Любимцы богов (часть 3)
Подходила к концу двадцать девятая смена. Коля, тихонько насвистывая под нос, закончил с первым помещением на верхнем ярусе когда, выйдя на тропинку, заметил странное поведение Шурки. Весь этот месяц она была тихая и вялая. Бо́льшую часть времени или клевала носом или крепко спала, но сейчас...
Псинка натянула поводок так, что из горла её рвался хрип, перемежающийся короткими сдавленными взвизгами. Она вся подалась в сторону моря. Уши стояли торчком, и даже показались вечно закрытые длинной шерстью глаза.
Коля посмотрел на море и не поверил своим глазам. К пристани приближалась лодка. Но ведь ещё слишком рано!
Он подошел к низенькому парапету и замахал руками, надеясь, что паромщик заметит его и «притормозит коней», даст завершить смену, собраться... Но люди в лодке не обращали на него ни малейшего внимания. Паромщик продолжал грести, а застывшая белая фигура на носу чуть согнулась в скорбном поклоне.
Коля уже открыл рот, чтобы криком привлечь к себе внимание, но неожиданно осознал, что в уравнение затесалась ошибка. Паромщик должен быть один! Более того, где-то там, в отдалении должна дожидаться своей очереди еще одна лодка...
Он опустил руки, изо всех сил щуря близорукие глаза на подозрительную парочку. Что там говорилось в Инструкции про форс-мажорные обстоятельства?
«Как можно быстрее вернитесь в комнату...»
Он развернулся и тут же похолодел. Светлый, песочный цвет скал сменился на темно-охристый, а сами они стали будто-бы ниже, кряжистее. Или это ёлки вдруг подросли?
Шурка, заливающаяся истеричным лаем и пытающаяся выкрутиться из шлейки, то исчезала, то вновь появлялась на тропинке. Её визг то бился в уши адским крещендо, то обрывался. Словно быстро менялись две картинки. Есть собака – нет собаки! При этом была полностью нарушена и синхронизация. То слышен лай, но нет Шурки, то есть Шурка, но её ритмично дергающаяся головёнка не издает ни звука, словно псина просто икает.
- Что проис...? – на полуслове Коля умолк, внезапно осознав, что за всеми треволнениями забыл... пристегнуться!
«Ладно, ничего страшного, тут всего метра три!», - мысленно успокаивал он себя, оценивая расстояние до троса. Сделал шаг, и окружающая его реальность тут же запульсировала в ритме его же сердца.
Скалы запрыгали, меняя очертания от светлых и вытянутых до приземистых и тёмных. Пандус под ногами тоже постоянно менялся, то сужаясь до узкого, щербатого скального выступа, то вдруг расширяясь до размеров проселочной дороги. Парапет исчезал и появлялся вновь. Вышарканный камень вдруг превращался в плохо сработанную, щербатую брусчатку, возвращался в исходное состояние и тут же становился земляной тропинкой, поросшей по краям чахлой травой.
Но самое ужасное – трос бесследно исчез. Вместе со скобами...
Что он делает не так?!
Колька пытался вспомнить инструкцию, но голова плыла от постоянно меняющейся перед глазами картинки. Рваное, пульсирующее тявканье Шурки сбивало с толку, путало мысли.
Он зажал уши и зажмурился. Стало гораздо легче.
«Вернуться... кажется, вернуться обратно по своим следам... движения в обратном порядке... В обратном...», - припомнил он и, аккуратно развернувшись лицом к морю, с облегчением понял, что качка прекратилась, а Шуркино тявканье, наконец, доносится в нормальном режиме.
Он открыл глаза и обнаружил, что лодка исчезла. Коля не знал, привиделась ли она ему или испарилась, или просто еловая роща скрывает от него обзор. И сама вероятность того, что некая, укутанная в саван фигура уже, быть может, сошла на берег и бродит теперь по острову, подстегнула Колю собраться и действовать.
Всего метра три...
Левая нога назад, правая – назад, левая назад, правая... Спустя десяток шажков он почувствовал голенью Шуркино мохнатое тельце, остановился и, с облегчением нащупав трос, зацепил карабин.
Развернувшись, он отметил, что реальность устаканилась, но не позволил себе радоваться раньше времени. Сунул не желающую успокаиваться собачонку за пазуху и заторопился к комнате.
Шурка рвалась, даже порывалась кусаться, но он едва ли замечал это, целиком сосредоточившись на тропинке. До комнаты персонала оставалось всего ничего, когда Коля резко затормозил и, не обращая внимания на укусы, зажал взбеленившейся псине пасть.
Впереди, на тропе, за верхушками деревьев сначала замелькало что-то белое, а потом вывернула замотанная в саван фигура. Неспешно она шагала ему навстречу, сложив бледные руки на груди.
Крест накрест, как... покойник.
Колю продрал мороз. Он присел, пытаясь спрятаться за парапетом, заглянул за него, соображая, сильно ли расшибётся, если вдруг придется прыгать? Имей эти странные ёлки нормальные ветви, они бы, возможно, и замедлили падение. Но ёлки были ненормальными. Их лапы торчали вверх, то ли пытаясь прижаться к стволу, то ли вытягиваясь в поисках солнца. Может, и не ёлки это вовсе...
«Не дури́», - заполошно увещевал он сам себя, - «Чего испугался? Просто отправили нового смотрителя раньше. Меньше, конечно, заплатят, но и раньше на целую смену выберешься отсюда!»
Но что-то дремучее, первобытное внутри него не допускало и мысли, что бредущая ему навстречу фигура, имеет понятную, человеческую суть. Это было что-то... иное, с чем ни в коем случае нельзя пересекаться!
Доверившись чутью, Коля решил рискнуть, выпрямился и уже поставил одну ногу на парапет, когда фигура вдруг остановилась, постояла немного, слегка покачиваясь, словно колышимая неведомым ветром, а потом неожиданно развернулась и скрылась в ближайшем проеме.
Коля сипло выдохнул. И что теперь?!
Он снял ногу с парапета и в нерешительности замер. Путь был один – мимо этого проёма. Воображение, активно развившееся за время белой горячки и пребывания на этом острове, тут же услужливо намалевало ему жуткую картину. Притаившаяся в темном проёме неопознанная фигура, которая только и ждёт, когда он пойдет мимо... А потом... потом, конечно, навалится на него! Вцепится костяными лапами в горло, и на лицо его из-под потрёпанного капюшона начнёт капать вонючая слюна...
Он оглянулся. Был ещё один путь – вернуться назад, спуститься на пристань и, обойдя остров по нижнему ярусу, подняться сразу у своей комнаты. Но эти действия нарушили бы требования инструкции, которые, как он только что понял, лучше не нарушать... Что он будет делать, если поднимется с противоположной стороны и, например, вместо своей двери увидит гладкую скалу?.. Или, того хлеще, обнаружит, что комната занята ещё каким-нибудь инфернальным постояльцем?
Он шумно сглотнул и сделал шаг, другой, третий. До хруста в позвонках вытянул шею, пытаясь заранее уловить маячившую в тёмном проёме белую кисею с золотой бахромой...
Но увидел только глухой завал из булыжников.
От нахлынувшего облегчения тело превратилось в желе, ноги держали с трудом и, боясь, как бы не завалиться в обморок, он прошмыгнул мимо, успев только отметить, что еще вчера данное помещение имело номер 25, а теперь было не пронумеровано.
...
Торопливо отстегнув себя и Шурку от троса, он влетел в комнату персонала и привалился спиной к двери. Шурка шмякнулась на пол и, залившись истеричным лаем, тут же принялась скрести когтями дверь.
«Дура...» - произнес Коля дрожащим шёпотом и поднёс к глазам ладонь, которую собачонка за это время успела превратить в фарш, - «У меня тут ни зелёнки, ни...»
Он оглядел свою «келью», соображая, чем можно подпереть дверь. Жалкая ДСП-шка казалась ему слишком ненадёжной преградой, но всё, что у него было противопоставить вновь прибывшему «постояльцу» – матрас, рюкзак с тряпками и томик Марка Твена.
«Почему они не сделали дверь покрепче?!», - задал он сам себе полный панической обиды мысленный вопрос и, неожиданно, сам же на него очень спокойно ответил, - «Потому что... это не требуется. Никто не войдёт сюда, пока дверь закрыта. Успокойся и ложись спать... Эта смена последняя. Завтра ты будешь дома...»
Собравшись с духом, он отлепился от двери, забрался на свой саркофаг и, порывшись в рюкзаке, достал запасную майку. Старенькую, но чистую, стиранную еще при маме. Он так и не сподобился сменить тут белье. И не столько потому, что он был опустившимся грязнулей, сколько потому... что он тут вроде... так и не успел испачкаться...
Вот и сейчас... После пережитого стресса он должен был бы пропотеть и вонять, как жопа, но... у него даже подмышки не взмокли!
Разорвав майку на лоскуты, он замотал искалеченную руку и прилёг, стараясь унять суматошное сердцебиение.
Мысли метались под пылающим лбом, пытаясь объять необъятное. Они прибывали на остров регулярно – некие... сущности, не имеющие ничего общего ни с паромщиками, ни со смотрителями. Это как раз паромщики и смотрители рядились под них, чтобы... чтобы что? На этот вопрос ответа он не знал. Но что он знал точно – ему, Кольке, крупно везло в том, что эти сущности в большинстве прибывали, когда он сладко спал без сновидений, спрятав лицо от серенького рассвета-заката раскрытой и так и не прочитанной книжкой.
А еще он должен сказать спасибо, что «форс-мажор» произошел сейчас, а не в начале вахты. Он бы просто не смог ни работать, ни отдыхать, каждую секунду ожидая нового пришествия!
Сердце, уже начавшее успокаиваться, снова заполошно затрепыхалось, когда Коля представил себя, спящего, со стороны. И пока он беззаботно похрапывал за хлипкой дверцей, они бродили снаружи... быть может, даже подходили к его комнате в поисках своей... кельи, глядели на закрытую дверь и в скорбном разочаровании шаркали дальше...
«Прекрати!», - приказал он себе и сжал ладонями голову, пытаясь прогнать одолевающие его жуткие образы.
- И ты прекрати! – шёпотом прикрикнул он на Шурку, которая без устали царапала рыхлую древесину, словно рыла яму. Она шевельнула ушками, коротко тявкнула и заработала лапами еще активнее. Коля заметил на ее умильной, белоснежной мордочке следы крови, и это лишь добавило бело-горячечного ужаса и без того жуткому дню.
Он поднялся, намереваясь отогнать собаку от двери, но так и застыл, мгновенно обратившись в камень.
- Ли-и-инда-а-а-а! ЛИНДА! Ли-И-и-ИН-ДА-аааа! Линда!
Глухой, протяжный голос словно парил над островом, отражался многоголосым эхом от скал, сочился тусклым туманом в незастеклённое окошко, скорбной литанией стелился по недвижным водам, бился в закрытую дверь...
«Боженька праведный... Хороший мой Боженька... Пожалуйста, пусть это будет не по-настоящему!», - заскулил Коля, чувствуя себя маленьким мальчиком, который впервые остался один дома и вдруг услышал в трубах канализации звуки, напоминающие голоса.
- Ли-и-инДА –А-А! – неслось из стен, пронзая каменную твердь, - ЛИ-И-Инда-аа-а-а!
Шурка, совершенно обезумев, завертелась вокруг своей оси и зашлась отчаянным воем.
- Замолчи, дура! – заныл Коля в слезливом ужасе, впрочем, уже не решаясь ее трогать, - Она же...!
Он не договорил. Нервы окончательно сдали, он метнулся к двери и приоткрыл её, выпуская собаку в сумеречную муть. Ещё несколько секунд он слышал клацанье коготков по пандусу, потом все стихло, включая и материнский голос...
...
Двадцать девять в неряшливо вырезанном окошечке календаря задрожала и с оглушающим щелчком сдвинулась, сменившись на Тридцать.
Коля, хоть и ждал этого, все равно вздрогнул и чуть не заорал.
Он пытался уснуть, но так и не сомкнул глаз. Всё время с момента Шуркиного побега он то бесцельно мерил шагами тесную комнату, то приоткрывал на ладонь дверь, шёпотом звал питомицу и до головной боли вслушивался в ватную тишину острова – и надеясь услышать отклик, и боясь, что отклик будет совсем не тот, что он ждал... Несколько раз он ложился и укрывался своим пальто, пытаясь сном ускорить наступление новой смены, но сон не шел.
Последние часы он просидел, скорчившись на саркофаге, неотрывно пялясь на календарь и соображая, что ему делать, когда наступит смена. Если наступит. Он несколько раз перечитал инструкцию, но там ни слова не было сказано, что делать, если питомец сбежит, и чем это грозит смотрителю.
«Она не сбежала, ты её сам выпустил», - поправил его внутренний голос. Возразить ему было нечем.
Сразу после щелчка Коля слез с саркофага, собрал свои пожитки, вынул из ниши календарь и закрутил его в матрас. В эту последнюю смену он старался сделать все четко по инструкции, в надежде, что своим хорошим поведением вернёт Шурку – единственное родное существо.
Он надел пальто, накинул рюкзак и двинулся в свой последний обход, каждую секунду натягиваясь в мучительном ожидании знакомого клацанья коготков или краткого тявканья за спиной. Минуя проем, в котором накануне скрылась его призрачная мать, он уже без удивления обнаружил, что помещение пусто, а отсутствие номера говорит о том, что оно не подлежит обработке.
Мгновенье поколебавшись, он все же отцепился и вошёл. С затаённой жутью он ждал каких-то знаков – быть может, нацарапанных на ложе слов напутствия пропащему сыну или белых волосков, выпавших во время радостных объятий хозяйки и питомца. Но... ничего. Разве что само ложе было едва припорошено словно бы красным перцем.
Спустившись на пристань, он сложил последние пакеты в ящик и посмотрел на море. К пристани неспешно приближалась лодка, а в отдалении маячила еще одна. Всё, как полагается.
Он снял пояс, сунул его в пакет с перепутанными лямками, следом выложил потрепанный листок с инструкцией и, закутавшись в вонючий саван, подхватил ящик и шагнул на утопленные в воде ступени, изо всех сил стараясь не поскользнуться и не съехать на усеянное ржавыми гвоздями дно. В ботинки тут же натекло безразлично-мокрым, но ностальгического, как и радостного, чувства это не вызвало.
Молча он забрался в лодку, поставил ящик и, развернувшись лицом к острову, невольно склонил голову и прикрыл глаза. Прощаясь? Прося прощения?
В ватной неподвижности послышались приглушенные всплески, и Коля, не открывая глаз, понял, что они отплыли.
- Братка... ты можешь уже сесть, иначе за борт вывалишься..., - через некоторое время послышался голос позади, и Коля открыл глаза. Ничего, кроме бескрайнего серого моря и серого неба. Он развернулся, сел на лавку и машинально принял у паромщика фляжку с уже открученной крышечкой. Выпил знакомый «чай с лимоном», вернул фляжку и взамен получил мятую, уже подкуренную беломорину.
- А... Иван..., - промямлил он, подняв, наконец, глаза на паромщика, - Я упустил её... Шурку.
- Дурная это была затея - собаку с собой брать..., - с сочувствием отозвался паромщик, - Но ты радуйся, что сам уцелел. Теперь заживешь...
Чувствуя уже почти забытое ощущение опьянения и бесцельно вертя в пальцах папиросу, Коля для устойчивости сполз задницей на дно лодки. Попробовал затянуться, но тут же брезгливо выбросил окурок за борт. Курение ему всегда казалось нелепым расточительством. Тратить на вонючий, горький дым деньги, которые можно потратить на выпивку – страшная глупость.
Море качалось, паромщик качался, небо качалось. Убаюканный ими, Колька закрыл глаза.
...
Какой-то непривычный звук вырвал его из глубокого забытья. Он приоткрыл глаза и несколько секунд в тупом оцепенении таращился на столпившихся за стеклом хихикающих малолеток. Потом опомнился, сел и тут же схватился за голову, в которую гнилым прибоем хлынула похмельная боль.
- Ты кто? – прохрипел он, обращаясь к тёмному силуэту, маячившему на водительском сидении. Тот вздрогнул, шевельнулся.
- Очухался? Вот и славненько. А то я уж решил, что до утра тут будем с тобой куковать. Корешок твой покрепче оказался.
- Корешок? – переспросил Коля, озираясь и с облегчением сознавая, что машина припаркована возле его подъезда. Малолетки за бортом сделали групповое селфи и побрели дальше по своим делам, меся каблуками ледяную кашу. Уютно зажигались окошки, разгоняя подступающую тьму, из подворотни неслись звуки кошачьей дуэли.
Коля скривился от внезапной рези в животе и не сразу сообразил, что боль дает всего лишь переполненный до крайности мочевой пузырь. Сзади тоже напирало. Еще немного, и...
- Мужик, слушай..., - торопливо забормотал он, сунув руки в заведомо пустые карманы, - Я...
- Не парься, - отозвался тот, - Заплачено с лихвой.
- Корешком?
- Не, теми двумя...
Информация была важной. Нельзя было отпускать водителя без объяснений, но Коля чувствовал, что, если задержится еще хоть на минуту, то обделается прямо в такси. Не попрощавшись, он выбрался из машины, попытался запомнить номер и марку и, изо всех сил сжимая булки, заковылял к подъезду.
Зубы отбивали дробь, настолько сырым и холодным ему с непривычки показался этот, в общем-то, погожий мартовский вечер.
«Домой!» - билась в голове единственная паническая мысль, пока он шарил по карманам, вспоминал про дырки в них, выуживал из подола ключи, летел по лестнице. Ввалился в квартиру и, на ходу снимая штаны, обрушился на унитаз. Через мгновенье квартиру огласил громкий стон наслаждения.
Впрочем, облегчение омрачилось невесть откуда накатившей чудовищной жаждой. Не вставая с трона, он дотянулся до пластмассового стаканчика над раковиной, вытряхнул из него пыльные зубные щетки и набрал воды.
«Пью и писаю, писаю и пью», - вспомнилась ему старая реклама подгузников. Он осушил три стакана отдающей хлоркой и ржавчиной воды прежде, чем почувствовал, что, наконец, напился. Извержение снизу тоже подходило к концу. Он посидел еще немного, с легкой тревогой ощущая, как на смену жажде приходит лютый голод, но с решением этой проблемы явно придется подождать...
Добравшись до дивана, Коля скинул пальто вместе с рюкзаком на пол и осторожно сел. Все вокруг казалось чужим и заброшенным, словно квартира пустовала не месяц, а несколько лет. Он дотянулся до торшера и включил его в надежде, что свет прогонит это ощущение, но он его только усилил. Откуда-то от соседей тянуло жареной картошечкой, отчего желудок болезненно сжимался и урчал.
Шутка ли... месяц не жрать...
В смутной, ничем не обоснованной надежде, он все-таки поплёлся на кухню и обнаружил на столе кастрюльку, которую когда-то принесла для Шурки тётя Мила, и содержимое которой они тогда по-братски поделили... Он заглянул в неё, не ожидая увидеть ничего, кроме присохших к стенкам заплесневелых крупинок, но не увидел и этого. Кастрюля была чисто вылизана тараканами...
Пытаясь как-то отвлечься от сосущего чувства в желудке, Коля вернулся в комнату и принялся разбирать рюкзак. Томик Марка Твена, потрепанный свитер, который служил ему на Острове подушкой, трусы, рваная майка, Шуркина миска... Он с виноватой торопливостью убрал её с глаз и вдруг замер, нащупав еще что-то на дне. Потянул вверх и уставился на крепко упакованный в полиэтилен увесистый свёрток. Сквозь полиэтилен просматривалось что-то нежно-алое, хрустящее...
Он разорвал упаковку и на колени ему высыпались несколько «котлет», туго набитых пятитысячными. Уверенный, что спит, он взял одну пачку и пролистнул между пальцами. Перед глазами замелькал памятник какому-то неизвестному хлыщу...
Гонорар...?
Коля тупо пялился на деньжищи и ждал, когда его захлестнет эйфория. Но шли минуты, а внутри так и не зародилось ни единой сильной эмоции. Тогда он аккуратно вытянул из пачки одну купюру и отправился в магазин.
...
Он как раз заканчивал ужин, когда раздался звонок в дверь. Мужчина замер, размышляя, стоит ли открывать, но потом рассудил, что тётя Мила все равно не сдастся, и вышел в прихожую.
- Нарисовался? – спросила соседка вместо приветствия и задвигала носом, как кролик, принюхиваясь.
- Добрый вечер, Людмила Никитична, - произнес Коля и посторонился, пропуская её в квартиру.
- Это тебя на вахтах обучили такой вежливости? – ядовито поинтересовалась она, осматриваясь, - А Линда где?
- Она... в надёжных руках, - ответил он, пряча глаза, - Я ужинал... не хотите присоединиться?
Тётя Мила с готовностью прошла на кухню и уставилась на тарелку с почти съеденными макаронами. Она многозначительно приподняла брови, сунула нос в стоявшую подле кружку с чаем, заглянула под стол. Потом в легком замешательстве посмотрела на Колю.
- Пить что ли бросил?
- Вроде того, - чуть помедлив, ответил тот. Полез было за второй тарелкой, но женщина замахала руками, отказываясь от угощения.
- И разбогател, поди? – спросила она, присаживаясь напротив и сверля его холодным взглядом.
- Ну, не то, чтобы...
- Так, может, возместишь хоть часть затрат?... Я всё-таки провинциальный библиотекарь, а не Дональд Трамп, чтобы вот так, походя, выложить...
- Само собой, - поспешно прервал её Коля и вышел. Вернувшись через минуту, он положил на стол стопочку купюр, - И объясните, как найти мамину могилу. Я хотел бы поставить памятник.
- Ка... Ко... нечно, - заикаясь, промямлила женщина, в изумлении таращась на деньги, потом опомнилась и торопливо сгребла их в карман, - Мама была бы...
Она умолкла, не договорив, и вдруг с подозрением произнесла:
- Ты как-то... изменился...
- Правда? – Коля рассеянно возил по тарелке хлебным мякишем.
Соседка двинулась на выход, но в дверях помедлила и с явной неохотой произнесла:
- Точно изменился... Помолодел что ли... Вот бы и мне на такую вахту съездить...
Коля натянуто улыбнулся.
- Вам бы там не понравилось.
Он закрыл за ней дверь и в задумчивости прошёл в туалет, где над раковиной, до сих пор завешенное какой-то тряпкой, висело единственное уцелевшее зеркало. Потянул за край и всмотрелся в свое отражение.
Он не часто гляделся в зеркало и уже давно не интересовался своей рожей. Последний раз, помнится, наспех глянул перед тем собеседованием – проверить, чисто ли выбрита физиономия, и не осталось ли мыло в ушах.
И сейчас, он, действительно, выглядел как-то иначе...
Сошла алкогольная отечность, подглазья и скулы подтянулись. Из глаз пропала желтизна, они смотрели ясно и внимательно. И даже едва пробившаяся щетина не выглядела неряшливо и не портила его. Он бережно провел рукой по жестким, серым волоскам. Месяц не брился, а ощущение, что всего один день...
Да, он выглядел гораздо лучше, но...
- Я не помолодел..., - пробормотал он, разглаживая пальцами глубокую морщину меж бровей, осматривая сосудистую сетку на носу и щеках, рано поседевшие волосы, - Я просто... выздоровел что ли...
Вернувшись на кухню, он в неясном оцепенении оглядел свои покупки. Из магазина он вернулся с полными пакетами. Даже сливочное масло купил и мороженое, но... не прихватил даже пива! А ведь в поисках сыра он дважды забредал в алкогольный отдел. Да, он торопился скорее убраться из супермаркета – свет там казался слишком ярким, звуки слишком громкими, а запахи свежего хлеба и жареных кур нестерпимо острыми, приносящими физические страдания. Но ему не пришла мысль взять бутылочку, а то и две. Не пришла она и за ужином, а задумался он об этой метаморфозе, только когда соседка начала совать нос в его кружку...
Он понятия не имел, чем весь этот месяц занимался на странном острове. Но одно было совершенно ясно – от алкоголизма он излечился.
«Помощь зависимым» - припомнил он текст давнего объявления и завязал мысленный узелок пройтись с утра по дворам и поискать его.
...
Во сне он снова был на Острове. Правда, на этот раз странные ёлки гнулись под ураганными порывами ветра и он, тоже согнувшись в три погибели и вытянув вперед одну руку, как слепой, брёл против ветра и звал Шурку. Визгливый лай доносился то слева, то сзади, то неожиданно сверху, словно мохнатая идиотка умудрилась забраться на скалы или парит, аки беркут, над его головой.
- Шурка, мать твою! Быстро ко мне! – заорал он в бурю, но порыв ветра живо набил его рот пылью, и он остановился, кашляя и отплевываясь.
Теперь снизу...
Он не решился заглянуть за парапет, побоявшись, что порыв ветра может опрокинуть его вниз. Обошел верхний ярус и, прежде чем спуститься, кинул взгляд на свое недавнее убежище. Буквы Ab над запертой дверью сочились кровью, которая собиралась тусклой лужицей у порога. Все вокруг было истоптано собачьими следами. Видимо, пытаясь попасть «домой», дурная псинка чапала по луже и вокруг.
Он приблизился к комнате персонала, стараясь не наступить в кровь, и прижался ухом к двери. Кто сейчас за ней? Новый смотритель? Шурка? Мать...? Можно ли войти? Можно ли... не входить?
Он взялся за ручку, но снова заслышав лай, тут же отдёрнул. Дурища всё-таки где-то внизу...
Волны бились о пристань, выплёскивались за каменное ограждение, орошали тяжёлым туманом деревья.
Лай доносился откуда-то из-за них.
«Может, зацепилась поводком за ветки?», - строил догадки Коля, с опаской входя в темень под ёлками. Один неуверенный шаг, другой... Его собственный «поводок» вдруг натянулся, и, оглянувшись, Коля обнаружил, что трос закончился, приваренный петлёй к последней скобе.
Дальше хода нет...
- Шурка! – завопил он во все горло, - Иди сюда быстро, а то ремня получишь!
В ответ визгливый, полный отчаянного бессилия лай, дескать, туточки я, хозяин, но идти никак не могу!
Он натянулся, прищурился, изо всех сил стараясь рассмотреть хоть что-нибудь за качающейся чащей стволов, но они так тесно сгрудились по центру, что казались единым целым. Ни просвета, ни... Впрочем, на какой-то миг, когда очередной ураганный порыв колыхнул тёмную массу, ему показалось, что позади, в скале, чернеет какой-то зев. То ли пещера, то ли тоннель.
Не спуская глаз с того участка, он нащупал карабин, намереваясь на свой страх и риск отцепиться и пройти чуть дальше, но лай вдруг резко, как обрубленный, стих, а через мгновенье над островом поплыл знакомый, леденящий душу вопль. Только на этот раз он звал не Шурку, а...
«Кооо-лька! КООО-ляяя! Кол-ЯЯЯЯЯ-шаааа!»
...
Коля подскочил и чуть не сверзился с дивана, задыхаясь от ужаса. Глаза таращились в ночной сумрак, сердце дико колотилось, с ресниц и бровей на щёки падали потные капли. Майка и трусы, насквозь мокрые, гадко липли к телу.
Он торопливо включил торшер, разгоняя темень, и застучал зубами. Что это было? Флешбэк в белую горячку? Или...
Или его, действительно, звали? Остров, мама, а может...?
Он поднёс прыгающую руку к глазам и уставился на следы собачьих укусов. Пот разъел едва затвердевшие коросты, и они теперь щипали и саднили. Ощущения очень напоминали Шуркины визги, такие же будоражащие и назойливые. Словно звук сублимировался в боль.
Коля обхватил голову руками и закачался, пытаясь прогнать внезапно обуявшее его чувство лютой вины.
«Не надо было её брать с собой. Лучше было бы просто бросить на помойке... Но она ведь сама!... Нет, не сама. Это ты её выпустил, потому что испугался. Но не было там никого! А если и был, то не мать! А все остальное просто померещилось с перепугу. Трус! И где теперь эта глупая животина?»
- Она там, - ответил он сам себе вслух и содрогнулся от этого «там», - Где ей еще быть...?
...
Дом, в котором началось его странное приключение, стоял на прежнем месте, хоть Коля и был готов к тому, что он волшебным образом превратится в нехоженый пустырь или ларек «пиво-воды». Разве что ставни, на этот раз, были закрыты, а над трубой не вился дымок. Он обошёл дом с тылу, убедился, что забор скрывает его от соседей и, отворив ставни, тюкнул локтем в стеклину. Некоторое время чутко прислушивался, но не услышал ни звука ни из самого домика, ни с прилегающих участков. Тогда вытащил из хлипкой деревянной рамы осколки и, потянув шпингалет, открыл створку.
Вскоре он уже был внутри и тянул вверх кольцо погреба, концентрируясь только на сиюминутной задаче и не позволяя себе размышлять о том, что будет делать, когда окажется на берегу неведомого моря. И правильно сделал, потому что внизу не было никакого мягкого и подвижного тоннеля. Только неглубокий и тесный подпол. Земляные стенки, покрытые бледными грибными наростами, обвалившиеся полки, хрустящие под подошвами битые банки и душный смрад забродивших солений... Он простукал кулаком стены, но ни за одной из них не засёк ни малейшей пусто́ты, а ведь точно помнил, что спускали его именно сюда...
Или нет?
Или его, бесчувственного, отвезли в аэропорт и погрузили на самолет, а всё, что он видел – лишь наркотический сон? Он припомнил, как, оказавшись в лодке, сопрел в своём пальто... Этого никак не могло быть, если бы Море находилось в Сибири... Значит, всё-таки...
Он выбрался обратно и осмотрелся. Стол, за которым он месяц назад собирался, но так и не насладился мясными деликатесами, задвинут в дальний угол. Тумбочка на месте, но диск со стрелками пропал...
Коля побродил, скрипя половицами, и, в последней надежде, сунулся в печку. В некотором роде это был успех. Среди обугленных объедков, утопая одним боком в серой золе, лежала какая-то наполовину обгоревшая картонка.
Он выловил её и сразу... узнал остров. Та самая картина, что висела над тумбочкой, и на которую он месяц назад не обратил внимания!
Он сорвал с окошка дряхлый тюль и бережно стёр с картины сажу. Да, те самые рыжие скалы, выстроившиеся амфитеатром, ёлки по центру, и предзакатное (или предрассветное) тревожное небо. Уцелел даже кусочек отплывающей от острова лодчонки...
Вертя картонку перед глазами, Коля пришел к выводу, что ракурс, с которого писался пейзаж, полностью соответствует его первому впечатлению от Острова. Словно это он сам и рисовал, сидя месяц назад напротив Ивана и пытаясь совладать с головной болью... Количество знакомых деталей поражало! Он даже смог рассмотреть буквы Ab над комнатой персонала и сухостой, пробивающийся тут и там из скал...
Подписи не было. Коля перевернул рисунок, в надежде увидеть её на обратной стороне, но и та была пуста... Тогда он бережно упаковал картонку в остатки тюля, сунул подмышку, вылез во двор и закрыл ставень.
