Она гриппует; рано утром, опрометчиво пытаясь покинуть постель, она теряет сознание и ударяется затылком о высокую спинку из металлических трубок.
Очнувшись, она понимает, что её сознание как будто бы разделилось на две неравные части: первая, маленькая и тусклая, слабеньким прожектором мечется по комнате человека сильно болеющего и потому неряшливого; вторая же, куда ярче и шире, кажет странные картинки – выжигающее глаза июльское светило, весёлые незнакомые дети на берегу озера, пожилой мужчина, в котором она с удивлением узнаёт своего отца с непривычно голой головой, бликующей на солнце.
Озеро ей не знакомо, как и парень с разноцветными глазами – голубой правый и карий левый, – обнимающий её за плечи большой, сильной рукой с тонким колечком на безымянном пальце.
Через несколько долгих минут она понимает, что видит будущее. Изрядно постаревший, но счастливый отец, невыносимо красивые и такие родные дети, целых трое, которых ещё нет и в проекте, как нет пока что и мужа, но теперь понятно, что он будет. Картинки из грядущего постепенно блекнут и исчезают, а она, не переставая ни на минуту думать о том, что увидела, быстро идёт на поправку. Теперь вся её жизнь заряжена знанием о том, что случится совсем скоро.
Проходит всего два месяца, и отец попадает в страшную аварию – спасателям приходится буквально вырезать его из смятого в лепёшку старенького опеля. Отец несколько дней пребывает в пограничном состоянии, но не выдерживает и прямо из комы тихо отправляется в небытие. Но она не перестаёт верить в то, что видела, убеждая себя, что ошиблась, интерпретируя, что это был не отец в приоткрывшемся будущем, а только тёплая мысль о нём – мол, как хорошо было бы, чтобы и он очутился с нами на этом замечательном озере.
Через год после похорон она встречает того самого, разноглазого, с которым жить ей теперь всю жизнь. Он и правда такой же чудесный, каким она его увидела тогда, – даже лучше. И недели не проходит, как они решают быть вместе. В её квартире. Потому что своей у него нет, он снимает с друзьями, там тесно и грязно, а у неё – три просторных комнаты, все – её собственность.
Очень скоро она узнаёт, что беременна и что их – двое. Он обнимает её, плачет крупными слезами из разных глаз, целует в шею, шепчет ласковые слова. А назавтра исчезает. Как и всё её деньги, которые она копила на ремонт одной из комнат – там должна была быть детская.
Найти его оказалось проще простого – он лежит на рваном матрасе в одной из комнат той самой съёмной квартиры, из которой сбежал жить к ней. Разные глаза его смотрят тупо и стеклянно. Вокруг валяется россыпь других ни на что не реагирующих тел – и куча характерного мусора с преобладанием раскуроченных упаковок из-под одноразовых шприцев. Дверь в квартиру распахнута, замка в ней нет, из темноты подъезда под грязные лампочки деловито проникают люди в форме. У разноглазого изо рта толчками вываливается серая пена. Люди в другой форме пытаются его откачать, но не особо торопятся, хоть она и кричит на них и бьёт по их толстым спинам.
Её увозят в отделение, мурыжат час и отпускают. Два дня спустя тело разноглазого забирают из морга родственники, а её отталкивают, держат за руки, не дают даже увидеть его лицо.
Когда появляется на свет двойня, она впервые облегчённо выдыхает – оба здоровенькие, крепенькие, увлечённо кричат на ослепительный мир, почти в унисон.
Дети растут быстро, девочка чуть-чуть обгоняет брата, но тот, потешный в своих огромных очках, не по годам эрудирован и учится гораздо лучше сестры. Это не те дети, которых она видела тогда.
Умирая в сорок пять от острой почечной недостаточности, она думает о том, что никакого будущего нет – равно как и прошлого, а то, что ей почудилось много лет назад во время болезни, не более чем случайный причудливый всплеск, неровные круги, разбежавшиеся по глади того самого волшебного озера, которым зачем-то кажется жизнь.
Немного жаль было оставлять детей.
