70-е + Рассказ

Лето было как апельсин - оранжевый, сочный плод, по доброй воле упавший нам в ладони. Мы срывали с него кожуру, вдыхали аромат и пили, брызжущий солнцем, сок.

А ещё, лето было огромным. Таким длинным, что не мерялось неделями или месяцами. За эрой черешни следовала эра абрикосов, плавно переходя в персиковый период. И всё это омывалось волнами тёплого моря, которое населяли только добрые, улыбчивые рыбы.

Теперь-то я больше сетую на жару, да отрываю странички календаря.

Дел у нас было - до чёртиков! Я и мой приятель Лёшка осенью собирались пойти в первый класс, а пока время наше было расписано по минутам. Сначала мы разложили на бордюре ленту пистонов и били по ним камнем. Пистоны негромко "стреляли". Потом мы ели с дерева абрикосы. Всем известно, что самое вкусное в абрикосе - это ядрышко, которое можно достать, расколов косточку.

Затем мы ненадолго улизнули в соседний двор. Там, в окошке сарайчика для мотороллера, была вставлена фотография шимпанзе, которая ехала на трёхколёсном велосипеде.

Нам было просто необходимо время от времени рассматривать это фото.

- Обезьяны живут в Африке, - сказал Лёшка на обратной дороге.

- Да, - сказал я. - И львы.

- И тигры, - сказал Лёшка.

- Да, - сказал я.

Потом Лёшка сказал, что он бы не испугался тигра, хоть тот и большой. И льва бы не испугался.

Я подумал-подумал и решил, что ни чем не хуже Лёшки.

- Я бы тоже не испугался, - сказал я.

И тут нам захотелось пить.

Мы поднялись в квартиру. Мама вышла к соседке, а двери мы тогда особо не закрывали. Вот и сейчас она была приоткрыта. Мы вошли.

В прихожей сидела сиамская кошка и смотрела на нас.

- Ми-ау... - сказала кошка по-сиамски (ведь это была сиамская кошка)!

Чья эта кошка - мы не знали. Зато мы с Лёшкой уже пожили на белом свете и нам прекрасно было известно, что сиамские кошки очень коварны и злопамятны. И если такую кошку обидеть, то она обязательно отомстит и даже может задушить ночью человека.

Поэтому мы жались в коридоре, не решаясь входить в квартиру.

Кошка смотрела на нас, мы смотрели на кошку.

У неё были синие глаза, шёрстка, похожая цветом на мороженное крем-брюле, рукавички на лапках и маска на мордочке. Она была вся такая аккуратненькая и ужасно гибкая.

- Как бы не прыгнула, - осторожничал Лёшка.

Мы попытались прогнать кошку и стали на неё шикать и хлопать в ладоши, но той было всё равно - она ходила по комнате с видом хозяйки.

Потом она двинулась к дверям.

Мы отступили. Захотелось, чтобы скорее пришла мама.

Тут с верхнего этажа спустилась какая-то девочка. Она шла и без пауз приговаривала себе под нос:

- Мурка-мурка-мурка...

Девочка увидела нас, а потом из квартиры выглянула кошка.

- А, вот ты где! - сказала девочка, подошла, схватила кошку и зажала её под мышкой.

Кошка выгнула хвост и растопырила лапы. Мы увидели, как из-под подушечек показались изогнутые когти.

- Ми-ау, - сказала кошка. По-сиамски. Все сиамские кошки так говорят.

Девочка улыбнулась. Спереди у неё не хватало зуба. Потом она развернулась и убежала вприпрыжку, а кошка болталась у неё в руках.

- Зато девчонки боятся тигров, - сказал Лёшка.

- Да, - сказал я. - И львов.

Тут появились наши мамы и загнали нас по домам. Ужинать.

Завтра у нас опять была уйма дел.

В графе "место рождения" у меня написано Севастополь. И у всех моих друзей детства тоже. Кроме Славки. Его старшая сестра родилась в городе-герое, а он нет.

Виноваты в этом турки.

Славкин батя служил на флоте. Краснознамённом и Черноморском. В 70-х он состоял на должности не-буду-врать-какой в отряде торпедных катеров, что базировались в одной из севастопольских бухт.

Славки тогда и в проекте не было.

И вот как-то по осени разыгралась непогода. Начался шторм и небо смешалось с морем. Всю ночь волны били в прибрежные скалы. Шум стоял как при пушечной пальбе. У входа в гавань заунывно кричал ревун.

А к утру ветер стал стихать.

В восемь утра горнисты сыграли "Подъём флага" и на базе начался новый день. И вот смотрит командование как на флагштоках заполоскались белые, краснозвёздные флаги ВМФ и вдруг краем глаза замечает ещё один, незнакомый. Подходят поближе - стоит у стенки рыбацкое судёнышко под османским полумесяцем и оттуда жмурятся турки.

Захватил рыбачков шторм и мастер рванул к ближайшему берегу - дай бог ноги! Вошли ночью в бухту, встали у причала, набросили конец на пал и помолились своему мусульманскому Аллаху о счастливом избавлении от гибели в пучине.

А наши это дело, прямо скажем, проспали. Непогода, то да сё...

В общем туркам повезло, а командование учинило следствие: незваный корабль на базе, да к тому же (страшно сказать!) из натовской страны. Зацепило и Славкиного отца. Был он тоже как-то причастен. В виде наказания постановили отлучить его от тёплого Чёрного моря и отправили служить на север.

Там-то Славка позже и родился. Чуть ли не на оленьем стойбище.

В Крым он приезжал на побывку к бабушкам, а когда отец закончил службу, вернулся насовсем. И он единственный в семье, кто родился не в Севастополе.

Если он пререкается со своей старшей сестрой о чём-то, та пихает его кулаком под ребро и, сделав высокомерную мину, брюзжит:

- Понаехали тут!

Зато Славка видел северное сияние. И ещё говорит, что как-то за ним гнался белый медведь.

Врёт паршивец!

Село готовилось к свадьбе. Николай Миронович, человек уважаемый, выдавал замуж единственную дочь.

На кремлёвском престоле сидел Лёня Брежнев, страна двигалась по накатанным рельсам социализма и колхоз наш процветал.

Николай Миронович слыл успешным, крепким хозяином. Всё ему удавалось. Дом - полная чаша. Хрюкали в загоне свинки, тяжело гудели медоносные пчёлы, перелетая по саду от дерева к дереву. На лозе уже спели ягоды "изабеллы". Их сок скоро разольют по большим бутылям, дадут ему отыграть своё, а потом поместят в бутыля поменьше и спрячут в подвал.

И жарким, летним днём зайдёте вы к Николаю Мироновичу в гости, усадит он вас за деревянный стол беседки, по которому сквозь листву прыгают солнечные зайчики, и нальёт из графина стаканчик прохладного, тёмного домашнего вина. Вы отопьёте и скажете:

- Да, Мироныч, умеешь ты жить!

Дочка Николая Мироновича училась в университете вдали от дома. Нашла там жениха, что уже заканчивал заведение, и объявила родителям о скорой свадьбе. Николай Миронович пригласил их к себе. На смотрины.

Жених оказался парнем видным и неглупым. Одно только смутило Николая Мироновича - "не наших кровей". Был он из Сибири и принадлежал к одному из коренных народов тех краёв. Подумав-подумав и не найдя в будущем зяте никаких других "изъянов", Николай Миронович покряхтел и дал добро на свадьбу.

Единственным условием же поставил, что церемония пройдёт в доме невесты и нигде более.

В ожидании назначенного дня Николай Миронович, в разговорах с односельчанами, подтрунивал над будущей роднёй. Со слов жениха знал он, что его родители живут у себя на родине, люди простые и высоких постов не занимают.

Николай Миронович говорил, что вот, дескать, "нашёл себе родню из леса" и сыпал анекдотами про чукчей.

Наконец этот день настал. Во дворе сдвинули столы и их столешницы прогнулись под тяжестью, наставленных сверху яств. Николай Миронович лично встретил в аэропорту сватов и привёз их в дом.

Свадьба началась.

Молодые сидели во главе стола, но главным лицом, безусловно, являлся сам Николай Миронович. Он привечал гостей, громко смеялся, много говорил, бросая многозначительные фразы через весь стол и был похож на средневекового феодала, задававшего пир для своих вассалов.

После нескольких тостов Николай Миронович постучал вилкой по бокалу, поднялся во весь рост и объявил:

- А вот молодым, от нас с матерью, небольшой, скромный подарок. Автомобиль "Москвич"! Держи, зятёк!

И потряс над столом маленьким ключиком.

Потом сел и победно глянул сверху вниз на свата. Знай, мол, наших!

Покупка автомобиля говорила не только о том, что Николай Миронович располагал нужной суммой, но и об его умении жить."Доставать" то, за чем другие подолгу стояли в очередях и обивали пороги всяческих учреждений.

Выпили за подарок. Поохали. Покивали головами.

Настала очередь отца жениха. Тот наклонился к жене, принял от неё небольшую сумку и вручил молодым.

Невеста раскрыла и на стол посыпались, схваченные резинками от бигуди, пачки купюр. Красные червонцы, фиолетовые "четвертные", зелёные пятидесятирублёвки...

Двенадцать тысяч полновесных советских рублей с портретами Ленина.

Николай Миронович поперхнулся и закашлялся.

Отец жениха, Иван Николаевич, который, в общем-то, говорил на русском безо всякого акцента, сказал в такой манере, которую часто пародируют в анекдотах:

- Север кормит, однако. Деньга мало-мало есть. В тайге тратить некуда, вот и откладывали помаленьку.

И хитро блеснул сощуренными глазками в сторону Николая Мироновича.

Тут уж свадьба грянула по-настоящему!

В тот вечер Николай Миронович чуть потешил свою гордыню тем, что перепил-таки свата.

А следующим днём, похмеляясь, они сдружились уже на весь остаток жизни.