Костик сидел в инвалидном кресле и смотрел сквозь запылённые стёкла на улицу. Ему не повезло: окно больничной палаты выходило во внутренний двор больницы, где был разбит уютный сквер с лавочками и цветниками, но почти не было людей. К тому же, стояла зима, и пациенты редко выходили теперь на прогулку. Костя лежал в палате один. Неделю назад его соседа, Юрку Тимохина, выписали домой, и с тех пор Костику стало совсем тоскливо. Тимохин был парнем общительным, весёлым и знал миллион разных историй, которые непременно рассказывал в лицах, как заправский актёр. Он и был актёром — учился в театральном на третьем курсе. Короче говоря, соскучиться в компании с Юркой было невозможно. Кроме того, к нему каждый день приходила мама, приносила вкуснейшую выпечку, фрукты, сладости, которыми сосед щедро делился с Костей. Вместе с Юркой из палаты будто исчез какой-то домашний уют, и теперь Костик чувствовал себя как никогда одиноким и никому не нужным.
Грустные Костины мысли прервала вошедшая медсестра. Взглянув на неё, он расстроился ещё больше: уколы ставить явилась не симпатичная молоденькая Даша, а вечно хмурая и как будто всегда чем-то недовольная Людмила Аркадьевна. За два месяца, проведённых в больнице, Костя ни разу не видел, чтобы она смеялась или хотя бы улыбалась. И голос у Людмилы Аркадьевны был под стать выражению её лица: резкий, грубоватый, неприятный, одним словом.
Костик разочарованно вздохнул, покорно развернул кресло и доехал до кровати. Людмила Аркадьевна ловким движением помогла ему принять горизонтальное положение и так же ловко опрокинула животом вниз.
— Штаны снимай, — скомандовал она, Костя послушно повиновался и … ничего не почувствовал. Уколы Людмила Аркадьевна ставила мастерски, и за это Костик каждый раз мысленно её благодарил.
«Интересно, сколько ей лет? — думал Костя, разглядывая медсестру, которая теперь сосредоточено прощупывала вену на его худощавой руке, — наверное, уже пенсионерка. Пенсия маленькая, приходится работать, вот поэтому она и злая такая».
Между тем Людмила Аркадьевна ввела наконец тонкую иглу в бледно-голубую, едва заметную Костину вену, заставив его лишь слегка поморщиться.
— Ну всё, Каверин, закончили. Доктор заходил сегодня? — неожиданно спросила она, уже собираясь уходить.
— Нет ещё, — помотал головой Костик, — может, попозже зайдёт…
— Ну жди. И у окна не сиди — продует, и так дохлый, как вобла, — сказала Людмила Аркадьевна и вышла из палаты.
Костик хотел было обидеться, но не мог: в словах медсестры, сквозь присущую ей грубоватость и какую-то неженскую прямоту, как ему казалось, проступала забота. Пусть даже такая, ведь он не знал никакой…
Костик — сирота. Родители погибли, когда ему было четыре года. В их деревенском доме случился страшный пожар, и Костик оказался единственным, кому удалось выжить. Об этом событии ему напоминал ожог на плече и неправильно сросшееся запястье: мать, спасая сыну жизнь, из последних сил выбросила его из разбитого окна на улицу, в сугроб. Она успела это сделать за минуту до того, как рухнула пылающая огнём крыша, похоронив под собой всю семью мальчика. Так Костя и оказался в детском доме. Родственники у него, конечно, были, но почему-то никто из них не спешил его приютить.
От матери Косте достался мягкий, уступчивый характер, мечтательность и лучистые зелёные глаза, а от отца — высокий рост, размашистая походка и талант к математике. Он плохо помнил своих родителей, и лишь иногда в памяти всплывали, как обрывки киноленты, какие-то короткие эпизоды его прежней жизни: вот он с мамой на каком-то деревенском празднике, смеётся и машет ярким флажком, а вот — сидит у отца на плечах и чувствует на своих щеках тёплый летний ветер. Ещё он помнил большого рыжего кота, которого звали не то Мурзиком, не то Барсиком… Кроме воспоминаний, у Кости больше ничего не осталось: даже альбом с семейными фотографиями сгорел в том злополучном пожаре…
В больнице его никто не навещал — некому. Когда Косте исполнилось восемнадцать, государство выделило ему большую, светлую комнату в общежитии, на четвёртом этаже. Жить одному Косте нравилось, но временами находила такая тоска, что хоть плачь. Со временем он привык к одиночеству и даже обнаружил в нём свои плюсы. Но детдомовское детство порой давало о себе знать: глядя на детей с родителями на детских площадках, в супермаркетах да и просто на улицах города, Костю одолевали горькие, невесёлые мысли…
После школы Костик хотел поступить в университет, но не смог — не хватило баллов. Пришлось пойти в техникум. Там ему понравилось, да и специальность пришлась по душе. Только вот с одногруппниками отношения не сложились: тихий и замкнутый, Костик был им неинтересен. Да и говорить с ними парню было особо не о чем, ведь он предпочитал книги и научные журналы бурным студенческим развлечениям и компьютерным играм. Правда, иногда они разговаривали, но все эти беседы были исключительно об учёбе. Та же история была и с девушками: Костина скромность и необщительность не входила для них в число мужских достоинств, ведь всегда находились более решительные и разговорчивые претенденты на их внимание. Кроме того, в свои восемнадцать с половиной Костик выглядел не старше шестнадцати. Довольно быстро парень стал этакой «белой вороной» в группе, но это его, похоже, ничуть не смущало.
Два месяца назад Кости, опаздывая на занятия, во весь дух мчался по обледенелому тротуару и поскользнулся в подземном переходе, да настолько неудачно, что сломал обе ноги. Переломы оказались сложными, заживали трудно и болезненно, но в последние пару недель стало лучше. Костик надеялся, что его скоро выпишут, но вместе с этой надеждой пришло и беспокойство: в доме, где он жил, не было лифта и каких-либо приспособлений для колясочников. А сидеть ему в инвалидном кресле, судя по всему, ещё долго…
После обеда в палату пришёл Роман Абрамович, травматолог. Осмотрев Костины ноги и его рентгеновские снимки, он вынес вердикт:
— Что ж, Константин, хочу вас порадовать: переломы ваши наконец-то стали срастаться так, как им положено. Думаю, через пару недель встанете на костыли. Лежать вам здесь больше нет смысла, будете лечиться амбулаторно, в поликлинике. Где-то через час вам принесут выписку, и можете быть свободны. Вас кто-нибудь встретит?
— Прекрасно. Сейчас позову Людмилу, она поможет вам собрать вещи. Будьте здоровы, Константин, и постарайтесь больше к нам не попадать.
Доктор весело подмигнул и вышел из палаты, а Костик начал лихорадочно соображать, как ему теперь быть. Его размышления прервала вошедшая Людмила Аркадьевна.
— Чего сидишь, Каверин? Выписывают же, — и она подала ему лежащий под кроватью рюкзак, — собирайся давай. Сейчас Петровна придёт постельное менять.
Костик сложил в рюкзак свои нехитрые пожитки и заметил на себе внимательный взгляд медсестры.
— Ты зачем доктору соврал? — спросила она, слегка склонив голову набок.
— Вы о чем? — Кости сделал удивлённое лицо.
— Ты дурачка-то не включай, Каверин. Знаю я, что за тобой никто не приедет. Как добираться будешь?
— Доберусь как-нибудь, — буркнул Кости.
— Тебе ещё минимум полмесяца своими ногами не ходить. Как жить собираешься?
— Разберусь, я же не ребёнок.
Вдруг Людмила Аркадьевна присела на кровать рядом с ним и заглянула в лицо.
— Костя, это, конечно, может и не моё дело, но … с такими травмами тебе понадобится помощь. Ты сам не сможешь. Не дуйся, я правду говорю, — мягко произнесла она.
— Не справишься. Я не первый год в медицине. Чего ты споришь, как маленький? — начала сердиться Людмила Аркадьевна.
— Даже если и так, вы к чему это мне говорите?
— А к тому, что поживи-ка ты пока у меня. Я, правда, далеко живу, за городом, зато крыльцо — две ступеньки. И комната свободная есть. Как на ноги встанешь, так домой и вернёшься. Я одна живу, муж умер давно, а детей бог не дал…
Костиу оторопело уставился на медсестру. Пожить у неё?! Но ведь они чужие люди, да и Костя давно уже отвык надеяться на кого-то, кроме самого себя.
— Чего молчишь? — спросила, нахмурившись, Людмила Аркадьевна.
— Это как-то неудобно, да и вообще…- пробормотал Кости
— Прекращай выпендриваться, Каверин. Неудобно на инвалидной коляске одному в доме без лифта и пандусов жить, — в привычной грубоватой манере парировала медсестра, — так что, поедешь ко мне?
Костя колебался. С одной стороны, жить у абсолютно постороннего ему человека было и правда как-то неудобно, а с другой — он ведь, действительно, ещё нескоро сможет ходить, да и Людмила Аркадьевна вроде как не такая уж и чужая… Только сейчас он начал осознавать, что все эти месяцы она по-своему беспокоилась и заботилась о нем… «Каверин, дуй на обед, там твои любимые тефтели сегодня», «Окно закрой, давно температуры не было?», «Так, ну-ка быстро ешь творог! В нем кальций, тебе полезно будет», — то и дело раздавалось в его палате. Вот и сейчас она, единственная в целом мире, готова была прийти ему на помощь.
— Я согласен, — наконец проговорил он, — только денег у меня нет… Стипендия нескоро ещё.
Людмила Аркадьевна, уперев руку в бок, посмотрела на него с недоумением, снова нахмурилась и с обидой в голосе произнесла:
— Каверин, ты в своём уме? Думаешь, я за деньги тебя к себе жить приглашаю? Жалко мне тебя, вот и всё.
— Я просто думал…- начал было Костя, но осёкся на полуслове, простите, я не хотел вас обидеть.
— Я не обидчивая. Поехали в сестринскую, посадишь там пока, — скомандовал Костина благодетельница, — скоро смена моя кончится, и поедем.
Людмила Аркадьевна жила в маленьком, аккуратном домике с узкими окнами в красивых резных наличниках. Внутри дома было две небольших уютных комнаты, в одной из которых и поселился Костик. Первые дни он жутко стеснялся, из комнаты почти не выходил и лишний раз старался не беспокоить хозяйку дома своими просьбами. Заметив это, пожилая медсестра высказалась прямо:
— Ты прекращай стесняться-то. Чего надо — проси, чай не в гостях.
На самом деле Косте нравилось здесь: снежные сугробы за маленькими окнами, весёлый треск поленьев в печи, аромат вкусной домашней еды — всё это напоминало ему собственный дом и такое далёкое, счастливое детство…
Шли дни. В прошлом осталась инвалидная коляска, а затем и костыли. Пришло время возвращаться в город. После очередного визита в поликлинику Костик, чуть прихрамывая, шёл рядом с Людмилой Аркадьевной и делился планами на ближайшие дни:
— Надо экзамены теперь сдавать, зачёты. Столько времени потерял, просто кошмар. А академический брать не хочется…
— А ты возьми, — увещевала его Людмила Аркадьевна, — никуда твой техникум не денется. Начнёшь бегать сейчас, как оглашенный, а тебе что врач сказал? Снизить временно нагрузку на ноги!
За прошедшие недели они очень сблизились. И Костик всё чаще ловил себя на мысли, что не хочет покидать этот уютный дом и эту бесконечно добрую и такую родную женщину. Она стала для него, детдомовского сироты, второй матерью, но Косте не хватало духа в этом признаться не только ей, но и себе самому.
На следующий день Костик собирал вещи. В поисках зарядки от телефона он оглянулся по сторонам и замер: на пороге его комнаты стояла Людмила Аркадьевна и плакала. Костя, повинуясь какому-то неведомому порыву, шагнул к ней и крепко обнял.
— Может, останешься, Костенька? — прошептала она сквозь слёзы, — уж как я без тебя буду…
И он остался. И через несколько лет Людмила Аркадьевна заняла почётное место матери жениха за столом на Костиной свадьбе. А ещё год спустя приняла она в роддоме из рук сына новорождённую внучку, названную в честь бабушки Людмилой.
