Нина Петровна намазывала масло на хлеб. Нож скрипел по поджаренной корочке, оставляя жёлтые борозды. Борис Михайлович сидел напротив, методично пережёвывая яичницу. Тик-так, тик-так – часы на стене отсчитывали время их совместного завтрака.
– Сегодня задержусь, – прожевав, сообщил Борис Михайлович. – Совещание у Степаныча.
Нина Петровна кивнула, не поднимая глаз. Её пальцы продолжали теребить край салфетки – влево-вправо, влево-вправо. Двадцать три года они завтракали вот так, друг напротив друга. Двадцать три года она слушала, как он пережёвывает яичницу.
– Хорошо, – ответила она. – У меня тоже дела. В поликлинику схожу.
Борис Михайлович встал, отодвинув стул. Звук ножек по линолеуму был похож на скрежет зубов. Он наклонился, чтобы поцеловать жену в щёку, но она едва заметно отстранилась, делая вид, что тянется за солонкой.
В прихожей Борис Михайлович долго возился с ботинками. Нина Петровна слышала, как он кряхтит, наклоняясь. "Растолстел", – подумала она без злости, просто констатируя факт. Хлопнула входная дверь.
"Жду в 12:00. Гостиница 'Заря', номер 418", – набрала сообщение и отправила некоему Игорю В.
В гостиничном номере пахло хлоркой и дешёвым освежителем воздуха. Игорь целовал её шею, а она смотрела в потолок, где расползалось жёлтое пятно от протечки. Пятно напоминало карту России.
– Ты такая красивая, – шептал Игорь.
Нина Петровна молчала. Её туфли стояли ровно, носками в сторону двери – привычка к порядку никуда не делась даже здесь. На прикроватной тумбочке лежала квитанция об оплате номера. 1200 рублей в час.
Игорь был моложе её на двенадцать лет. Работал менеджером в автосалоне, носил узкие брюки и пользовался парфюмом с запахом грейпфрута. У него были длинные пальцы пианиста, хотя на пианино он никогда не играл.
– Останешься со мной? – спрашивал он каждый раз. – Уйдёшь от него?
В супермаркете Нина Петровна долго выбирала помидоры. Щупала каждый, проверяла на мягкость. Борис Михайлович любил мясо с помидорами. Двадцать три года она готовила ему мясо с помидорами по четвергам.
У кассы стояла женщина с ребёнком. Девочка, лет пяти, сосала леденец и смотрела на Нину Петровну немигающим взглядом. Леденец был ярко-красный, как кровь.
– Тётя, а почему у вас на шее засос? – вдруг спросила девочка.
Мать дёрнула ребёнка за руку, зашипела: "Молчи!"
Нина Петровна машинально поправила шарф.
Вечером Борис Михайлович пришёл пьяный. От него пахло водкой и чужими духами.
– Степаныч... с днём рождения поздравляли... – пробормотал он, падая на диван.
Нина Петровна сняла с него ботинки. Левый – потом правый. В правом носке была дырка. Она смотрела на эту дырку, и ей хотелось заплакать.
В кармане пиджака Бориса Михайловича лежала помада. Тёмно-вишнёвая, "MAC", дорогая. Нина Петровна такой не пользовалась – предпочитала светлые оттенки.
Она положила помаду на кухонный стол. Села напротив. Включила чайник.
Утром Борис Михайлович ничего не помнил. Голова трещала. Он сел за стол, где уже стояла яичница и дымился кофе.
– Нина, ты золото... золото, – пробормотал он.
Она поставила перед ним помаду.
– Это не моё, – сказала тихо.
Борис Михайлович моргнул. Посмотрел на помаду. На жену. Снова на помаду.
– У Светы Корольковой такая же, – перебила Нина Петровна. – Из бухгалтерии.
Борис Михайлович молчал. Яичница остывала.
– Я ухожу от тебя, – сказала Нина Петровна.
И в этот момент в окно влетел голубь. Самый обычный, сизый, потрёпанный. Сел на стол между ними, наклонил голову, посмотрел сначала на Бориса Михайловича, потом на Нину Петровну.
А потом заговорил человеческим голосом:
– Вы оба друг друга стоите.
И улетел, прихватив с собой помаду.
Нина Петровна и Борис Михайлович смотрели друг на друга через стол. Тик-так, отсчитывали часы. Где-то вдалеке завыла собака. В батареях что-то булькнуло.
– Я пойду, – сказала наконец Нина Петровна.
– Да, – ответил Борис Михайлович.
Она собрала вещи – немного, самое необходимое. Он смотрел в окно, туда, куда улетел голубь с помадой.
Через неделю Нина Петровна сидела в кафе с Игорем. Он говорил что-то про совместное будущее, про счастье, про любовь. Она не слушала – смотрела на его руки. Длинные пальцы пианиста теребили салфетку – влево-вправо, влево-вправо.
За соседним столиком сидела женщина с ярко-вишнёвой помадой на губах. Она подмигнула Нине Петровне и расправила сизые перья.
– Прости, – сказала она Игорю. – Мне пора.
И вышла прочь, слыша за спиной хлопанье крыльев и смех. На улице шёл дождь. Она подняла воротник и пошла к остановке. В лужах отражалось небо – серое, низкое, московское.
Дома Борис Михайлович сидел на кухне и чистил картошку. На столе лежала записка от Светы Корольковой: "Прости. Так будет лучше".
– Борщ будешь? – спросила Нина Петровна, снимая плащ.
– Буду, – ответил он, не поднимая глаз.
Она достала кастрюлю. Помыла мясо. Порезала свёклу.
Где-то в городе голубь с вишнёвой помадой в клюве летел дальше, искал новые истории, новые судьбы. А эта была закончена – не хорошо и не плохо, а просто так, как бывает в жизни.
Борис Михайлович и Нина Петровна ели борщ молча, слушая, как воет ветер за окном и как бьются о стекло чьи-то крылья.
Продолжение истории читайте по ссылке ниже:
