Уравниловка

https://pikabu.ru/story/absolyutnoe_ravenstvo_pri_sotsializme_kak_mif_antisovetchikov_para_slov_ob_uravnilovke_12518905?cid=345422587

https://pikabu.ru/story/absolyutnoe_ravenstvo_pri_sotsializme_kak_mif_antisovetchikov_para_slov_ob_uravnilovke_12518905?cid=345398218

Основоположников научного коммунизма часто упрекают в том, что они не оставили подробного проекта нового общества, что дав развернутую критику капиталистического способа производства, не разъяснили в деталях особенности коммунистического проекта, оставив неясности и двусмысленности, допускающие весьма вольную их трактовку. Или того хуже. Находятся «ученые», объясняющие неудачу, постигшую советскую модель социализма, «ошибками» марксистской теории, принципиальной невозможностью исправить «природу человека», естественностью неравенства и неизбежностью взаимной борьбы за выживание. К науке подобные дикости, разумеется, не имеют никакого отношения, и детальное разбирательство подобных доводов не только не продуктивно, но и постыдно. Осмотрительность, с которой классики подходили к конкретизации механизма социалистического производства, говорит о высоком уровне научной ответственности за каждое написанное слово, чему не грех поучиться и современным экономистам. 

«Конечно, производство — это такая область, где мы имеем дело с осязательными фактами, и «рациональная фантазия» может предоставить здесь полету своей свободной души лишь ничтожный простор, так как опасность осрамиться слишком велика» - заметил Ф. Энгельс. Поэтому он очень осмотрителен во всем, что касается конкретики и излагает лишь самые общие принципы коммунистического способа производства:

«Прежде всего, управление промышленностью и всеми отраслями производства
вообще будет изъято из рук отдельных, конкурирующих друг с другом индивидуумов. Вместо этого все отрасли производства будут находиться в ведении всего общества, т. е. будут вестись в общественных интересах, по общественному плану и при участии всех членов общества. Таким образом, этот новый общественный строй уничтожит конкуренцию и поставит на ее место ассоциацию. Так как ведение промышленности отдельными лицами имеет своим необходимым следствием частную собственность и так как конкуренция есть не что иное, как такой способ ведения промышленности, когда она управляется отдельными частными собственниками, то частная собственность неотделима от индивидуального ведения промышленности и от конкуренции. Следовательно, частная собственность должна быть также ликвидирована, а ее место заступит общее пользование всеми орудиями производства и распределение продуктов по общему соглашению, или так называемая общность имущества. Уничтожение частной собственности даже является самым кратким и наиболее обобщающим выражением того преобразования всего общественного строя, которое стало необходимым вследствие развития промышленности. Поэтому коммунисты вполне правильно выдвигают главным своим требованием уничтожение частной собственности».

Даже трудно себе представить ту дерзновенность мысли, которая смогла осветить дорогу человечества в будущее, исходя из имевшихся весьма скупых и неочевидных предпосылок, вызревавших в производственных отношениях капитализма середины XIX века. Разумеется, осторожность Энгельса не подвела - в его словах ничего не устарело и более того, сегодня стало как никогда актуальным. Коротко суть нового способа производства можно выразить одним словом – солидарность. После упразднения института частной собственности вся экономика интегрируется в единый плановый народнохозяйственный комплекс, в «одну контору и одну фабрику с равенством труда и равенством платы», говоря словами В. И. Ленина. Эта задача сугубо практическая, требующая не столько революционной одержимости, сколько профессионализма, точного расчета, согласованности действий десятков и сотен тысяч специалистов, ученых, технологов высочайшего класса. Ленин прекрасно это понимал:

«Коммунист, не доказавший своего умения объединять и скромно направлять работу специалистов, входя в суть дела, изучая его детально, такой коммунист часто вреден. Таких коммунистов у нас много, и я бы их отдал дюжинами за одного добросовестно изучающего свое дело и знающего буржуазного спеца».

По сути дела проектирование социалистического народнохозяйственного комплекса качественно не отличается от разработки промышленного комбината. Отличия чисто количественные, связанные с размерами объекта и огромной номенклатурой выпускаемой продукции. К счастью, при помощи современных электронных средств обработки информации можно согласовать работу всей мировой экономики с любой степенью детализации, вплоть до учета индивидуальности каждого работника. К тому же, своим стихийным развитием капитализм уже создал мощную производственную базу и задача обобществления сводится лишь к планомерному и рациональному её использованию в интересах всего народа, а не кучки «собственников», озабоченных лишь размерами своей прибыли.

Коммунизм можно рассматривать с двух сторон.
Первая – политэкономическая. Это ликвидация института частной собственности и интегрирование всей экономики в одну огромную многоотраслевую корпорацию, внутри которой отсутствуют всякие товарно-денежные отношения, где царят законы физического мира – технологические процессы, наука, планирование, графики поставок, полный «учет и контроль», не оставляющий никакого места неопределенностям, конкурентной борьбе, «выгоде», «прибыли» и т. д.

Именно этими обстоятельствами объясняются успехи молодого советского государства, сбросившего ярмо частной собственности и показавшего непревзойденные до сих пор темпы роста экономики. Но перестроечные «ученые» прохиндеи, вместо того чтобы вникнуть в секрет этого советского чуда, хором заголосили о японском, китайском, сингапурском, чилийском «чудесах», указуя перстами на «рынок», на усиление роли товарно-денежных отношений, на «демократию», всяческие «свободы», «права человека» и прочие глупости.

Вторая – этическая. Это та система ценностей, которая позволяет человеку прилагать к себе определение «разумный». В такой шкале нравственных координат началом отсчета  является человек. В коммунистическом обществе именно человек является высшей ценностью, не имеющей меры в мире вещей. Человек сам есть мера всему сущему. Отсюда следует важнейший этический императив – равенство. Ведь если каждый человек есть высшая ценность, то значит, каждый человек равен другому человеку. Не может же одна «высшая ценность» быть «важнее» другой на основании цвета кожи, разреза глаз, наличия «собственности», талантов или способностей? Причем равенство не в смысле буржуазного, формального и лживого «равноправия» или «равных возможностей», а в реальном, экономическом отношении. Это значит, что ни у кого нет никаких частных средств производства, никакого капитала, никаких «денег», никаких прочих возможностей для осуществления классового господства, для подавления воли и свободы другого человека.

Противоречит ли экономическая сторона общественных отношений при коммунизме этим фундаментальным этическим ценностям? Нет, не противоречит. Более того, именно в условиях равенства создаются самые благоприятные условия труда, самая здоровая атмосфера в коллективе, позволяющая каждому человеку раскрыть весь свой созидательный потенциал в работе на благо всего общества. Это и понятно. Социальная природа человека сформировалась за сотни тысяч лет до появления первого товара, до финансовых спекулянтов, классового антагонизма и государства, как инструмента классовой диктатуры. Социальное неравенство человек воспринимает как несправедливость, а чувство поруганной справедливости мобилизует больше не на труд, а на борьбу с неравенством.

Даже в буржуазной Википедии справедливость определяется достаточно объективно, как требование равенства граждан в распределении ограниченного ресурса. Там же выделяется два вида справедливости – уравнительная и распределительная. Уравнительная справедливость требует участия как минимум двух человек, которые делят между собой трудовое участие и потребительские блага поровну, прекрасно обходясь без посредника. Распределительная справедливость основывается на «пропорциональном» воздаянии согласно какому-то критерию. Здесь требуется третий участник дележа, «начальник», который определяет соответствие заслуг каждого этим критериям и воздает каждому «по справедливости». Такого рода «справедливость» давно известна людям и даже проиллюстрирована в русской народной сказке «Два жадных медвежонка». Сюжет сказки прост. Два голодных медвежонка нашли головку сыра и не могли её разделить, опасаясь, что кому-то достанется больший кусок. На их счастье недалеко проходила лисица, которая взялась помочь глупым медвежатам. Она «выравнивала» половинки сыра путем откусывания пока не наелась досыта. Излишне говорить, что осталось несмышлёным малышам. Распределение по заслугам, по «трудовому вкладу», по «важности», по «ответственности» всегда требует участия третьих лиц, перераспределяющих блага и не забывающих про свой кусочек «сыра». Главное в этом деле иметь чутье, чтобы вовремя сбежать, когда человек, поднеся ложку ко рту, не увидел, что она пуста. В советском обществе таким распределителем было государство в лице многочисленного чиновничества, определявшего степень казенной «справедливости», милующего, судящего и карающего.

Не удивительно, что уравнительная справедливость, не требующая чиновного надзора, подверглась ожесточенному остракизму и шельмованию в годы горбачевщины, когда во всех бедах многострадальной экономики обвиняли мифическую «уравниловку». Торчащие за этим уши номенклатурных распределителей были видны невооруженным глазом. Удивительно другое, что после краха перестройки, после разрушения Советского Союза, развала экономики, деградации науки, культуры, образования кто-то еще может всерьез воспринимать выдвигаемые продажной партийной «наукой» бредни о «вреде уравниловки»!

Я конечно не расист, но каждый должен знать своё место.

Популярное выражение времен расовой сегрегации в США

Что может быть омерзительнее идейно и законодательно утвержденного социального неравенства? Кто может сравниться в подлости с «учеными», доктринально обосновывающими превосходство одних людей над другими на основании цвета кожи, размеров черепа, расовой, национальной или религиозной принадлежности? И пусть самые пещерные формы дискриминации людей сегодня исключены из законодательной практики, а их пропаганда является уголовно наказуемым деянием, неравенство находит множество лазеек, чтобы скрыв свою людоедскую сущность под какой-нибудь респектабельной личиной, безраздельно господствовать в общественных отношениях. Одной из самых изощренных форм неравенства, существовавшего даже в советское время, является дискриминация человека по роду деятельности, по месту, занимаемого им в системе общественного разделения труда.

Как известно, дискриминация в России запрещена на законодательном уровне, что даже зафиксировано в Трудовом кодексе:

«Статья 3. Запрещение дискриминации в сфере труда

Каждый имеет равные возможности для реализации своих трудовых прав.

Никто не может быть ограничен в трудовых правах и свободах или получать какие- либо преимущества в зависимости от пола, расы, цвета кожи, национальности, языка, происхождения, имущественного, семейного, социального и должностного положения, возраста, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности или непринадлежности к общественным объединениям или каким-либо социальным группам, а также от других обстоятельств, не связанных с деловыми качествами работника.

Не являются дискриминацией установление различий, исключений, предпочтений, а также ограничение прав работников, которые определяются свойственными данному виду труда требованиями, установленными федеральным законом, либо обусловлены особой заботой государства о лицах, нуждающихся в повышенной социальной и правовой защите, либо установлены настоящим Кодексом или в случаях и в порядке, которые им предусмотрены, в целях обеспечения национальной безопасности, поддержания оптимального баланса трудовых ресурсов, содействия в приоритетном порядке трудоустройству граждан Российской Федерации и в целях решения иных задач внутренней и внешней политики государства.

(в ред. Федеральных законов от 30.06.2006 N 90-ФЗ, от 02.07.2013 N 162-ФЗ)»

Всё понятно? Под такие расплывчатые формулировки можно подвести всё, что угодно, от «золотых парашютов» элитных управленцев и окладов топ-менеджеров до минимальной оплаты труда батраков, гнущих спины на своего «хозяина».

Это «запрещение» выполнено в лучших номенклатурных традициях – дискриминацию предложено «не считать» дискриминацией. На мой взгляд, более подходящее название для этой статьи было бы: «Обоснование дискриминации в сфере труда». «Установление различий, исключений, предпочтений, а также ограничение прав работников», разумеется, отдано на усмотрение законодателю и государству, т. е. властвующему привилегированному классу, в «заботливости» которого сомневаться не приходится.

Разумеется, либеральная фантазия о «равных возможностях» помещена на самом видном месте. Не смог протолкнуться, не добыл себе хлебное место, не заработал миллиард, не стал «успешным»? Некого винить, кроме самого себя. Надо было подсуетиться, обмануть, схитрить, дать взятку – «выбиться в люди». У всех равные возможности!

Содержание такой статьи можно было бы свести к известному изречению – каждому своё (лат. suum cuique) – принципу справедливости, настолько универсальному, что со времен рабовладения и вплоть до гитлеровских лагерей смерти он мог служить оправданием всякой несправедливости.

Если бы дело касалось лишь разговоров. Такие рассуждения – циничное и откровенное воплощение либеральных химер, от фашистских отличающихся лишь формальным отсутствием расовых и национальных мотивов дискриминации. Идейно либерализм, как и фашизм, исходит из концепций социал-дарвинизма, распространяющем законы естественного отбора и борьбы за выживание в животном мире на человеческое общество. Либералы приписывают такие пороки как эгоизм, алчность, корысть, властолюбие естественной «природе человека», его подлинной сути, которую нельзя «переделать» и которую законодательно следует направить во благо обществу. Чтобы каждый, «законными» средствами преследуя свой корыстный интерес, в конкуренции с другими эгоистичными особями, действовало бы на пользу всем. Прекрасная мантра! И какая убедительная! При большом желании, можно усмотреть даже её подтверждение в практике проведения либеральных реформ, наполнивших прилавки супермаркетов товарами, создавших осязаемое изобилие потребительских радостей вокруг, решивших вопросы всеобщей компьютеризации и поголовной автомобилизации. Разве не так?

Всё не так. Не вдаваясь в скучные цифры, сравнивающие промышленное производство в СССР и в сегодняшней России, предложу мысленно исключить всю импортную продукцию из окружающей реальности. Что останется, то и будет являть собой зримый результат реформирования социалистической плановой экономики. Причем, если бы не высокий стартовый уровень советского производства, то плоды дилетантского экспериментаторства могли оказаться куда плачевнее.

Как же так, социалистическая «уравниловка» наконец-то искоренена, материальный интерес повсеместно торжествует, границы открыты, а дела обстоят намного хуже, чем были за «железным занавесом»? «Проблемы» советской плановой экономики не были производными от общественной формы собственности, от отсутствия «рынка» и неразвитости товарно-денежных отношений. Они определялись именно рудиментами капиталистических отношений, сохранением неравенства, привилегированности, при полной безответственности власти за результаты своего правления. Исторически сложившаяся общественно экономическая система в Советском Союзе была наглядным примером бесплодности попыток совмещения противоположных хозяйственных укладов, о чем и предупреждали классики марксизма-ленинизма, в частности, Ф. Энгельс:

«Мы уже видели выше, что дюрингова экономия сводится к положению: капиталистический способ производства вполне хорош и может оставаться непоколебленным, но капиталистический способ распределения является злом и должен быть уничтожен. Теперь же мы убедились, что дюрингова "социалитарная организация" представляет собою не что иное, как фантастическое осуществление этого положения».

Так и партийные идеологи «развитого социализма» молчаливо признавали за капитализмом преимущество в создании товарного изобилия, насыщения потребительского рынка, развития сферы услуг, хотя статус ученого требовал, прежде всего, добросовестно разобраться с тем, насколько все эти «буржуазные» достижения противоречат плановой экономике и социализму. Конечно, нельзя требовать от подневольных «ученых» объективности, когда дело касается сытного существования в качестве толкователей истин, изрекаемых иерархами партийной епархии, прошу прощения, изрекаемой непогрешимыми вождями с вершин партийной иерархии.

Их многолетними радениями за «чистоту» марксизма-ленинизма великое учение было извращено и оболгано до своего полного отрицания. Все базовые положения марксистской политэкономии подвергнуты ревизии и опошлены настолько, что только невежеством и глупостью это объяснено быть не может. За каждым изгибом «теоретической» мысли проступает хищный классовый оскал правящей партийной бюрократии, не склонной к ускорению шага на пути к собственной самоликвидации в бесклассовом коммунистическом обществе.

Профессиональные демагоги, как правило, ложь стараются произнести скороговоркой, как нечто само собой разумеющееся, не заслуживающее особого внимания. Казалось бы, проблема социального неравенства – первостепенный, важнейший вопрос общественного бытия, требующий более чем основательного научного обоснования. Заявить публично, что люди не равны между собой, значит принять на себя серьезную ответственность, значит быть готовым головой отвечать за свои слова. Я не беру в расчет, разумеется, фрондирующее либеральное дурачье, с вызовом утверждающее – люди не равны от рождения. Это безответственное пустозвонство несмышленых маргиналов – эпатаж, не более. Разумеется, все люди от рождения разные, имеющие различные физические данные, способности, но, тем не менее, равные в своей бесконечной неповторимости, уникальности, единственности. Ни один порядочный человек не вправе поставить это очевидное обстоятельство под сомнение. Вот это бесспорное положение и требовало быстрого словоговорения, чтобы тут же перевести речь на различия, сочинить «теорию», «выводящую» неравенство из физической неодинаковости людей.

Как заметил еще К. Маркс, буржуазная политэкономия рассматривает человека односторонне, лишь как работника, располагающего единственным товаром – своей рабочей силой. Буржуазному экономисту абсолютно неинтересны другие стороны человеческой личности – его разумность, полет мысли, мечтательность, чувственность, романтичность, система этических ценностей - все те черты, которые принципиально отличают человека от механического орудия производства. Для такого «ученого» важна лишь цена рабочей силы на рынке труда, лишь способность работника создавать стоимость и ничего более. Но человек не орудие, не вещь и не товар! Будучи единственным существом, созидающим самого себя, человек есть и высшая цель и главное средство общественного развития.

Лишь ничтожная часть материальных благ создается конкретным трудом, который только и рассматривается буржуазными экономистами. Сегодня никакая осмысленная деятельность не была бы возможной без всего вещественного и культурного наследия, оставленного нам трудом всех предшествующих поколений людей, начиная с каменного века. Это богатство принадлежит по праву всему человечеству, каждому человеку на земле в равной мере.

Все человечество, грубо говоря, можно сравнить с огромным акционерным обществом, в котором у каждого имеется одна именная акция, без права её обращения. Скрупулёзно высчитывая «трудовой вклад» конкретного работника, экономисты не обращают внимания на то, что средства производства, созданные прошлым трудом, принадлежат всему обществу, поэтому ему же должны принадлежать и все произведенные ценности. Какое бы место не занимал работник, его индивидуальный трудовой вклад в произведенную стоимость исчезающее мал в сравнении с затратами труда минувших поколений. Естественным решением подобного несоответствия было бы уравнивание платы всем членам общества, т. е. прямое распределение жизненно важных благ поровну, причем, не формально механически, а по фактической потребности каждого.

Равенство подразумевает не только равное распределение продукта, но и равенство в производственной деятельности, поэтому все трудоспособные граждане должны принимать посильное участие в общественно необходимом труде. Это фундаментальное положение – равенство в труде и равенство в плате, сочетающее в себе как условия высочайшей экономической эффективности, так и отвечающее требованию справедливости, со времен Маркса до сих пор никем не было оспорено научно. Да и как могут быть опровергнуты требования элементарной порядочности и человечности, если только не грубой ложью и демагогией?

Говорить о дискриминации труда в обществе, в котором господствует право частной собственности, а движущим мотивом служат деньги, бессмысленно в силу её очевидности. Интерес представляет та социальная сегрегация, которую советские «теоретики» оправдывали «законом» социализма – оплатой по труду. В этом «законе» уже было заложено неравенство разных видов трудовой деятельности, произвольно устанавливаемого бюрократическими инстанциями в виде тарифов, ставок, окладов, всяческих надбавок, коэффициентов, льгот и т. п. Разумеется, это постыдство объяснялось, (также скороговоркой), различным трудовым вкладом, необходимостью материального «стимулирования», недостаточным уровнем развития производительных сил, вынуждающем в первую очередь удовлетворять запросы более «важных», ответственных товарищей, а уж потом - «второстепенных» трудящихся. Здесь же поминались «лодыри», «добросовестные» работники, квалифицированные и неквалифицированные - каждому своё!

Интерес руководящих «товарищей» в подобном «законе» шит яркими белыми нитками. В экономической науке нет таких категорий. Когда исследователи пишут о труде, они имеют в виду труд, а не его имитацию. Когда политэконом говорит о работнике, то он имеет в виду работника, выполняющего порученную ему работу с должным качеством и в нужный срок. Расширять понимание таких простых вещей до прогульщиков, лодырей, бездельников, пьяниц, переводить вопрос трудовой дисциплины в сферу политэкономии, можно лишь с единственной целью – защитить право бюрократии на привилегии, на высокий социальный статус, на добытые всеми правдами и неправдами карьерные «завоевания».

Кажущаяся справедливость оплаты «по труду» исходит из крестьянских представлений о должном, связывающих уровень потребления с затраченными трудовыми усилиями работника. Впрочем, порочность подобной «справедливости» была очевидно и тогда. Как быть с нетрудоспособными членами общины? Если у одного кормильца всего три ребенка, а у другого – шесть, то при равных трудовых затратах у одних детей будет сытость, а другие должны будут жить впроголодь? Справедливость в данном случае может быть обеспечена только коллективным трудом – все работают в меру своих сил и все получают по своим потребностям. Никакого индивидуального вознаграждения не требуется.

В силу общественного характера современного производства совсем иное значение обретает понятие свободы. Это уже не свобода мелкого товаропроизводителя, предлагающего обществу товар, произведенный на свой страх и риск в ожесточенной конкуренции с другими производителями. С кем конкурируют естественные монополии? Какая польза от искусственной «конкуренции» сотен авиаперевозчиков, всячески стремящихся снизить издержки, в том числе и за счет безопасности, с тем, чтобы увеличить прибыли своих «хозяев»? Чем хуже была бы единая сеть, принадлежащая всему обществу и включающая в себя все виды транспортных услуг? Конкуренции не будет? Ай-яй-яй, плохо-то как!

Свобода в производстве это не возможность действовать наугад, напротив, это возможность производить продукцию в нужном количестве и качестве, согласно утвержденным плановым заданиям. Любой капиталист с радостью бы отказался от своей рисковой «свободы» за такой контракт с обществом. Любой бы наемный работник с не меньшей радостью отказался бы от бесконечных поисков работы, от неопределенности будущего за гарантированное Конституцией право на труд, право на возможность полностью раскрыть все свои таланты и способности на благо своего народа. Это именно та Свобода, от которой презрительно морщили свои либеральные носики перестроечные простофили. На каком-то форуме в интернете один из продвинутых либеральных болтунов заявил, что не хочет жить в муравейнике, каким в его понимании было советское общество. Ему и в голову не пришло, что даже очень свободный и гордый муравей без муравейника сможет прожить лишь считанные часы. «Свобода» праздности, свобода лени, свобода от обязательств, от работы, жизнь за счет труда других – вот идеал «свободы» муравья вне муравейника.

Если кто-нибудь вознамерился бы вкусить свободы вне человеческого «муравейника», удалившись на какой-нибудь остров, тому бы пришлось отказаться от всех преимуществ цивилизации, оставить все инструменты и средства производства, компьютер, телефон, одежду и обувь. И язык придется забыть, как средство коммуникации муравьев, вместе со всеми муравьиными знаниями и мыслями. Да и к чему они на безлюдном острове?

Исторгни ликующий рык, возьми в руку камень и наслаждайся свободой!

Равенство… Сей пафосный, хоть и пустой звук много лет отвлекает нас в нашей классовой борьбе на бессмысленное словоблудие, на бесконечные полудетские споры с либералами и промеж самих себя.

Что в равенстве нам? Кто истинно равен? Да все просто, товарищ, и ты и я знаем, что никто из нас не равен другому не из-за злобного страшного капитализма, а из-за базовых биологических решений матушки-удачи.

Я не равна тебе, о сильный мускулистый муж, но что это значит?

Значит ли это, что существует некая «естественная» иерархия, где некоторые «равны более чем другие» (к черту тебя, Оруэлл, но фраза броская)?

Антропологические и исторические данные могут помочь нам разъяснить существующую в некоторых кругах туманность касательно вопроса «равных возможностей», а также приоткрыть завесу тайны касательно возможности равенства среди Homo sapiens sapiens.

Исследования антрополога Элеоноры Берк Ликок о коренных жителях Канады монтанье-наскапи дают нам очередную прелюбопытнейшую порцию информации, как и рассмотренные Морганом и Энгельсом в «ох, таком устаревшем» труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» примеры множества других племен и народов прошлого (также не менее полезными я нахожу исследования тридцати первобытных культур, используемые Эрихом Фроммом в «Анатомии человеческой деструктивности», и некоторых других племен, приведенных в пример Петром Кропоткиным в таких трудах, как «Взаимопомощь как фактор эволюции» и сочинениях о морали и нравственности).

Элеонора Берк Ликок прожила год с монтанье-наскапи вместе со своей семьей во время написания диссертации. В дальнейшем она расширила рамки своих исследований еще больше и составила собрание сочинений «Мифы о мужском господстве» в 1981 году. Через все записи антрополога красной нитью проходит тезис, что Монтанье-наскапи практиковали то, что в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» было названо «первобытнообщинным коммунизмом».

Основами этой практики были: относительно равноправное общество, в котором ценность имел навык; ни пол, ни возраст, ни социальный ранг (который, в соответствии с иезуитским отчетами, вовсе отсутствовал до прибытия французских христианских миссионеров), а НАВЫК. Если индивид мог изготовить хорошее каноэ, остальным членам группы было все равно, кто он – старик, девочка или кто-то еще.

Ликок приводит любопытные примеры из личного опыта. Когда она хотела купить у одного знакомого монтанье-наскапи свое первое каноэ, он простодушно рассказал ей, что ни он, ни его брат не умеют мастерить добротные каноэ, а некий дядюшка по соседству – вполне себе. Ликок не заметила никакой материальной подоплеки, кроющейся за высказыванием данного индивида, что вполне соответствовало как ее личным наблюдениям, так и изучаемым ею иезуитским отчетам.

Французские иезуиты-миссионеры были крайне озадачены и недовольны образом жизни «дикарей» в далекие 1600-1700 годы. Монтанье-наскапи никогда не били детей, не разделяли их даже на «своих и чужих», не практиковали социальных иерархий, отказывались подчиняться «начальству» без веских причин и своего начальства как такового не имели. Вожди имели относительный и временный авторитет, основанный на достижениях сих вождей. Статус вождя не передавался по наследству и мог быть подвергнут сомнению другими членами сообщества относительно легко. Расторжение брака было распространенной практикой, также отсутствовало моральное порицание половых связей вне брака (также практиковалась форма группового брака) (Ликок Э. Б. Myths of Male Dominance. Чикаго: Haymarket Books, 1981. C. 31-52).

Такой тип общества был распространен среди множества других народов мира – как среди охотников-собирателей, так и среди земледельцев. Энгельс, не смотря на евроцентрическую ограниченность доступных ему данных, предоставил нам ценнейший тезис о равенстве среди примитивных народов. Множество групп людей практиковало первобытнообщинный коммунизм, потому что это было максимально выгодно с точки зрения банального выживания в сложившихся социально-экономических обстоятельствах того времени.

Это не значит, что «благородный дикарь» действительно существовал. Это также не значит, что в прошлом у различных групп людей не было проблем, войн, дискриминации и т. д. Это значит, что человек рос и развивался в соответствии со своим окружением: нужда толкала человека приходить к каким-то выводам, изобретать какие-то практики, обычаи, традиции. В условиях ограниченных технологий человек не мог позволить себе быть макиавеллистом, так как он напрямую и осязаемо зависел от членов своей группы. Так и сейчас человек находится в прямой зависимости от множества других людей, однако эти связи могут быть не так очевидны в связи с индустриализацией и высокой степенью разделения труда.

Равные возможности – это не уравниловка, не отказ видеть наши различия. Равенство – это следствие образа жизни и образа мышления, основанных на понимании общественных связей. У монтанье-наскапи, как и у многих других подобных групп, было весьма ограниченно разделение труда. Каждый делал то, что мог, чтобы группа могла выжить. Отношение к физическим или умственным ограничениям у монтанье-наскапи было поразительно толерантным: ограничения воспринимались как данность, как говорится, что есть то есть. Дискриминации на этой почве у них не наблюдалось, как и половой и возрастной дискриминации в том виде, в котором она процветала в мире зарождающегося капитализма. (Там же).

Более ранние антропологические наблюдения за другими группами людей также демонстрирует интересную парадигму примитивных социальных связей: «Миклухо-Маклай высадился, как известно, на восточном берегу Новой Гвинеи, в сопровождении лишь одного только матроса, прожил там целых два года среди племен, считавшихся людоедами, и с грустью расстался с ними; он обещал вернуться к ним и сдержал слово, – и прожил снова год, причем, за все время у него не было с туземцами никакого столкновения. Правда, он держался правила, никогда – ни под каким предлогом – не говорить им неправды и не делать обещаний, которых он не мог выполнить. Эти бедные создания, не умеющие даже добывать огня и потому тщательно поддерживающие огонь в своих хижинах, живут в условиях первобытного коммунизма, не имея никаких начальников, и в их поселках почти никогда не бывает ссор, о которых стоило бы говорить. Они работают сообща – ровно столько, сколько нужно для добывания пищи на каждый день; они сообща воспитывают своих детей; а по вечерам наряжаются, как можно кокетливее, и предаются пляскам…

Целые группы деревень находятся в дружественных отношениях между собою и навещают друг друга целым обществом…

Много поразительных страниц можно было бы написать о гармонии, господствующей в деревнях полинезийских обитателей на островах Тихого океана». (Кропоткин П. А. Взаимопомощь как фактор эволюции. М.: Самообразование, 2011. С. 90-91. URL: https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_…).

«Индейцы племени зуни подробно изучены и описаны такими этнографами, как Рут Бенедикт (26, 1934), Маргарет Мид, Ирвинг Голдман Рут Бунцель и др. Зуни живут в юго-западной части США и занимаются земледелием и овцеводством. Как и все остальные общества пуэбло-индейцев, они в XIII – XIV вв. заселяли многочисленные города, но история их уходит в глубь веков, когда они жили в небольших каменных домах, состоявших из одного помещения и подземелья для церемоний. Можно считать, что они жили «в достатке» (с точки зрения их потребностей), хотя материальные ценности не имели для них существенного значения. Что касается их социального положения, то бросается в глаза отсутствие соперничества, хотя территория племени зуни невелика, а орошаемых земель и вовсе мало. Общество матрицентрично, но мужчины занимают посты церковных и светских служащих. Того, кто ведет себя недружелюбно или агрессивно, считают ненормальным. Все виды работ, как правило, выполняются совместно, лишь овцеводство является исключительно мужским делом. Индивидуальным достижениям в общем и целом не уделяется особого внимания. Если случаются ссоры, то чаще всего их причиной является не экономическое соперничество и не интересы собственности, а любовные интриги. Проблема накопления капитала практически отсутствует. (Проблема накопления капитала совершенно отсутствует в первобытных обществах, поскольку им неведома такая экономическая категория, как капитал – стоимость, приносящая прибавочную стоимость; частная собственность капиталиста, позволяющая ему эксплуатировать наёмных рабочих за зарплату – прим. ред.)

Это не значит, что все абсолютно равны материально: кто-то – богаче, кто-то – беднее, но границы этих различий очень подвижны». (Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности, пер. с нем. Э. М. Телятниковой. М.: АСТ, 2015. С. 224-225. URL: https://vk.com/doc202111951_595023756?ha%85=).

Подобные примеры напоминают нам, что взаимопомощь взрастила нас, была нашим эволюционным преимуществом и что не абстрактное стремление к равенству толкало наших предков на практику добрососедства.

Вот и сейчас необходимость вновь напоминает нам, что сделало нас людьми. Только вместе, только работая во имя всеобщего, а не индивидуалистического, блага, мы останемся людьми. Только совместный рациональный труд способен разрешить, казалось бы, неразрешимые проблемы современности. Не стремление к теоретическим «добру, справедливости и равенству» является истинной гуманистической целью. Взаимопомощь здесь и сейчас – вот что мы можем почерпнуть из уроков прошлого.

Маркс и Энгельс не видели большой пользы в стремлении к равенству: «“Устранение всякого социального и политического неравенства” – тоже весьма сомнительная фраза вместо “уничтожения всех классовых различий”. Между отдельными странами, областями и даже местностями всегда будет существовать известное неравенство в жизненных условиях, которое можно будет свести до минимума, но никогда не удастся устранить полностью. Обитатели Альп всегда будут иметь другие жизненные условия, чем жители равнин. Представление о социалистическом обществе, как о царстве равенства, есть одностороннее французское представление, связанное со старым лозунгом “свободы, равенства и братства”, – представление, которое как определенная ступень развития было правомерно в свое время и на своем месте, но которое, подобно всем односторонностям прежних социалистических школ, теперь должно быть преодолено, так как оно вносит только путаницу и так как теперь найдены более точные способы изложения этого вопроса» (Энгельс Ф. Письмо А. Бебелю. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2. М.: гос. изд-во полит. лит., 1961. Т. 19. С. 5-6. URL: https://www.marxists.org/russkij/marx/cw…).

Относительность и разнообразие нужд людей всегда будет делать их в той или иной степени неравными. От каждого по способностям, каждому по потребностям – известный нам всем краткий, но ёмкий тезис, аксиома, которую можно и нужно использовать с целью совместного развития, которое невозможно без самореализации каждого отдельного индивида. Стремление к всеобщей свободе самореализации – вот достойная цель для любого, кто заинтересован в построении справедливого общества. Вкупе с сознательной взаимопомощью стремление к самореализации вернёт нас на путь истинного общечеловеческого прогресса.

Организация Трудящихся Казахстана / Красная Юрта