Если честно, то я понятия не имею — бывает шаровая молния на самом деле или нет. И ничего об этом знать не хочу, если честно.
Что-то мне, может, лет четырнадцать было, может, пятнадцать. Мы сидели на ночном "судаке" у костра. Шеренгу из плотно стоящих друг к другу удочек хаотично, бликами, освещало светом от костра. Шпалы горели хорошо, ярко, отдавали тепло, и оттого что они были чем-то пропитаны, иногда с шипением в воздух взлетали тысячи искр — и это было похоже на наш локальный салютик. Главное, чтобы искорка до моей лески не долетела — подумалось мне тогда.
Народу было человек сорок, но большинство из них рыбаками были настоящими, поэтому валялись по берегу, застывшие в странных позах, как погибшие на поле боя. Если бы не дикий храп — картина "Репетиция апокалипсиса" наяву. У костра нас ёжилось человек пять, наверное. Рядом стоял котёл с ухой. А там же, по рецепту, надо водочки полстаканчика плеснуть. Рыбаки — люди конкретные, и соблюдение традиций и древних рецептов для них было делом чести. Водку с собой взяли все — чтоб если все остальные забыли, то всех выручить. Когда меня винили в том, что я всех тут не уважаю, я произносил проверенную фразу: "Я за рулём", — и выпиванты, пусть и неохотно, но очень понимающе кивали головой, мол, угораздило же парня.
И вот, под покровом ночи, один сильно небритый мужик сипло-хриплым голосом начинает рассказывать историю. Откуда-то с середины, без вступления — но это придавало истории какой-то особой загадочности.
...а я в Казахстане служил тогда. Степь. Ночи там — непроглядные, тишина зловещая. Брезентовые палатки были горячими даже ночью, настолько они за день нагревались. Чтобы не уснуть, я пил крепкий чай с кумысом. Местные подарили нам расписные пиалы. Красивые, не то что эти наши мятые, походные кружки из алюминия. Я заступил в караул и раз в час делал обход. Не часто, но бывало — где-то вдали выли шакалы. Как-то протяжно так, как будто оплакивали кого-то. Дрожь пробирала от этих звуков. И тут смотрю — какое-то свечение за офицерской палаткой. Я поначалу думал, кто-то из начальства вышел покурить. Пригляделся — а огонёк этот как-то нелогично двигается. Сразу же скинул автомат с плеча. По уставу в таких ситуациях положено. Начал приглядываться — а в ночи яркое свечение размывается, ещё и от пота глаза разъедает, всё плывёт. Подошёл ближе, смотрю — а это горящее кольцо, висящее в воздухе. Помню, поймал себя на мысли, что не могу себя контролировать. Оно как гипнотизировало и не давало отвести взгляда. То висело неподвижно, то вдруг начинало плавное, беззвучное движение по совершенно бессмысленной траектории.
Странное чувство было — какого-то приглушённого страха, как будто повиновения, как в церкви на исповеди. Я стоял с автоматом на взводе, но не знал, что предпринять. Опасности как таковой от этого шара не было, но тем не менее — это была внештатная ситуация. Вдруг этот шар начал двигаться в сторону палатки, где спали первогодки. Сосунки ещё совсем — только от мамкиной сиськи оторвались. И как-то этот шар резко пошёл в сторону этой палатки и неожиданно в ней исчез. Там и не поймёшь — то ли через дверь, то ли через стену. От этой жары мозг работал медленно, как будто кисель в голове. И тут я услышал дикий крик. Наверное, моя реакция была комбинацией страха и вызубренного на зубок устава. Я дважды выстрелил в воздух и зачем-то спросил: "Стой, кто идёт?" Инстинктивно, видимо. Странно было, что крики были, но из палатки никто не выбегал. Тут начальство повыскакивало, забегали все, включили генератор — зажглись фонари. Все вокруг бегали, суетились, а я стоял как в каком-то тумане и смотрел, как выносят этих пацанов из палатки. Их лица мне запомнились на всю жизнь — на них застыл какой-то дикий ужас. Их тела были исполосованы рваными колеями с обгоревшими краями.
Действовали по уставу: отнесли трупы в сторону, накрыли брезентом, выставили караул и стали ждать дальнейших указаний и распоряжений. Меня много раз допрашивали после этого случая. И там, прям на месте — политрук, и потом в комендатуре — особисты. Дважды проходил психиатрическое освидетельствование. Но самым странным во всей этой истории был нанаец Гида. Досталось ему в первые дни службы. Он откуда-то с Крайнего Севера и по-русски поначалу не говорил совсем. Не понимал команд, и его роте неоднократно приходилось часами маршировать на жаре из-за него. Били его, издевались, переносицу сломали. А он всё приговаривал, что он сын шамана. Мы когда ездили в часть, он постоянно крутился у клуба. Там, в каптёрке, стояли музыкальные инструменты, и он пальцем водил по ободу барабана и что-то шептал на своём. Никто этому значения не придавал. Это всё подробно было описано в его деле. Он же — единственный из всех в этой палатке — живой остался. Свидетель, так сказать.
А пацанов этих кремировали по распоряжению вышестоящего начальства. У них лица были изуродованы, и как-то объяснить родителям природу увечий не представлялось возможным. Списали на пожар. У меня взяли подписку о неразглашении. Судмедэксперт после осмотра тел долго меня расспрашивал — что это было, как всё происходило. А я тоже не дурак — загребли бы в психушку, как пить дать. Рассказывал, что увидел вдали свечение и потом — крики. В соответствии с уставом — выстрелил в воздух два раза. Потом уже, за два дня до увольнения, этот же эксперт подошёл как-то, закурил и сказал, что подобный случай был на Урале. Сам-то он насмотрелся в своей жизни, но феномен шаровой молнии понять ему так и не удалось...
И в этот момент кто-то сапогом задел горящую шпалу — и вверх взметнулись тысячи ярко светящихся искр. Я неспешно смотал удочки и медленно пошёл домой, то и дело оглядываясь на удаляющийся костёр. Где-то вдали послышались гулкие раскаты грома. Там, на горизонте, в бледно-розовой дымке появились плотные облака над морем, и они еле заметно поблёскивали паутинками молний. Уж не знаю, как на данный момент, но тогда — это был, совершенно точно, самый страшный момент в моей жизни. Я успел дойти до дома до начала дождя, закрыл шторами окно, закутался в одеяло и с диким ужасом в глазах смотрел на блики за окном, которые сопровождались раскатами грома и дребезжанием окон.
