Глава сорок первая. В работу с головой.
Мой номер телефона руководство интеграционного агентства дало директору самой большой в Латвии прачечной, так что работу мне искать не пришлось. Только я получил диплом, перед пасхой в четырнадцатом году и сразу после праздников пошел на собеседование. Я был полон оптимизма и представить себе не мог, что со мной в будущем может случиться что-то плохое, казалось, что жизнь наладилась и все беды позади, осталось только начать зарабатывать деньги и все образуется - сын переедет ко мне и так далее, но это была лишь иллюзия, хотя жить с ней в голове было приятнее.
На собеседовании я бодро говорил на латышском с менеджером среднего звена и говорил, что ради пятисот евро на руки, я готов на все. Она меня предупредила, что работа тяжелая, коллектив женский, график работы скользящий - три дня рабочих по двенадцать часов, а потом три выходных. Трудовой договор оформлялся на минимальную зарплату, а все остальное премия, которую работодатель, в случае, если начальству что-то не понравится мог и не платить без каких-либо объяснений. Размер этой премии определялся тем, сколько настирала тонн за месяц бригада, сколько в этой бригаде было человек и ещё множеством факторов в общем мне обещали в среднем пятьсот евро на руки и я на это с радостью согласился. После чего меня повели на тот участок, на котором больше всего требовались работники.
В этой прачечной был большой цех, в котором стояло две туннельных машины, которые стирали двадцать тонн за смену, там было много колландеров, которые и растягивали простыни при запуске, и складывали их после проглаживания, была аппаратура даже для складывания выстиранных и высушенных полотенец. Однако меня повели на вспомогательный участок, на котором выполнялись мелкие заказы, которые были меньше ста килограмм. Там было все достаточно уныло - помещение требовало ремонта, стиральные машины были в основном старенькие, как и сушилки, а огромный колландер был и вовсе допотопный.
Меня представили старшей по участку Ирине, женщине, показавшейся мне приветливой и доброжелательной, с интересом начавшей расспрашивать меня о том, чему меня учили девять месяцев в школе для инвалидов. Я с радостью продемонстрировал свои навыки и тут же написал заявление о принятии на работу. На следующий день я уже трудился, знакомясь с новыми коллегами. Большинством из них были женщины за сорок в стиле Рубенса. То, что в учебной прачечной стирали целый день, в той прачечной стирали от силы часа три, но это меня не пугало. Курить можно было только пять минут и не чаще, чем раз в час. Стоять без дела никому не позволялось. То я помогал сортировать совсем мелкие заказы по сеткам с номерами, то загружал и выгружал стиральные машины, то растряхивал выстиранное белье для запуска в колландер, то запускал его в колландер, то складывал сухие полотенца. Но больше всего мне понравилось гладить ресторанные салфетки на прессе, потому что там я был один.
В то время я регулярно употреблял Сертралин, который действовал на меня бодряще и я был устойчив к стрессу. И мне тогда даже казалось, что я полностью здоров. Через неделю после начала работы на меня начали покрикивать, когда я совершал ошибки по незнанию, но я был к этому вполне готов и не придавал этому значения, просил прощения и обещал исправиться, как было положено новичкам. Делиться профессиональными секретами никто не горел желанием, даже не смотря на то, что это часто вредило общему делу. Рубенсовские женщины в большинстве своем даже радовались, оплошностям друг друга, как поводу поскандалить. Со временем я за дополнительную оплату начал выходить и в другую смену если иногда просили, и был даже рад этой возможности заработать больше денег.
В начале лета к нам в прачечную пришла Виктория. Проведя в прачечной пару часов, она решила туда не устраиваться, написала мне об этом в социальной сети. Я почему-то пытался её убедить в том, что лучшего рабочего места ей не найти, а она сказала, что лучше будет работать уборщицей в двух местах, чем общаться со злыми тетками и по двенадцать часов выполнять одни и те же движения до боли в спине. На это мне нечего было сказать, я бы и сам с удовольствием занимался уборкой, если бы там платили побольше и туда брали мужчин. Работать в одиночестве было моей несбыточной мечтой.
Я понимал, что чтобы выжить в том коллективе, нужно было постоянно доказывать этим агрессивным людям, что я такой же, как они, один из них. За работой и в курилке я отвечал на их вопросы, создавая свой образ в их головах. В этом деле главное умение говорить красиво и много, сообщая о себе как можно меньше сведений. Конечно, притвориться простым рабочим человеком у меня получалось очень плохо. То и дело рубенсовские женщины ловили меня на том, что я чужеродный элемент в их среде. То я проболтался о том, что в нашей семье никогда не готовили зельц, который все они добросовестно и регулярно наворачивали с хренком и горчичкой, то я ляпнул о том, что никогда не был в церкви, после чего они окончательно убедились в том, что я еврей. К осени я начал понимать, что рано или поздно мне придется оттуда сбежать и главное отработать там хотя бы двенадцать месяцев, чтобы можно было получать пособие по безработице девять месяцев и готовится к внедрению в другой коллектив.
Поначалу Ирина даже планировала меня поставить стирать, что в принципе значило не только загружать и выгружать бельё из стиральных машин, но и фактически руководить всей остальной сменой. Мне, конечно, такая перспектива не понравилась, не смотря на более внушительную зарплату. Заказов было очень много и мне никак никто не мог объяснить, которые стирать сначала, а которые можно отложить и на сколько. Причем в выполнении каждого заказа были свои особенности, которые надо было просто запоминать. И никто не хотел делиться никакой информацией, и все со злорадством наблюдали за тем, как кого-нибудь распекали за ошибки по незнанию.
За лето, я приобрел много новой одежды, купил новый компьютер, а старый отдал сыну. На выходных я иногда ездил в Прейли, если выходные выпадали на субботу или воскресенье. Иногда я встречался с Алишером и мы уже начали пить приличное пиво, просматривая скандинавские фильмы в парке с ноутбука. Однако чем дольше я работал, тем больше мне хотелось жить отдельно от отца и бабушки, поведение которых становилось все более неадекватным. Я начал мечтать об устройстве своей личной жизни. Не знаю, с чего я взял, что смогу найти женщину, с которой смогу жить. Частенько, выпив пару кружек пива, я начинал просматривать объявления о знакомствах, которые по большей части вызывали у меня смех, то я звонил женщине из Клайпеды, то начинал длинные скучные переписки с женщинами в социальных сетях. И на работе меня постоянно расспрашивали о моей половой жизни, то и дело рекомендуя приударить за кем-то на работе, как бы в шутку.
Осенью мама позволила мне переселиться в квартиру бабушки. Квартира была в Зиепнеккалнсе - районе на окраине Риги состоявшем в основном из девятиэтажных безликих бетонных коробок и частных домов. Квартире требовался небольшой ремонт - замена окон и дверей, переклейка обоев, мебель была совсем старая. И тут я начал тратить деньги, которые еще не заработал, причем очень неразумно. У меня на банковском счету был овердрафт, и потому я накупил в строительном центре деревянных панелей, чтобы сделать своими руками кухонный стол с уголком отдыха, который можно трансформировать в двуспальную кровать. Конструкцию пришлось долго совершенствовать, и она оказалась не очень прочной. Однако гости, котрые ко мне приходили были в восторге от моей идеи.
В конце осени неожиданно для меня в прачечную явился Алишер, и принялся нести пафосную чушь, которая на Ирину и других прачек произвела положительное впечатление. Он говорил о том, что он профессиональный историк, показал свой диплом бакалавра, сетовал на то, что закрывают русские школы и он не может преподавать. Ирина, как и большинство моих тогашних русскоязычных коллег были очень озабочены национально. В общем, Алишер был принят на работу, не смотря на мои скептические высказывания по этому поводу. Я признавал то, что с ним можно весело поболтать на отвлеченные темы, но я предупреждал, что он нигде толком не работал, что он всю жизнь просидел в будке на автомобильной стоянке и вряд ли у него получится работать с бельем. Но рубенсовские женщины сказали, что уж они-то его заставят работать, как следует.
И тут же начались вопли, орали все бросая работу, а порой историка и бакалавра даже хлестали мокрыми тряпками. Мало того, что двигался он очень медленно, так еще и постоянно совершал идиотские ошибки и умудрялся их повторять несколько раз. Он по большей части совершенно не задумывался о том, что он делает, какой смысл в его действиях, для чего они нужны, как сделать все быстрее. Он просто бездумно копировал движения, тупо коротал время до конца смены. То и дело он норовил просидеть полчаса в туалете или мог очень долго гладить салфетки на прессе. Растряхивая белье перед запуском в колландер, он часто путал разные заказы, из-за чего работа стопорилась, все подходили и разбирались какое белье откуда. К его приходу старенькая уборщица сломала руку, и перед концом смены нужно было кому-то убирать, это дело доверили Алишеру, но и с уборкой он справлялся очень плохо. Он тер шваброй по одному месту и стоило всем от него отвернуться, как он замирал и начинал двигаться только когда на него начинали орать.
Не смотря на то, что работал бакалавр хуже некуда, Ирина и не думала его увольнять, и никто их той смены, в которой он работал, не возражал против её решения. Конечно, он работал за минимальную зарплату, никакой премии ему никогда не платили, да и часов ему ставили меньше, чем он отработал, но его это устраивало. Неприятно было то, что в его провинностях часто обвиняли меня, как будто это я его привел и уговорил его взять. По этой причине я не просился работать в другую смену, хотя там стирала и приглядывала за всеми совсем неадекватная Татьяна.
Это была весьма агрессивная и хамская особа, которая жила от одного отпуска в Турции до другого. Личная жизнь у неё совсем не заладилась с самого начала, жила она с очень старыми родителями и братом, да ещё и на грани выселения из хозяйского дома, но в свое будущее она смотрела достаточно оптимистично, намереваясь выйти замуж за богатого турка. Ирина, конечно, осуждала её за то, что она постоянно устраивала скандалы часто на ровном месте, грозилась её уволить, но за много лет совместной работы ничего не пыталась сделать в этом плане, даже напротив постоянно прощала ей различные оплошности, вроде закрашенного белья, путаницы в заказах или если та не делала какой-то заказ в срок. Множество вполне адекватных людей устраивавшихся в эту прачечную, пару рас выслушав выступления этой Татьяны бесследно исчезали с работы без каких-либо комментариев. Задерживались в основном люди злоупотребляющие алкоголем, у которых была слишком плохая ситуация с деньгами, и потому готовых вытерпеть все что угодно, но получив зарплату, они либо являлись на работу пьяненькие, либо некоторое время не появлялись вообще. После этого их увольняли и искали новых. Впрочем, запивали и многие работницы со стажем, но им это могли простить.
Однако, не долго я стрессовал в смене Татьяны. Вскоре к нам начали возить бельё из Хельсинки, и там были салфетки и скатерти из очень специфического материала, которые удалось прогладить только мне. За этот заказ платили очень много денег, но и заказчик был очень требовательным. У меня ушло много времени, чтобы отработать сложную технологию отглаживания этого заказа на прессе и почему-то никто не хотел браться за эту работу, кроме меня. Таким образом я начал работать по персональному графику. Два дня в неделю я занимался только этим заказом и после его выполнения уходил домой. А в остальные дни приходил в основном заменять прогульщиков. Правда, были и вещи, которые мне Ирина решила не доверять - это складывание белья выходящего из колландера и упаковка. В принципе и той работе можно было научить любого, но учить никто никого ничему не хотел, новым людям давали попробовать и если у них ничего не получалось за полчаса, то их просто не принимали на работу или отправляли делать другую операцию. В этом была причина всех срывов в работе - вечно некому было складывать и иногда паковать.
Постепенно я приноровился после работы пить вкусное медовое пиво, чтобы отойти от стресса. В то же время хотелось какого-то живого общения. Потому в гостях у меня бывал то Алишер, то Алексей, то Игорь Николаевич, с которым я учился. На каникулы приезжал Павлик, но чем старше он становился, тем меньше он со мной говорил и больше сидел у компьютера, болтая с таким же геймерами, как он. Временами мне звонила Вера и пыталась как-то со мной начать общаться. Я пресекал эти её попытки, стараясь придерживаться приличий, просил её звонить только по делу, а не тогда, когда она слишком много приняла на грудь.
Наступили рождественские праздники и директор нашей прачечной решил порадовать своих работников, снял на далекой окраине банкетный зал и нанял два автобуса, чтобы после смены привезти туда весь коллектив. Женщинам велели одеть вечерние платья, а мужчинам брюки, пиджаки и галстуки. Требования Ирины, конечно мало кто выполнил, но я даже купил себе на вещевом рынке подделку на шикарный костюм за сто евро. Столы ломились от еды и напитков, впрочем народ в основном игнорировал вино и налегал на бренди и водку. Диджей в основном крутил хиты восьмидесятых, иногда втискивал между ними что-то современное на латышском и английском. Мне и Алишеру было морально тяжело слушать популярную музыку и тем более плясать под неё с выпившими рабочими женщинами, которые налакировали волосы навесили на себя массивные золотые украшения и, утратив скромность тискали всех мужчин подряд. У некоторых из этих женщин были мужья, которые тоже явились на праздник, а мужья некоторых работали у нас водителями и ремонтниками.
До конца этого праздника я и Алишер остались относительно трезвыми, услужливо выполняли указания Ирины. В основном это касалось примерения ссорившихся коллег. Пожилые отработавшие в прачечной требовали почтения от молодых, которые пришли недавно, а те, под воздействием алкоголя забыли об иерархии. Одна многодетная низкорослая девица моих лет вырядилась в очень вульгарные заношенные вещи напилась так, что вешалась на всех мужчин подряд и тащила их в номера на втором этаже этого гостевого дома. Рубенсовские женщины грозились ей повыдергать её тощие ноги. Ирина попросила меня отвести эту Оксану в туалет, освежить а потом отправить одну в спальню наверх. Муж одной из новеньких коллег рвался к микрофону и пытался петь блатные песни, его заместитель директора тоже увел наверх. Водка кончилась, как и бренди а вино народ пить не хотел и послышались требования заказать пару ящиков чего-то покрепче.
Директор, его жена и разные заместители смущенно наблюдали безобразие, которое началось. У меня было такое ощущение, что он только тогда узнал, какой контингент у него работает. Все они вдруг поняли, что совсем не любят пролетариат. Но прекратить праздник было уже трудно. Явился аниматор и принялся петь трирольские песни, шутить, то на латышском, то на русском, показывать разные фокусы. А большей части публики было уже совсем не до зрелищ. Люди кривясь допивали оставшееся сухое вино и соображали, как бы продолжить банкет. Кто-то с кем-то договаривался о том, к кому бы в гости зайти и где по пути нелегально купить алкоголь. Под конец, когда все было выпито, и диск-жоккей начал крутить очень медленную музыку, самые стойкие рубенсовские женщины энергично подпрыгивали, сняв туфли на шпильках, наскакивая друг на друга.
Наконец подали автобус, в который все полезли теряя выданные в подарок полотенца, куски мыла и флаконы с шампунем. Остатки пищи и безалкогольных напитков предприимчивые люди тоже решили взять с собой в автобус, чтобы добро не пропадало и это окончательно прогневило директора, но никто на него внимания не обращал. В автобусе горланили песни, требовали остановиться для перекура, учили водителя, как правильно ехать. Я жил не очень далеко, и потому сошел первым. На следующий день у меня был выходной, выпил я совсем мало, Ирина была довольна моим поведением, но утром было очень тошно. Появилось какое-то предчувствие того, что добром моя работа в этой прачечной не закончится...
Постепенно я начал понимать, что болезнь моя никуда не денется и даже будет прогрессировать, судя по высказываниям некоторых врачей и вскоре я получу уже не третью, а вторую группу инвалидности, а там пенсия уже должна быть больше и её размер напрямую зависит от стажа и особенно последних пяти лет. Главное для меня было отработать как можно больше в этой прачечной. Конечно, я мог отправиться искать другую работу, даже узнавал, как работается в других прачечных, но сведения поступали не очень заманчивые. Тогда я уже более или менее ясно начал понимать, что я и пролетариат несовместимы, куда бы я не пошел работать, везде найдутся коллеги, которые будут отравлять мне существование.
Меня впечатлил рассказ Игоря Николаевича о том, как с ним случился какой-то приступ во сне. Он прокусил себе язык и захлебнулся кровью, и уже погрузился в какую-то блаженную тишину и пустоту, где ему очень понравилось, но его совсем неадекватный брат, не смотря на очень плохое зрение как-то вызвал скорую помощь и сделал ему искусственное дыхание. Он сказал, что был очень расстроен, когда вернулся к жизни. Снова появилась боль и недовольство окружающим миром и самим собой. Со стороны мне было видно, что чем дальше, тем меньше он способен на какие-либо контакты с другими людьми. У меня тоже часто появлялись мысли о том, что живу я только для того, чтобы своей смертью не расстроить маму и сына. И эти мысли можно было заглушить только вкусным пивом, которое я брал на разлив в специальной лавке возле дома возвращаясь с работы.
Новый год я встретил очень тихо, с сыном, салют в центре он смотреть не захотел, и даже готовить праздничный ужин мы не стали. Он был очень привередливым в еде, ел каждый день одно и то же незатейливое блюдо и даже пробовать не хотел никакие деликатесы. Утром я пошел на работу и слушал рассказы коллег о бурной ночи...
Как-то раз Алишер решился явиться ко мне в гости с ночевкой, около полуночи он звонил маме и объяснял, что его заставили работать до утра и умолял не ехать за ним в Ригу, клялся, что утром ровно в десять будет дома. Спать он лег почему-то в одежде, и утром отказался от завтрака. Было видно, что эта ночь была для него потрясением. В качестве утешительного приза я отдал ему вазочки и фарфоровые статуэтки, которые остались от бабушки. Меня эти вещи почему-то раздражали и я не знал, что с ними делать. К моему удивлению Алишер был просто счастлив, получив эти безделицы в стиле кич. Уже тогда мне начало становиться с ним скучно и в то же время ощущалась потребность в общении и я не осознавал, насколько может быть опасной эта потребность...
