Наутро после той странной ночи жизнь Святозара перевернулась с ног на голову. Дядя Гордей, едва солнце поднялось над крышами, рявкнул на весь дом: "Хватит дрыхнуть, сирота! Работай, коли жрать хочешь!" Ярослава, стоя у очага, швырнула ему краюху черствого хлеба, да так, что та ударила мальчика в грудь. "Дров наколи, воды натаскай, да поживее шевелись," — прошипела она, а глаза её блестели жадностью. Святозар молча проглотил обиду, сжал хлеб в ладонях и побрел во двор. Дом, что раньше был полон тепла и смеха, теперь гудел чужими голосами, а каждый угол будто смотрел на него с укором.
День тянулся долго. Святозар таскал воду от реки в тяжелом деревянном ведре, пока плечи не заныли, а потом стоял у колоды, размахивая топором, что был ему почти по росту. Дядя Гордей сидел на лавке, попивая квас из глиняной кружки, и время от времени покрикивал: "Не ленись, малец, а то плеткой научу!" Ярослава же шныряла по дому, перебирая сундуки матери Святозара. Мальчик видел, как она вытащила вышитый пояс с серебряными бляхами и сунула за пазуху, будто своё добро.
К вечеру Святозар, уставший и голодный, рухнул на солому в углу горницы. Родственники, наевшись каши с салом, что сами же сварили из припасов отца, улеглись на широкую лавку у печи, а мальчику оставили лишь холодный пол да тонкий кожух. Он лежал, слушая, как трещит сверчок за стеной, и думал о том старичке из ночи. "Привиделось, поди," — шептал он себе, но в груди теплилась надежда.
А потом началось странное. Сперва Ярослава, уже задремавшая, вдруг вскрикнула и вскочила, держась за ногу. "Кто-то укусил меня!" — завопила она, но в полутьме ничего не было видно. Гордей буркнул что-то про крыс и перевернулся на другой бок. Через час дядя сам заорал — его кружка, что стояла у изголовья, опрокинулась прямо ему на лицо, залив остатками кваса бороду. "Проклятье какое-то!" — прорычал он, вытираясь рукавом. Святозар, лежа в своем углу, прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Он заметил, как в тени у печи мелькнул маленький силуэт и тут же пропал.
На следующий день всё стало еще чуднее. Ярослава, решившая с утра испечь лепешек, вдруг заголосила: горшок с мукой, что она только что поставила на стол, оказался полон золы. "Это ты, гаденыш?" — набросилась она на Святозара, но мальчик лишь покачал головой, сам не понимая, что творится. А когда Гордей пошел во двор за топором, то вернулся красный от злости: лезвие было воткнуто в колоду так глубоко, что вытащить его не смог даже он, здоровенный мужик. "Будто леший шутит," — пробормотал дядя, оглядываясь по сторонам.
Святозар молчал, но в душе его росло теплое чувство. Он вспомнил слова старичка: "Последний из рода остался." И той ночью, когда дом затих, мальчик тихонько отломил кусок хлеба, что припрятал от ужина, налил в плошку молока из кувшина и поставил у очага. "Если ты тут, дедушка, — прошептал он, — спасибо тебе." Утром плошка была пуста, а на соломе рядом лежал маленький круглый камешек с вырезанным знаком — словно подпись от невидимого друга.
Прошло несколько дней, и дом, что когда-то был для Святозара родным гнездом, превратился в холодную клетку. Гордей и Ярослава словно состязались, кто из них сумеет выжать из мальчика больше работы. Дядя заставлял его таскать тяжелые мешки с зерном, что остались в амбаре отца, а Ярослава гоняла то за дровами, то за водой, то велела чистить котлы, пока руки не покраснели от ледяной реки. "Неча сироте жировать," — цедила она сквозь зубы, а Гордей лишь посмеивался, глядя, как Святозар надрывается. Ночами мальчик падал на солому, дрожа от холода, и шептал в темноту имена отца и матери, будто они могли его услышать.
Родственники же не только мучили Святозара, но и разоряли дом. Гордей продал отцовский резной ларь за полцены какому-то проезжему купцу, а Ярослава перерыла все сундуки, присвоив себе материны украшения — янтарные бусы и серебряные кольца. Однажды Святозар застал её, как она примеряла перед медным зеркальцем нарядный сарафан Лады, и в горле у него встал ком. "Не твое это," — вырвалось у него, но Ярослава лишь хлестнула его по щеке так, что в ушах зазвенело. "Молчи, щенок, а то в лесу сгниешь," — прошипела она, и в её глазах мелькнула тень чего-то злого, почти звериного.
Но чем хуже становилась жизнь, тем чаще вмешивался невидимый хранитель. После той ночи с хлебом и молоком Святозар каждую ночь оставлял подношение у очага — то кусок лепешки, то ложку меда, что удавалось утаить от жадных глаз Ярославы. И домовой отвечал. Однажды утром Гордей, собравшийся идти к соседям, обнаружил, что его лучшие сапоги, сшитые из мягкой кожи, разорваны в клочья, будто собака их грызла. "Это ты, паршивец?" — заревел он, схватив Святозара за шиворот, но мальчик только мотал головой, а в углу горницы послышался тихий смешок. В другой раз Ярослава, решившая сварить похлебку, выронила горшок от неожиданности — из-под крышки полезли не зерна, а жуки, десятки черных жуков, что разбежались по полу. Она визжала, топая ногами, а Гордей, прибежавший на крик, поскользнулся на рассыпанном масле, которого там быть не могло.
Святозар начал замечать закономерность: стоило родственникам ударить его или особливо зло обойтись, как в доме тут же что-то шло наперекосяк. И однажды ночью он решился заговорить с домовым снова. Дождавшись, пока Гордей захрапит, а Ярослава перестанет ворочаться, мальчик сел у очага, подложив под себя кожух, и шепотом позвал: "Дедушка, ты тут? Я знаю, это ты мне помогаешь. Покажись, прошу." Тишина была долгой, и Святозар уже подумал, что всё ему мерещится, но вдруг в углу зашуршало, и перед ним возник тот самый старичок — маленький, лохматый, с бородой, что вилась, как дым. Глаза его блестели, как угольки в золе.
"Зови меня Дедко," — прошелестел он, присаживаясь на край очага. "Давно я тут, еще с деда твоего деда. Дом стерегу, да семью вашу. А эти," — он кивнул в сторону спящих родственников, — "воры да лихо. Не по нраву мне их дела." Святозар смотрел на него, затаив дыхание. "Они меня убить хотят," — выдохнул он наконец, и голос дрогнул. Дедко нахмурился, потеребил бороду. "Знаю, малец. Чую их черные думы. Но не дам я тебя в обиду. Ты только верь мне да слушай."
Утром Святозар проснулся с легкостью в груди, какой не чувствовал с той поры, как родители ушли. А когда Гордей велел ему идти в амбар за очередным мешком, мальчик заметил, как дядя споткнулся о порог и рухнул лицом в грязь прямо у крыльца. Из дома донесся тихий хрипящий смешок, и Святозар понял: Дедко с ним.
После той ночи, когда Дедко впервые заговорил со Святозаром, мальчик стал смелее. Он больше не опускал глаза, когда Гордей орал на него, и не вздрагивал от резких слов Ярославы. Внутри него росла тихая уверенность: он не один. Дедко был рядом — в шорохе соломы, в тени у печи, в том, как ветер вдруг хлопал ставней, стоило родственникам задумать очередную гадость. Но Гордей и Ярослава тоже не были слепыми. Странности в доме множились, и их жадность начала сменяться тревогой.
Однажды вечером, когда Святозар чистил котел у реки, он услышал, как дядя с женой шептались в горнице. Мальчик тихонько подкрался к приоткрытой двери, притаившись за бревенчатой стеной. "Слишком много бед от этого дома," — ворчал Гордей, хрустя пальцами. "Сапоги рвутся, еда портится, вчера топор в руках раскололся. Нечистое тут что-то." Ярослава шикнула на него, но голос её дрожал: "А я тебе говорила — мальчишка проклятый. Не зря его родители сгинули. Продать его надо, да поскорее. В Киеве купцы берут таких для работы, дадут серебра." Гордей помолчал, потом хлопнул ладонью по столу. "Так и сделаем. Завтра скажу, что идем к реке за рыбой, а там передам его людям Харальда. Пусть забирают."
Святозар замер, сердце заколотилось так, что казалось, его услышат. Продать в рабство? Он знал истории о тех, кого увозили на чужие земли — они редко возвращались. Мальчик попятился, споткнулся о ведро и чуть не упал, но успел юркнуть во двор, притворившись, что только вернулся. Гордей выглянул, подозрительно прищурился, но ничего не сказал. Ночью Святозар лежал на соломе, глядя в темноту, и шептал: "Дедко, они меня продать хотят. Что мне делать?" Ответа не было, но у очага что-то звякнуло, и плошка с молоком, что он оставил, опрокинулась сама собой. Мальчик понял: Дедко слышал.
Наутро Гордей разбудил Святозара пинком. "Собирайся, малец, к реке пойдем. Рыбы наловим." Голос его звучал слишком ласково, и это пугало больше, чем крик. Ярослава суетилась, пряча ухмылку, а Святозар заметил, как она сунула в узелок что-то блестящее — поди, опять что то мамкино продать хочет купцами. Мальчик молча накинул кожух и побрел за дядей, но в груди его колотился страх. Они вышли к реке, где уже покачивалась ладья с двумя чужаками — бородатыми, в меховых шапках, с цепкими взглядами. "Вот он," — буркнул Гордей, толкнув Святозара вперед. "Забирайте, да серебро гоните."
Но не успел один из купцов протянуть руку, как ладья вдруг качнулась, будто кто-то ударил по днищу. Мужик выругался, а второй закричал — весло, что лежало у борта, взлетело в воздух и шлепнуло его по спине. Гордей попятился, озираясь. "Что за чертовщина?" — прорычал он, но тут же споткнулся о корягу, что секунду назад не была под ногами, и рухнул в грязь. Святозар стоял, не шевелясь, и вдруг услышал знакомый хриплый шепот у самого уха: "Беги, малец. В лес." Он не стал ждать — рванул прочь, пока купцы орали друг на друга, а Гордей барахтался в прибрежной жиже.
Лес встретил его сыростью и шорохом ветвей. Святозар бежал, пока дыхание не стало рвать грудь, и наконец упал под старым дубом, задыхаясь. Вокруг сомкнулась тишина, нарушаемая лишь стуком дятла где-то вдали. "Дедко?" — позвал он, оглядываясь. Маленький старичок появился из-за ствола, будто соткался из теней. "Тут я, Святозар," — сказал он, прищурившись. "Добрался ты, молодец. Но не конец это. Они за тобой пойдут, злоба их сильна." Мальчик сжал кулаки. "Что же мне делать, Дедко? Один я против них." Домовой усмехнулся, потеребив бороду. "Один, да не один. Лес тебе поможет, коли попросишь. А я с тобой останусь. Род твой мне дорог."
И в тот же миг где-то неподалеку хрустнула ветка, и послышался низкий вой — то ли зверь, то ли ветер. Святозар вздрогнул, но Дедко лишь кивнул: "Слушай лес, малец. Он живой."
Святозар сидел под дубом, прислушиваясь к лесу. Сердце еще колотилось от бега, но Дедко рядом придавал ему смелости. Старичок стоял, опираясь на кривую палочку, и смотрел куда-то в чащу, будто видел то, что было скрыто от глаз мальчика. "Слышишь, малец?" — прошелестел он, и Святозар кивнул. Где-то вдали хрустели ветки, слышались приглушенные голоса — злые, резкие. Гордей не собирался так просто отпускать добычу, а купцы, видно, тоже не хотели терять серебро, что им обещали.
"Идут за мной," — прошептал Святозар, вжимаясь в шершавую кору дуба. Дедко кивнул, прищурив глаза-угольки. "Идут, да не одни леса хозяева тут. Я их позову, коли надо будет. Ты только не бойся, что увидишь." Он постучал палочкой по земле трижды, и от стука по лесу пробежала дрожь — листья зашуршали, ветер завыл громче, а где-то в глубине чащи ухнул филин, хотя день еще не угас.
Святозар не успел спросить, что задумал Дедко, — из-за деревьев донесся голос Гордея: "Где этот щенок? Найду — шкуру спущу!" Следом послышался топот, скрип кожаных сапог и брань купцов. Мальчик втянул голову в плечи, но Дедко лишь хмыкнул и махнул рукой в сторону тропы, по которой они шли. В тот же миг лес ожил.
Сперва Гордей, шагавший впереди, зацепился ногой за корень, что вылез из земли прямо у него под сапогом. Он рухнул, выругавшись так, что вороны взлетели с веток. Купцы, шедшие следом, остановились, но не успели помочь — над ними закружился ветер, срывая листья и хлеща их по лицам. "Проклятое место!" — крикнул один из них, Харальд, тот, что был повыше, но тут же осекся: из кустов выступила тень. Высокая, сутулая, с ветвистыми рогами на голове и глазами, что горели зеленым светом. Леший.
Святозар замер, глядя на духа. Он слышал о лешем от матери — тот стережет лес, путает тропы, а с недобрыми людьми и вовсе не церемонится. Леший шагнул вперед, и земля под ним загудела. "Кто в моем доме шумит?" — пророкотал он голосом, похожим на треск старого дерева. Гордей, вставший было на ноги, побледнел и попятился. "Мы... это... за мальцом идем," — выдавил он, но голос его дрогнул. Леший наклонил голову, рога качнулись, и вдруг лес вокруг загудел — деревья заскрипели, ветви опустились ниже, будто живые.
Купцы бросились бежать, но тропа под ними исчезла — мох и трава сомкнулись, а деревья словно сдвинулись, отрезая путь. Харальд взмахнул мечом, пытаясь прорубить дорогу, но клинок застрял в стволе, а из-под коры брызнула черная жижа, от которой он закашлялся. "Леший нас не пустит," — шепнул Святозар, глядя на Дедко. Домовой кивнул. "Я его позвал. Он мне должок должен был, еще с тех пор, как дед твой ему угодил."
Но Гордей не сдавался. "Прочь, нечисть!" — заорал он, выхватив нож, и ринулся туда, где, как ему казалось, мелькнул кожух Святозара. Леший шагнул навстречу, и земля под дядей разверзлась — не глубоко, но достаточно, чтобы он провалился по колено и застрял, воя от злости. А потом из реки, что текла неподалеку, поднялась тень — тонкая, с длинными волосами, что вились, как водоросли. Русалка. Она запела, и голос её был сладким, как мед, но купцы, услышав его, побросали оружие и побрели к воде, словно завороженные.
Святозар смотрел на это, не веря глазам. Леший, русалка, Дедко — лес встал на его защиту. Гордей всё еще барахтался в яме, но силы его таяли. "Уходи, лихо," — прогудел леший, и дядя затих, глядя на него с ужасом. Дедко подошел к Святозару, положил маленькую ладонь ему на плечо. "Пока отстали они. Но злоба их не уймется. Надо думать, малец, что дальше."
Лес затих, но эхо песни русалки всё еще дрожало в воздухе. Святозар выдохнул: "Спасибо, Дедко. И им." Домовой усмехнулся. "Лес помнит добро. А теперь — идем, укроемся."
Лес затих, оставив позади Гордея, что барахтался в грязи, и купцов, что брели к реке под чары русалки. Святозар стоял рядом с Дедко, чувствуя, как дрожь в ногах сменяется решимостью. "Надо идти, Дедко," — сказал он, сжимая кулаки. "В поселение. Они не остановятся, пока меня не найдут. А я не хочу бегать всю жизнь." Домовой посмотрел на него, прищурив глаза, и кивнул. "Дело говоришь, малец. Но один ты не пойдешь. Со мной вернешься, да с правдой."
Путь обратно занял полдня. Лес расступался перед ними, будто леший всё еще стерег тропу, а Дедко шел рядом, шурша листвой своей бородой. Святозар думал о том, что скажет людям. Поселение у реки жило по старым законам: если кто-то творил зло, община судила. Но Гордей был силен и хитер, а Ярослава умела сладко говорить. Без доказательств мальчику не поверят. "Дедко, как мне их уличить?" — спросил он, когда впереди показались бревенчатые крыши. Домовой хмыкнул. "Правда сама себя покажет, коли я помогу. Ты только начни, а я подскажу."
Когда они вошли в поселение, солнце уже клонилось к закату. Святозар шагал прямо к дому старейшины, Велеслава, чей двор стоял в центре. Люди глазели на мальчика — грязного, в рваном кожухе, но с горящими глазами. "Велеслав! Выходи!" — крикнул он, и голос его, хоть и дрожал, разнесся по улице. Старейшина, седой, но крепкий, как дуб, вышел на крыльцо, опираясь на посох. За ним потянулись другие — кузнец Боян, ткачиха Милана, рыбаки. "Что шумишь, Святозар?" — прогудел Велеслав. "Где дядя твой?"
"Дядя мой хотел меня продать," — выпалил мальчик, и толпа ахнула. "В рабство, купцам заморским. А добро отца моего они с Ярославой разворовали." Велеслав нахмурился, а из-за спин людей послышался злой голос Гордея: "Ложь! Щенок сбежал, а теперь клевещет!" Дядя протолкался вперед, весь в грязи, с красным лицом. Следом вышла Ярослава, бледная, но с ядовитой улыбкой. "Бедный сирота, разум помутился от горя," — пропела она, и кто-то в толпе зашептался.
Святозар почувствовал, как страх сжимает горло, но тут у его ног мелькнул Дедко — невидимый для других, но ясный ему. "Говори, малец. Я начну," — шепнул домовой и исчез. Мальчик набрал воздуха. "Не вру я! Они били меня, голодом морили, а сегодня увели к реке, чтобы Харальду отдать. Спросите их, где отцовские меха, где материны бусы!"
Гордей шагнул к нему, занеся руку, но вдруг споткнулся — прямо из-под земли вылез корень, которого там не было. Толпа загудела. Ярослава открыла рот, чтобы возразить, но тут из её узелка, что висел на поясе, вылетели янтарные бусы Лады и покатились по земле. "Это ж Ладино!" — крикнула Милана, подбирая их. Ярослава побледнела еще сильнее, а Дедко, хихикнув, шепнул Святозару: "Дальше."
"Они в лесу застряли, когда я бежал," — продолжил мальчик. "Леший их не пустил, потому что правда за мной!" Гордей зарычал: "Бредишь, мальчишка! Какой леший?" Но тут из толпы вышел старый рыбак Радомир, что часто хаживал в лес. "А ведь прав он, — сказал он, почесав бороду. — Я видел их у реки утром, с чужаками. А потом лес загудел, будто живой. Нечисто тут дело."
Велеслав поднял руку, призывая к тишине. "Гордей, Ярослава, что скажете?" Дядя открыл было рот, но в тот же миг из дома Святозара, что стоял неподалеку, донесся грохот. Все обернулись — и увидели, как из дверей вылетел сундук, тот самый, что Гордей продал, и рухнул прямо у ног старейшины. Крышка распахнулась, явив меха Доброгнева, что должны были давно уйти купцу. Толпа загомонила, а Дедко, сидя на крыше, подмигнул Святозару.
"Всё ясно," — прогудел Велеслав. "Вы, Гордей с Ярославой, изгнаны из поселения. Добро Доброгнева вернется к сыну его." Гордей взревел, но кузнец Боян и другие уже двинулись к нему, не слушая. Ярослава попыталась бежать, но споткнулась о тот же корень и упала, визжа. Их увели, а Святозар стоял, глядя, как люди расходятся, и чувствуя, как тяжесть спадает с плеч.
Ночью он сидел у очага в своем доме — снова своем. Дедко появился, как всегда, из тени. "Ну что, малец, доволен?" — спросил он, грея руки у огня. Святозар улыбнулся. "Спасибо, Дедко. Ты дом мой спас. И меня." Домовой хмыкнул. "Не я, а ты. Смелый вырос. А я останусь, стеречь буду. Род твой жив, пока ты жив."
Святозар кивнул, поставил у очага плошку с молоком и лег спать. Впервые за много лун сон его был спокоен.
Прошли годы с той ночи, когда Святозар обрел свободу и дом свой назад. Поселение у реки росло, ладьи с товарами приходили всё чаще, а имя Доброгнева, отца Святозара, не забылось — теперь его дело жил в сыне. Мальчик, что когда-то дрожал под гнетом жадных родственников, вырос в крепкого юношу, а потом в мужчину, чьи глаза светились той же решимостью, что и у деда его деда. Дедко, верный домовой, никуда не делся — шуршал по углам, стерег очаг и порой ворчал, если Святозар забывал оставить ему молока или меда.
Святозар не просто выжил — он расцвел. Сперва он выучился торговать, как отец. Соседи помогли: кузнец Боян выковал ему ножи и топоры на продажу, ткачиха Милана научила разбираться в тканях, а старый рыбак Радомир показал, как ладить с рекой. Святозар собирал меха у охотников, воск и мед у бортников, грузил всё это в ладью, что сам построил из крепкого дуба, и отправлялся вниз по Днепру, к большим торгам. Люди в поселении шептались: "Доброгнев бы гордился." А Дедко, сидя у очага, хмыкал: "Дело знает, малец. Род не угас."
Когда Святозару стукнуло двадцать зим, он встретил Злату — дочку купца из соседнего городища. Она была светловолосая, с руками ловкими, как у ткачихи, и смехом, что звенел, как колокольчик. Приехала она с отцом на торг, а уехала с обетом — Святозар попросил её руки у очага, под взглядом Дедко, который одобрительно кивнул из угла. Свадьбу сыграли по старинке: с костром, что горел до утра, с песнями под гусли и хлебом, что Злата испекла сама. Дедко, невидимый для гостей, швырнул горсть зерна на молодых — на счастье, как он потом шепнул Святозару.
Годы шли, и дом Святозара наполнился детским смехом. Первой родилась дочка, Лада, названная в честь бабки. За ней — сын, Добран, крепкий и громкоголосый, как дед. А потом еще двое — Милана и Велеслав, в честь тех, кто помог Святозару в трудный час. Злата оказалась хозяйкой прилежной: ткала полотно, шила рубахи, варила медовуху, что славилась на всю округу. Святозар же стал купцом, чьё слово ценилось на торгу, а ладьи его ходили до самого Киева и дальше. Добро, что когда-то пытались украсть Гордей с Ярославой, приумножилось — сундуки ломились от серебра, мехов и янтаря.
Дедко был везде. Он любил возиться с детьми: то подкинет потерянную игрушку, то зашепчет колыбельную, если малыш плакал ночью. Лада, едва научившись говорить, однажды заявила: "Дедушка маленький живет у печки!" Злата посмеялась, решив, что дочка выдумывает, но Святозар только подмигнул Дедко, что сидел на лавке, грея ноги. Домовой стал частью семьи, хоть и невидимой для всех, кроме Святозара. Он стерег дом, как и обещал: если ветер ломал ставню, она сама собой чинилась к утру; если в амбаре заводились мыши, они исчезали, будто их и не было.
Однажды, когда Святозар уже поседел, а дети его подросли, он сидел у очага, глядя на огонь. Лада с Миланой ткали полотно, Добран чинил сеть, Велеслав точил нож — каждый при деле. Злата хлопотала у стола, готовя ужин, и дом гудел теплом, какого Святозар не знал в детстве. Дедко появился рядом, как всегда неожиданно, и присел на край очага. "Ну что, малец, доволен жизнью?" — спросил он, теребя бороду. Святозар улыбнулся. "Доволен, Дедко. Спасибо тебе. Без тебя бы не выстоял." Домовой хмыкнул. "Не мне спасибо, а себе. Смелый ты был, а смелым судьба благоволит. А я так, помогал малость."
Святозар кивнул, поставил у огня плошку с молоком — как в старые дни. "Останешься с нами?" — спросил он тихо. Дедко усмехнулся. "Куда ж я денусь? Род твой жив, дети твои растут. Стеречь буду, пока нужен." И исчез, оставив за собой легкий запах дыма и хлеба.
Годы текли, как река за окном. Святозар состарился, но дело его не угасло — Добран перенял торговлю, Лада вышла за сына кузнеца, а Милана с Велеславом остались в доме, продолжая хозяйство. Внуки бегали по двору, крича и смеясь, а Дедко, всё тот же маленький старичок, следил за ними из тени. Святозар знал: пока жив его род, домовой будет рядом, храня очаг и память о тех, кто был до.
И в последний свой день, лёжа на лавке под шкурами, он услышал знакомый шорох. Дедко стоял у изголовья, глядя на него добрыми глазами. "Пора, малец?" — спросил он. Святозар улыбнулся. "Пора, Дедко. Береги их." И домовой кивнул, а потом всё стихло.
Но дом не опустел. Дети, внуки, правнуки — род Святозара жил, и с ним жил Дедко, вечный хранитель очага.
