Глава 4. Умер бывший — наконец-то повод напиться.
Он умер. Просто — исчез с карты жизни, не хлопнув дверью, не бросив финальную реплику. Без агонии. Без поэтики. Без «извини за всё».
Как будто снова пропустил её день рождения, только в этот раз — навсегда.
Ольга смотрела в экран телефона, не моргая. Сообщение пришло в 16:03. Ровно. Как судебная повестка. Без точки, но с окончательностью.
«Привет. Это Таня, бывшая Саши. Он умер. Завтра похороны».
Никаких «держись», никаких «это случилось неожиданно», даже эмодзи не удосужились отправить. Смерть без приправы. Глоток воды после валидола — и всё.
Катя стояла рядом, пролистывая контракт на ноутбуке, и, заметив, как губы Ольги перестали двигаться, аккуратно взяла телефон из её руки.
— Кто такая Таня? — с прищуром спросила она.
Ольга провела ладонью по лицу, словно счищая чужое имя с кожи.
— Его предыдущая. До меня. Эдакая... пробная версия. Теперь мы, выходит, вдовы друг друга.
Повисла тишина. Плотная, как вечер без фонаря. В ней были отголоски всех «зачем», на которые давно нет ответов.
Юля, не сказав ни слова, налила Ольге бокал. Красное. С насыщенным послевкусием. То, что подходит к новостям о смерти — и бывших, и чувств.
Ася, как всегда, тянулась к действию. Она молча пододвинула к Ольге салфетку. И в этом простом движении было что-то интимное, как если бы можно было стереть не слёзы — их не было, — а сам факт: умер. Вот так. Без предупреждения. Без разрешения.
— Ты… хочешь пойти? — осторожно спросила Ася.
Ольга фыркнула. Звук — как удар подошвы о гравий. Сухой. Колючий.
— Что, прийти к гробу и сказать: «А я же говорила»? Не мой стиль.
Юля поставила бокал на стол с мягким стуком.
— Нет. Ты должна пойти, чтобы закрыть дверь. Тихо. По-настоящему. Даже если уже и не хочешь туда возвращаться.
Ольга на секунду прикрыла глаза. Словно пыталась услышать себя. Внутри было глухо. Как в палате, где уже отключили аппараты.
— У нас в уставе не прописан пункт «что делать, если бывший умер», — Катя щёлкнула ручкой и оглядела комнату, как нотариус на экзистенциальной консультации.
— Пропишем, — уверенно отозвалась Ася. — Разработаем ритуал. Без пафоса, но с идентичностью. Женский пост-мортем, если хотите.
Юля раскладывала мешочки с травами — будто собиралась изгнать смерть из пространства с помощью аромата чабреца и сарказма.
— Это шалфей. Это — душица. А это — авторская смесь «Новая Луна». Мой гуру с Гоа говорит, она очищает карму от бывших и грибницы.
— У меня шампунь и нож, — отозвалась Ольга из угла. — Шампунь — потому что я не собиралась нюхать кладбище с грязной головой. Нож — на случай, если понадобится перерезать траурную ленту. Или кому-то штаны.
Катя посмотрела на неё со своей юриспруденческой серьёзностью:
— Ты точно хочешь туда идти?
Ольга прищурилась. Тон стал врачебно-холодным.
— Я хочу убедиться, что он точно мёртв. Знаешь, как легко спутать клиническую смерть с отсутствием мозговой активности? В его случае — особенно.
На кладбище пахло замёрзшей землёй, сожжённой прошлогодней травой и чем-то мокрым, как утренние воспоминания. День был ноябрьский: не зима, но и не жизнь.
Толпа — словно кастинг в клип Земфиры. Много чёрного. Много молчания. Немного вины.
Дети вертелись, не понимая, зачем они здесь. Женщины — бывшие, будущие, вероятные — стояли отдельно, как сноски на полях одной и той же истории.
Ольга стояла в стороне. Сигарета — прямая, как нерв. Помада — алое знамя. Пальто — словно доспех.
Она не плакала. Она дымилась.
Подошла Таня. Лицо тонкое, как абзац в некрологе. Голос тихий, как шёпот в архиве.
— Я пришла посмотреть, как заканчиваются ошибки, — без тени иронии ответила Ольга.
— Мы обе были его книгами, — сказала Таня. — Он нас читал. Через строку. Без контекста.
— Он нас вырвал, когда становилось скучно, — хмыкнула Ольга. — Как страницы с записями на полях. Те, которые стыдно перечитывать в новой семье.
Позади стояла Юля. Неподвижная, как молитва.
Катя — прямая, сдержанная, будто защищает дело о правах живых среди мёртвых.
Ася фотографировала: траву, черепицу, руки. Снимала не лица — память.
— Это не для сторис, — прошептала она. — Это для сердца. Искусство — это документ боли.
Ольга не сразу открыла ноутбук. После кладбища всё казалось слишком громким: экран, клавиши, даже курсор — как молот по виску.
Ей просто хотелось лечь. Обернуться пледом. Исчезнуть, не умирая. Но что-то заставило её всё же проверить почту.
Может, привычка врача. Проверить всё. Даже когда уже — поздно.
Тема: «Однажды ты это прочтёшь. Надеюсь, уже без ярости».
От: sashasasha@что-то.было. Дата: семь дней назад. До.
Я не хочу просить прощения. Это было бы трусостью. Ты заслуживаешь не покаянного текста, а взрослого признания.
Мы оба были неправы. Только я — громко. А ты — тихо. Я рубил, ты молчала. Я играл, ты спасала.
Мне часто казалось, что ты сильнее. Что тебя нельзя сломать. Я даже завидовал. И, наверное, поэтому старался доказать, что ты — не сверх. Что ты можешь тоже быть уязвима. И я добился. Только потом понял: ломать кого-то, чтобы доказать, что он не бог — не делает тебя человеком.
Я не знал, как быть с тобой. Ты — будто рентген. Всё видишь. Даже то, что я пытался спрятать от себя.
Я испугался. И ушёл. Не потому что не любил. А потому что понял: ты — правда. А я не был готов жить без лжи.
Сейчас не знаю, зачем пишу. Не уверен, что ты прочтёшь. Но если вдруг…
Если вдруг в тебе останется что-то обо мне — пусть это будет не злоба. А память о тех ночах, где ты была рядом. Даже когда мне казалось, что весь мир — враг.
Ты была моей крепостью. Я — не стал твоим плечом.
Или не прощай. Главное — не закрой сердце насовсем. Оно тебе ещё пригодится. С».
Ольга перечитала. Раз. Два. Три.
Сердце не колотилось. Просто… немного дрожали пальцы. Не от боли. От того, что всё это могло бы случиться при жизни.
Но не случилось.
Штаб был тихим. Вино никто не наливал. На столе стояли чай, остывшие круассаны и свеча, которую никто не зажигал.
— Он написал, — сказала Ольга.
— За неделю до. Письмо. Не просьба. Не исповедь. Просто… взрослый текст. Там было всё, что я хотела услышать. Но уже — не от живого. И не вслух.
— Нет, — прошептала Ольга. — Я… пустая.
Потому что я так долго ждала его слов.
И когда они пришли — мне уже некуда их складывать.
Я закрыла ящик. А ключ выбросила.
Ася погладила её по руке.
— Может, и не надо хранить.
Просто… пусть письмо будет. Как лист в дневнике. Без ответа.
Он ушёл. Но ты — ещё здесь.
С письмом. С собой. С нами.
— Я не знаю, прощаю ли я его. Но я точно — больше не злюсь на себя.
За то, что была. За то, что осталась. За то, что пережила.
Бар назывался «Землетрясение». И в этот вечер — оправдывал.
Шум, коктейли, неоновый свет, музыка в стиле «танцуй, пока не вспомнишь, кто ты».
Катя заказала джин. Ольга — текилу. Ася — что-то розовое и взрывное, как её платье.
— Мне что-нибудь без трагедии. Или с лимоном.
— За тех, кто ушёл и не вернулся, — сказала Катя.
— И слава богу, — добавила Ольга.
— И за нас, которые не ушли от себя, — заключила Юля.
К третьему коктейлю они танцевали.
Катя двигалась точно, как будто даже в танце вела дело.
Ася — будто репетировала финал мюзикла.
Ольга — танцевала так, будто раздавала пощёчины прошлому каждым движением бёдер.
Как тело отзывается на музыку, на людей, на воздух.
А потом — пошла. Внутрь. В ритм.
И именно в этот момент он подошёл.
Простой. Высокий. В футболке без надписей. С глазами «я не знаю, как танцевать, но очень хочу быть рядом».
— Ты красивая, когда не думаешь, — сказал он.
— Я почти всегда думаю. Это профдеформация.
— А можно — просто быть? Не отвечать. Не анализировать. Не угадывать. Просто… быть?
Юля вдруг ощутила, что давно никто не предлагал ей покой. Все просили — анализ, совет, плечо.
А этот — просто взгляд. И пауза.
Они не поцеловались. Они просто стояли.
Под светом. Под басами. Под небом, которое никто не замечал.
«Я не обязана быть функцией. Я могу быть ощущением. И мне это подходит».
— Ты флиртовала! — с восторгом сказала Ася.
— Я — дышала, — поправила Юля. — И он — не мешал. И этого хватило.
— Иногда лучший контакт — тот, где тебя не трогают. Просто… разрешают быть.
— За кого? — спросила Юля.
— За то, что мы сегодня не вспоминали их. А жили — себя.
Пледы. Пицца. Подушки. Лампа, которая светит как полусон.
Вино — не пьяное. Уже почти молитвенное.
Они лежали, облокотившись друг о друга, как каркас одной большой, усталой женщины, у которой в груди — всё: смех, смерть, страх и… место.
— Я раньше думала, — сказала Юля, — что умру, когда сердце остановится.
А потом поняла: смерть начинается раньше. Когда перестаёшь ждать. Хочешь — но без желания. Дышишь — но без вдоха.
— Я знаю. Я давно живу по плану. Дела. Клиенты. Обыски. Суд. А в душе — только тишина. Не покой. А отложенный звонок.
Ольга рассмеялась — резко. Но сразу затихла.
— Я всё понимаю. Я просто… не хочу быть той, кто всегда понимает. Я хочу быть… не знаю. Не нужной. Не спасательной шлюпкой. Просто — женщиной.
С правом лечь. И заплакать. Без диагноза. Без стыда.
— Мне страшно, — сказала Ольга. — Не от того, что он умер. А от того, как быстро я снова стала собой. Без боли. Как будто я… умею жить без людей.
— Ты не без людей, — сказала Катя. — Ты — с нами.
— Но это не отношения, — прошептала Ольга.
— Это лучше, — сказала Юля. — Мы не ждём секса. Мы не уходим, когда тебе плохо. Мы не сравниваем. Мы просто рядом.
Тишина стала мягкой. Не глухой. А удерживающей.
Как если бы в этой ночи каждая из них разрешила себе — быть. Без маски. Без «я справляюсь».
— Я жива, — сказала Ольга. — И это… уже победа.
Утро было серым. Не депрессивным — просто ленивым.
Кофе лился с привычным звуком. Сковородка шипела. Катя тихо резала сыр. Ася искала пульт от колонки. Юля молчала. Она не спала — она просто лежала с открытыми глазами. Дышала.
Ольга вышла последней. В футболке. Без лифчика. Без макияжа. С лицом, на котором уже никто не жил — кроме неё.
— Я не знаю, как выглядят нормальные утра, — сказала она, садясь. — Но это… кажется, моё.
Ольга отпила. Кофе был горьким. Как раз в тему.
— Я думала, что буду раздавлена. Пустой. А я — не пустая. Я… тишина. Без эха.
— Это и есть мир, — сказала Катя. — Когда ты внутри себя — и не гремит.
Ольга повернулась к ним. Села ровнее. Подобрала волосы.
— Девочки. Женщины. Сёстры. Банда.
Я хочу сказать официально.
Пауза.
Ася приподняла бровь.
— Нет. По себе. По той, которая жила в реанимации чувств.
По той, которая искала оправдание, зачем осталась, когда ушли.
По той, которая хранила себя в ожидании чужой благодарности.
По той, которая… всегда знала, что он не вернётся — но не знала, как отпустить.
Катя подняла бокал с водой.
— Тогда за перезахоронение. Не его. Своей боли.
— За живых. Которые наконец выбрались из внутреннего морга.
— Я не буду говорить, что всё в порядке.
Но я точно знаю: я — не жду больше.
Ни писем. Ни «прости». Ни подтверждения, что я хорошая.
Я — просто жива. И этого… больше чем достаточно.
Они пили кофе. Яичница подгорала. Кошка скакала по подоконнику. И на этом фоне — никто не рыдал. Потому что траур — кончился. Не смертью. А началом жизни.
