Отплываем от берега километров на пять-шесть. Воды залива Фонсека примерно поровну поделены между тремя государствами: Никарагуа, Сальвадором и Гондурасом. Прямо по курсу виднеется огромный камень — место гнездования пеликанов и одновременно граница никарагуанской воды, дальше этого камня нашей лодке заплывать нельзя.
Не доходим до него, глушим мотор и переходим на весло. Ну, то есть на весло перехожу я, потому что моя персона заняла в лодке место третьего рыбака и кто-то должен делать его работу — не давать волнам крутить лодку кругами, а медленно направлять её по параболообразному маршруту. Чементо и Энджи начинают выбрасывать сеть за борт. Длина сети примерно пара километров, у её конца, начала и посерединке привязаны пустые пластиковые канистры — они, как поплавки держат сеть и не дают её потерять.
Пока рыба и другая живность самостоятельно забираются в сеть, моем лодку изнутри. Чементе черпает воду срезанной канистрой, льёт внутрь лодки. Энджи трёт борта руками и клочком тряпки. Я держу лодку на плаву и не даю ей умотаться далеко от наших поплавков.
Помыв лодку, мужчины начинают вытаскивать сеть. Первый заплыв не особо удачен: пара бабосин, одна мелкая сардинка, один язык (плоская белёсая рыбёшка без чешуи), три креветки. Бабосу забрасывают в лодку, креветки летят туда же, сардина и язык достаются наглым пеликанам, атакующим сеть. Забрасываем второй раз. Пеликаны толкутся у бортов, суют головы внутрь — проверяют, удастся спереть чего вкусненького.
Со вторым заплывом нам везёт больше: уже двенадцать креветок, пять больших рыбин, краб. Рыбаки с шуточками выпутывают улов из тонкой паутинки, я ловлю по всей лодке скользких и прытких креветок , складываю их в ведёрко, подсчитываю — дон Чементо велел считать.
В паузах между забрасываниями и вытягиваниями сети мужчины курят и писают за борт. Мне очень хочется поделать всё то же самое, но мне никак, да и нельзя. Болтаем о разном. Чементо много чем делится, давно он здесь.
Хохочем и плачем над тем, что пока здесь не было нашей клиники, люди пили глистогонное средство для коров: и от боли в животе, и от температуры, и от нежеланной беременности.
Придумываем имя безымянной пухлой рыбёшке. Обычно её тут зовут просто «бандитка» — потому что сети рвёт нещадно колючими плавниками. Рвёт и орёт надрывно. Говорю, что ор её похож на лягушачье кваканье. Теперь в Тихом океане живёт моя рыба и её зовут «пура рана», что в переводе означает «чистая лягушка». Понравилось им очень сравнение.
Делим на троих один варёный платан и пару ложек засахаренного риса — жена Энджи насильно заставила его взять еду, волнуется, что помрёт от голода в море.
Слушаем через полую пластиковую трубку — идёт ли рядом крупный косяк рыбы? Когда идёт, бульканье и шуршанье слышно должно быть. Сегодня что-то не слыхать, отдыхает рыба.
Креветки шебуршатся по дну лодки, щекочут нам ноги свими щупальцами. Краб подкрадывается сзади и внезапно кусает меня за пятку, сволочь эдакая.
Вытягиваем последнюю на сегодня сеть, четвёртую.
Отчитываюсь дону Чементо по улову: сорок шесть креветок, два крабика, двенадцать бабосин, одна пура рана и три сардины. Поворачиваем обратно к берегу. По пути обсуждаем, на покупку чего лучше копить триста долларов: на лошадь или новый мотор для лодки. Стоят одинаково и хлопот с ними одинаково, примерно.
Четверть сегодняшнего улова нужно будет отдать дону Дарвину за аренду лодки, всех креветок и половину рыбы — продать дону Антонио, местному скупщику. Он забирает бабосу и сардину за копейки — двадцать кордоб либра (это рублей 50 по-нашему), за креветок даёт побольше — два с половиной доллара либра мелких и четыре доллара либра крупных. Антонио сам в море не ходит, только скупает улов, отвозит его в город и перепродаёт там уже другому, более крупному скупщику за большие деньги, раз в семь дороже, чем сам купил.
Рыбаки на вырученные деньги покупают бензин — для одной рыбалки нужно десять литров, которые стоят примерно тридцать пять долларов. Остаток денег — на новые сети, рыбацкие перчатки, одежду, продукты для семьи.
На швартовке шибанулась бедром о борт. Не критично, но чувствительно.
На прощанье дон Чементо вынимает и протягивает мне одну толстенькую бабосину:
— Держи! Я знаю, вы с Марией не едите рыбу, но кубинцу вашему приготовь, худой совсем.
Похромала в клинику с камерой в одной и рыбиной в другой руке.
