В эпоху Серебряного века увлечение оккультизмом было распространено настолько, что проще сказать, кто из известных российских литераторов того периода им не интересовался, причем сама поэзия воспринималась ими как разновидность оккультной практики, позволяющей менять мир при помощи слова. Два великих русских модерниста, Валерий Брюсов и Андрей Белый, экспериментировали с силами потустороннего каждый на свой лад и в конце концов пришли к открытому противостоянию. Кто же из них победил? Узнаете из очередного очерка темного культуролога Романа Королева, автора телеграм-канала «Темная культурология», а первые два материала из его цикла, посвященного главным колдовским сражениям в истории человечества, можно найти тут и тут.
Общеизвестно, что молодой Валерий Брюсов был завсегдатаем спиритических сеансов. Возникавшие в ходе этих собраний покачивания стола, падения предметов, прикосновения невидимых рук и иные загадочные явления литератор скрупулезно фиксировал в дневнике. В 2020 году брюсовские записи и статьи на оккультную тематику (многие из них были оцифрованы впервые) собрал и опубликовал в интернет-издательстве «Саламандра» литературовед Сергей Шаргородский.
Доктор филологических наук Николай Богомолов в интереснейшей книге «Русская литература начала ХХ века и оккультизм» пишет, что увлечение Брюсова спиритизмом пришлось на то время, когда мода на вызывание духов в России «распространилась очень широко, перейдя из элитарных кружков в самые широкие слои, но одновременно сделавшись доступной и любителю-дилетанту. <…> Для человека поколения Брюсова спиритизм, с одной стороны, выглядел вполне почтенной наукой, подкреплявшейся громадным количеством опытов и интересом к ней со стороны авторитетных ученых (как принимавших спиритизм, так и отвергавших, но уделявших ему значительное внимание) и не менее авторитетных научных сообществ, а с другой — приоткрывал двери в совершенно другое измерение человеческой жизни, недоступное современным методам наблюдения».
В октябре 1900 года Брюсов зафиксировал в дневнике, что пережил благодаря спиритическим опытам «ощущение транса и ясновидения. Я человек до такой степени „рассудочный“, что эти немногие мгновения, вырывающие меня из жизни, мне дороги очень».
Брюсов целенаправленно создавал себе образ поэта-мага, сведущего в «тайных науках».
В 1900-х годах он активно печатался в спиритическом журнале «Ребус» и писал для возглавляемого им символистского журнала «Весы» рецензии на эзотерическую литературу и статьи об Агриппе Неттесгеймском. Образ Агриппы, немецкого врача и философа XV–XVI веков, введшего в употребление термин «оккультный», чрезвычайно привлекал Брюсова, он часто обращался к нему в своем творчестве и, судя по всему, воспринимал в качестве своего alter ego. Правда, большинство современников Брюсова и исследователей его творчества сходятся на том, что увлечение автора моностиха «О закрой свои бледные ноги» оккультизмом носило показной характер, а сам он был предельно рациональным скептиком, воспитанным с детства в материалистическом духе. Богомолов полагает, что оккультные опыты Брюсова были таким же элементом его декадентского жизнетворчества, как пьянство, морфинизм и поиск эротических приключений.
С другой стороны, не вызывает сомнений, что увлечение Андрея Белого эзотерическими идеями было предельно серьезным.
Тема их влияния на творчество и мировоззрение автора «Петербурга» и «Котика Летаева» обширна и увлекательна настолько, что здесь едва ли имеет смысл пытаться подробно ее осветить. Заметим лишь вскользь, что на протяжении жизни духовные искания писателя толкали его на участие в организованном оккультисткой Анной Минцловой кружке «Орден рыцарей истины», ученичество в Германии у основателя антропософии Рудольфа Штайнера и создание в советской России вместе с анархистом Аполлоном Карелиным законспированной гностической организации «Восточный отряд Ордена тамплиеров». «Эзотеризм присущ искусству», — писал Белый в предисловии к сборнику своих стихов «Пепел», и его собственную биографию можно считать яркой иллюстрацией к этому тезису.
Андрей Белый
28-летний Брюсов и 21-летний Белый познакомились лично в декабре 1901 года на квартире у философа Соловьева. Поначалу Брюсов не принял Белого всерьез и охарактеризовал у себя в дневнике как «студента-декадента», благоговеющего перед Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, однако вскоре уже ввел своего младшего товарища в круг символистов и стал его литературным покровителем. В июле 1902 года Брюсов назвал Белого в своем дневнике «едва ли не интереснейшего человека в России». Белый, в свою очередь, считал Брюсова «воспитателем вкуса» и «учителем стиховедения». Летом 1903 года Брюсов привлек Белого к работе в редакции будущего журнала «Весы», который в скором времени стал печатным рупором символизма и одним из самых авторитетных литературных изданий России.
Постепенно, однако, дружба между двумя символистами дала трещину.
В 1904 году Белый оставил самозабвенно влюбленную в него Нину Петровскую, входившую в возглавляемый им литературный кружок «аргонавтов». Поначалу поэт воспринимал их отношения исключительно как духовное единение, однако в скором времени понял, что «вместо грез о мистерии, братстве и сестринстве» у него с Петровской «оказался просто роман». Будучи символистом до мозга костей, Белый предпочел обыкновенному роману с Петровской мучительную страсть к Любови Менделеевой, жене его друга Александра Блока. Петровская, в свою очередь, завязала отношения с Брюсовым, предлагавшим ей вернуть расположение Белого при помощи магических практик.
«Брюсов в ту пору занимался оккультизмом, спиритизмом, черною магией, не веруя, вероятно, во всё это по существу, но веруя в самые занятия, как жест, выражающий определенное душевное движение. Думаю, что и Нина относилась к этому точно так же. Вряд ли верила она, что ее магические опыты, под руководством Брюсова, в самом деле вернут ей любовь Белого. Но она переживала это как подлинный союз с дьяволом. Она хотела верить в свое ведовство», — писал в 1928 году в некрологе Петровской Владислав Ходасевич.
Белый начал тяготиться отношениями с Брюсовым и считать, что старший товарищ удушающе влияет на его поэзию. В мае 1904 года Белый в письме к своему другу Эмилию Метнеру назвал Брюсова «черномагом и отдушником, из которого, как из печки, в дни ужасов кто-то выбрасывает столбы серных паров».
Тлеющий огонь этого конфликта разгорелся ярко в тот ноябрьский день, когда Брюсов прислал Белому на листе, сложенном в форме стрелы, стихотворение «Бальдеру Локи». Послание содержало строки «На тебя, о златокудрый, / Лук волшебный наведен», а завершалось словами «Сумрак! сумрак! — за меня».
«Это, разумеется — визуальная отсылка к теме стихотворения и собственно мифу о Локи и Бальдере, с возможным намеком на „аргонавтические“ устремления Белого, — пишет Шаргородский в статье „Тайны Офиэля: Три оккультных эпизода Серебряного века“. — Трудно сказать, считал ли на самом деле Брюсов подобное деяние магическим — ведь оно подразумевает обращение к самым примитивным формам магии, но в то же время и веру в симпатическую и прогностическую магию поэзии. Скорее, брюсовская стрела отразила ту же театральность оккультной экзотерики; тем не менее, Белый рассудил, что „посылают стрелу по рецептам магическим — ‘глазить’“».
Белый сделал собственный ход в оккультно-поэтической войне, отправив 14 декабря Брюсову свое стихотворение «Старинному врагу».
«Моя броня горит пожаром. / Копье мне — молнья, Солнце — щит. / Не приближайся: в гневе яром / Тебя гроза испепелит», — так завершалось стихотворение. На отдельном листе, вложенном в конверт с посланием, Белый нарисовал крест и выписал несколько цитат из Евангелия, надеясь отучить Брюсова от черной магии. Впечатление оказалось действительно сильным. Как вскоре рассказала своему бывшему возлюбленному Петровская, Брюсову приснилось, что они с Белым дрались на дуэли, и противник проткнул его шпагой, а проснулся он от сильной боли в груди.
Валерий Брюсов
18 или 19 декабря Белый написал Александру Блоку, что «тень пала для него на Лик Валерия Брюсова», и теперь ему предстоит выбор — «или убить его, или самому быть убиту, или принять на себя подвиг крестных мук».
«Еще в прошлом году он начинал „творить марево“ вокруг меня, прикидываясь обозленным вепрем. <…> Из-за его спины выступил Ужас. И вот Брюсов снял маску. Он объявил, что уже год „творит марево“, и когда его просили удержаться от „марева“, он прямо заявил, что „теперь это не в его власти“. <…> Были и медиумические явления: у нас в квартире мгновенно тухла лампа, когда ее никто не тушил, полная керосину, раздавались стуки. Маме в уши что-то шептало (она не могла разобрать что) и кто-то говорил „Валерий Брюсов“ (мама тогда ничего не знала о нашей борьбе)», — писал Белый.
1 января 1905 года Брюсов добровольно отдал пальму первенства в поэтическом поединке сопернику, написав стихотворение «Бальдру II» с эпиграфом из Зинаиды Гиппиус: «Тебя приветствую, мое поражение». «Кто победил из нас, — не знаю! / Должно быть, ты, сын света, ты! / И я, покорствуя, встречаю / Все безнадежные мечты», — c этого начинал новое стихотворение Брюсов.
«Белый воспринял реакцию Брюсова как победу своего образа мышления, как торжество „света“ над „тьмою“. Брюсов, действительно, почувствовал несостоятельность своей роли „демона-искусителя“ перед выстраданными морально-религиозными устоями Белого», — утверждают литературоведы Сергей Гречишкин и Александр Лавров в предисловии к переписке Андрея Белого с Валерием Брюсовым 1902–1912 годов.
Нетрудно заметить, что Белый и Брюсов выбрали для себя и целенаправленно отыграли в этом конфликте роли де Гуайты и Гюисманса: просветленного розенкрейцера, стоящего на страже духовных ценностей, и порочного чернокнижника, якшающегося с демоническими силами.
«Как ранее декадентство, западный оккультизм проникал на русскую почву путем имитации и подражания: участники „сражения“ 1904 г. явственно ориентировались на французский образец, сознательно или неосознанно воспроизводя обстоятельства „битвы магов“ девяностых годов (обвинения в чернокнижии и альянсе с дьяволом, астральные воздействия, таинственные знаки — присутствует даже несостоявшаяся дуэль)», — пишет Шаргородский.
Нельзя сказать, что на признании Брюсовым поражения в стихотворном поединке конфликт двух литераторов оказался полностью исчерпан.
В феврале 1905 года Брюсов ни с того ни с сего вызвал Белого на дуэль — настоящую, а не с использованием стихотворных заклинаний. Формальным поводом послужило то, что Белый попросил его в письме перестать нелестно отзываться о Гиппиус и Мережковском, которых он считал ближайшими друзьями. Брюсов отреагировал неожиданно резко, фактически бросив никак не ожидавшему подобного Белому перчатку, и последний уже успел найти секундантов, когда в следующем письме старший товарищ согласился на примирение.
От открытого противостояния Белый и Брюсов перешли к совместной работе над журналом «Весы» и дискуссиям о поэзии на его страницах. В апрельском номере «Весов» за 1905 год Белый опубликовал статью «Апокалипсис в русской поэзии», где отстаивал идею, что подлинное творчество религиозно по своей природе. Искусство является кратчайшим путем к религии. Русская поэзия, заимствуя западноевропейскую эстетику, выражает с ее помощью «мистические переживания Востока» и является ответом на приближение Апокалипсиса и Конца Всемирной Истории.
Несмотря на то что Белый отзывался в этой статье о поэзии Брюсова предельно комплиментарно, Валерию Яковлевичу она не понравилась.
В следующем номере «Весов» он отреагировал открытым письмом с заголовком «В защиту от одной похвалы», в котором настаивал на необходимости автономии художественного творчества. Поэтов, утверждал Брюсов, необходимо судить по достоинствам и недостаткам их поэзии, а не по тому, сказался ли их в творчестве «Апокалипсис» и зарождается ли в нем новая религия.
«„Весовскими“ открытыми письмами Брюсов и Белый заявили о себе как о приверженцах различных теоретических позиций в символизме. В „семейной полемике“ Брюсова и Белого впервые определенно проявились кардинальные различия в лагере сгруппировавшихся вокруг „Весов“ символистов, казавшемся тогда читательскому миру единым и монолитным», — пишут Гречишкин и Лавров.
В апреле 1907 года Петровская пришла на лекцию Белого в Политехническом музее, одним из слушателей которой был Брюсов. Нина достала браунинг и навела его на прежних любовников по очереди. Выстрела, однако, не последовало. По разным свидетельствам, девушку то ли успели вовремя остановить, то ли пистолет дал осечку. Ее дальнейшая судьба сложилась крайне прискорбно: в 1911 году Петровская навсегда покинула Россию и переехала в Европу, где жила очень бедно, мучилась от нервного расстройства и морфиновой зависимости, а в 1928-м свела счеты с жизнью в парижской гостинице.
Перипетии своих сложных отношений с Белым и Петровской Брюсов в символической форме отразил в романе «Огненный ангел», который начал публиковать на страницах журнала «Весы» в том же 1907 году.
Этот стилизованный под готическую литературу роман содержит детальные описания оккультных ритуалов, вызывания демонов и шабаша, а в числе его героев фигурируют Фауст и упоминавшийся выше Агриппа Неттесгеймский.
В романе изображался любовный треугольник из ландскнехта Рупрехта, красавицы Ренаты, одержимой злым духом, и графа Генриха, которого та принимала за воплощение огненного ангела, являвшегося ей в детстве. Рупрехт упражнялся вместе с Ренатой в черной магии, присутствовала в романе и дуэль между мужчинами. Итак, в графе Генрихе без труда узнавался Андрей Белый, в девушке — Нина Петровская, а в образе ландскнехта Брюсов изобразил самого себя. Полный мистических мотивов и символизма «Огненный ангел» стал самым значительным произведением Брюсова в прозе, а Сергей Прокофьев сочинил на основе него либретто для своей прославленной оперы.
