да, он с пяти лет и до самого совершеннолетия усердно учился и тренировался, учился не только управляться с оружием, но и чуять магию, учился выживать и воевать. Потом еще пять лет в родном регионе Холодных, где ночные пустоши были местом запретным. Почему? Ну вот так решил местный правитель, а за ним следующий, а после него еще один — и так на протяжении сотен лет. Регион Холодных фьордов принципиально не посылал охотников и экспедиций в пустошь, лишая себя ее ресурсов и отставая в развитии, взамен взращивая и сдавая в наем своих егерей тем, кто готов был платить. Егеря — это не только великолепные воины, каждый из которых способен наравне тягаться с охотником на монстров из числа ветеранов, но и действительно лучшие в этом мире охотники на охотников, что делало их крайне популярными наемниками для "щекотливых" дел. Вот только, как это бывало и в моем мире, Харальда и его отряд наняли не очень чистые на руку эльфы, наняли для задания, с которого никто не должен был вернуться после выполнения. Вот только ему повезло... ну или нет. Пять лет скитаний, охота, сопровождение и охрана, подработки резьбой по дереву, строительством — в общем, все способы заработка, что мог придумать крепкий и сильный мужчина, за исключением грабежа и заказных убийств. А потом, очередной раз, отправившись в путь как охранник каравана, он пришел именно сюда, в этот самый трактир, где ему понравилось. Да, вот так: он устал жить в дороге, а здесь, в глуши, природа, покой и работа не пыльная, так как караваны редки, а охотники и редкие деревенские посетители, что сюда забредают, не взыскательные и в основном смирные. Сначала был вышибалой, потом помощником старого трактирщика, а когда тот помер и передал ему трактир, сам стал трактирщиком.
После были и другие вопросы, были и другие ответы, и в целом хорошо мы посидели. Я обзавелся не только ценной информацией, но еще и получил актуальную карту поселений, известных Харальду на моей территории. Правда, стал беднее на семь тысяч золотых.

Но деньги — это мелочь. Куда важнее и ценнее то, что я, пусть и предварительно, обзавелся партнером и рынком сбыта своей будущей продукции, никак не связанной с ночной пустошью. Так что без сверхприбыли, еда обычная и дающая характеристики. Хотя о том, что дельце будет невыгодным, речь не идет. Дело в том, что за годы владения захолустным трактиром Харальд много видел, много слышал и много с кем завел знакомство: это и охотники, что всегда только рады поесть "послаще", и караванщики, что всегда рады купить на отшибе продукции на продажу подешевле, зато побольше для перепродажи. Так что в поместье я возвращался слегка пьяным, но очень сильно довольным. Несмотря на то что никогда не был мастером экономических стратегий и, да признаться, никогда их не любил, у меня вырисовывался план. Чтобы жить относительно спокойно, не лишая себя развития и решить проблему с налогами, если не полностью, то по большей части, я дам охотникам, как самым простым, так и тем, что ходят в ночную пустошь, деньги и работу. Да, может, это кажется глупо, однако в этом и есть главный смысл большого и массового производства, которое я задумал, только перебираясь в эти края. Рабочие места и повышение уровня жизни — вот мой план. Весь секрет в человеческой натуре: когда у человека требуют отдать налоги за просто так, это грабеж. Да, без оружия, да, без угроз и принуждения, но грабеж. Разрешение жить на определенной земле? Да даже не смешно, этот прекрасный мир не имеет демократии со всеми ее "плюсами". Защита? Защита кого и от чего? Тех, кто живет в полу диких лесах охотой — ну, тоже так себе идея. А вот дать уверенность в завтрашнем дне, давая возможность заработать и изменить свою жизнь за процент от прибыли, может и получиться...

Он потянулся к мечу, но в груди кольнуло. «Не тронь, — шепнул внутренний голос. — Это не твое». Ивор усмехнулся, отгоняя страх. Мужик он или баба суеверная? Пальцы сомкнулись на рукояти, и в тот же миг лес ожил. Ветер взвыл, деревья заскрипели, а где-то вдали раздался низкий, утробный рык, будто земля сама рычала от боли. Ивор выдернул меч. Клинок был легким, но в нем чувствовалась сила, будто он дышал, жил собственной волей. Руны на лезвии вспыхнули зеленым, и Ивору почудилось, что змея на рукояти шевельнулась.

Он вернулся в деревню, пряча меч под плащом. Деревня, что звалась Заречье, была невелика — десяток изб, крытых соломой, да амбар у реки. Люди здесь жили просто: рыбачили, пахали скудную землю, но каждый вечер запирали двери и ставни, боясь леса. Старейшина Доброгнев, седой, как лунь, часто говорил, что Вещий Лес хранит память о временах, когда боги ходили среди людей. Ивор не верил в богов, но меч в его руках пел, и это пугало его больше, чем хотелось признать.

Ночью он спрятал клинок в сундук, но сон не шел. В темноте хижины шевелились тени — неясные, текучие, словно дым. Он зажег лучину, но тени не исчезли. Они шептались, их голоса сливались в хор: «Верни… верни…». Ивор сжал кулаки, сердце билось, словно вырываясь из груди. Он встал, подошел к сундуку и открыл его. Меч лежал, сияя, будто впитывал свет луны. Ивору показалось, что руны шевелятся, складываясь в слова: «Ящер ждет».

Глава 2. Волхвица и зависть

Утром в Заречье пришла Снежана. Она появилась, как всегда, без предупреждения — высокая, с волосами цвета воронова крыла, заплетенными в косу, и глазами, что видели больше, чем могли вынести смертные. Ее плащ, сотканный из шерсти и трав, пах лесом, а на шее висел амулет — коготь неведомого зверя. Волхвица редко говорила с людьми, но ее знали все. Она лечила травами, гадала по звездам и, по слухам, умела говорить с духами. Старейшины уважали ее, но побаивались, а дети шептались, что Снежана не стареет.

Ивор встретил ее у колодца, когда нес воду. Она стояла, глядя на лес, словно видела то, что скрыто от других. Ее взгляд упал на него, и он почувствовал, как холод пробирает кожу.

— Ты нашел то, что не искал, кузнец, — сказала она без предисловий. Ее голос был низким, с хрипотцой, будто ветер в камышах. — Меч, что пахнет древней кровью. Покажи его.

Ивор нахмурился. Как она узнала? Он хотел отмахнуться, но в ее глазах было что-то, что заставило его подчиниться. В хижине Снежана склонилась над мечом, не касаясь его. Ее пальцы замерли над резьбой, а губы шептали слова на языке, которого Ивор не знал. Воздух в комнате сгустился, и ему почудилось, что тени в углах ожили.

— Это клинок Велеслава, — наконец сказала она, выпрямляясь. — Воина, что сразил Ящера, бога тьмы и болот. Но победа была нечистой. Ящер проклял меч, и теперь его тени ищут нового хозяина. Они уже идут за тобой.

— Тени? — Ивор вспомнил ночные шепотки. — Я не верю в сказки.

— А они верят в тебя, — усмехнулась Снежана. — Скоро лес заберет свое. Если хочешь жить, иди к капищу Перуна. Только там можно снять проклятие.

Ивор стиснул зубы. Он не хотел верить, но тени в углах хижины шевелились, а меч в сундуке словно пел, зовя его. Снежана ушла, оставив его с мыслями. Он вышел во двор, где его ждал Ратибор, старший брат. Тот был выше Ивора, но худощав, с резкими чертами лица и глазами, в которых тлела обида. Когда-то братья были близки, но после смерти родителей Ратибор замкнулся, а его слова стали колкими.

— Что за гостью ты привел? — спросил Ратибор, кивнув в сторону леса, куда ушла Снежана. — Волхвица не приходит просто так.

— Не твое дело, — отрезал Ивор, но заметил, как брат сжал кулаки.

— Ты всегда был отцовским любимцем, — бросил Ратибор. — Даже теперь, когда он мертв, тебе достается все, а мне — ничего.

Ивор хотел ответить, но промолчал. Ратибор ушел, а в его взгляде Ивор увидел что-то новое — не просто зависть, но темную, затаенную злобу.

Глава 3. Зов болота

На третий день тени перестали быть видениями. Ивор пошел в лес за дровами, но тропа, знакомая с детства, увела его к болоту, которого он прежде не видел. Туман сгустился, и в нем проступили силуэты — высокие, сгорбленные, с горящими глазами. Он выхватил меч, и клинок запел, вибрируя в руке. Тени отступили, но не исчезли. Впереди раздался хруст веток, и из тумана выступил Леший.

Он был огромен, выше человеческого роста, с телом, сплетенным из корней и мха. Лицо, если это было лицо, скрывалось под корой, а глаза горели зеленым пламенем. В руках он держал посох, увитый плющом, от которого пахло сыростью и гнилью.

— Зачем взял то, это ведь не тобой было положено? — голос Лешего был как шорох листвы, но от него кровь стыла в жилах.

— Я не вор, — ответил Ивор, сжимая меч. — Это случайность.

— В Вещем Лесу нет случайностей, — Леший шагнул ближе. — Меч принадлежит земле, а ты разбудил ее гнев. Верни его, или она заберет тебя.

Ивор не отступил. Меч в его руке пылал жаром, и он чувствовал, как сила вливается в мышцы. Он рубанул, и клинок прошел сквозь Лешего, словно через дым. Дух рассмеялся, растворяясь в тумане, но лес ожил. Ветви хлестали, корни ползли под ногами. Ивор бежал, пока не оказался у края болота. Вода в нем была черной, как смола, и от нее поднимался сладковатый запах. Вдалеке послышался женский смех — мелодичный, но холодный, как лед.

На берегу появились фигуры — три женщины, бледные, с волосами, что текли, как вода. Их глаза светились, а губы шептали его имя. Ивор замер. В одной из них он узнал черты матери — те же скулы, тот же мягкий взгляд. Но это была не она. Русалки.

— Ивор, — пропела одна, протягивая руку. — Иди к нам. Мы знаем, чего ты хочешь. Забудь меч, забудь боль.

Меч в его руке задрожал, но Ивор стиснул зубы. Он знал, что русалки лгут, но их голоса пробирались в душу, пробуждая воспоминания о матери — ее сказки, ее тепло. Он шагнул к воде, но чья-то рука схватила его за плечо. Снежана.

— Не слушай их, — прошипела она. В ее руке пылал факел, и русалки, зашипев, отступили. — Они слуги Ящера. Хотят утопить тебя, чтобы меч достался их господину.

Ивор очнулся, словно от сна. Русалки исчезли, но болото осталось, и в его глубинах что-то шевельнулось — огромное, чешуйчатое. Снежана потянула его прочь.

— Лес испытывает тебя, — сказала она, когда они выбрались на твердую землю. — Но это только начало. Ящер уже знает о тебе.

— Почему ты помогаешь мне? — спросил Ивор, глядя ей в глаза.

Снежана отвела взгляд. — У меня на то есть свои причины и сейчас тебе не нужно об этом знать. Иди к капищу Перуна, или тени заберут тебя и всех, кого ты любишь.

Продолжение следует…