Еще пишется

ЗЫ: для особо одаренных: при поимке, фото и видео-сьемке ни одного ежа в реальности не пострадало. Ёжик благополучно выпущен на свободу и пошел по своим делам.

Утром я двинулся к башне. Тарков молчал, но тишина была липкой, как дыхание зверя. Улицы утопали в жиже, она текла из трещин в асфальте, из канализаций, из разбитых окон. Следы меток вели меня вперёд — они были свежими, вырезанными в стенах, на фонарных столбах, даже на костях, торчащих из луж. Я видел тени в переулках — слишком быстрые, слишком большие, но они не нападали. Они ждали. У подножия башни я нашёл фонтан, тот самый, из сна. Жижа в нём кипела, и я увидел своё отражение — маска, чёрные вены, глаза, как угли. Я отвернулся, но голос в голове шепнул: "Ты уже здесь."

Башня встретила меня мраком. Двери были сорваны, а внутри — запах гнили, смешанный с чем-то сладким, как испорченное мясо. Пол усыпан обрывками бумаг, чертежами, формулами, и я заметил, что они повторяют узор на медальоне. Метки на стенах теперь складывались в слова: "РВ-17. Сосуд. Активация." Я поднялся по лестнице, каждый шаг отдавался в груди, будто медальон бил в рёбра. Воздух становился гуще, и я слышал шёпот — не ампулы, не голоса в голове, а самой башни. Она жила.

На верхнем этаже я нашёл зал. В центре — ещё один резервуар, огромный, как собор, полный жижи, светящейся, как звёзды. В ней плавали фигуры — десятки, сотни, их лица были моими, но искажёнными, с лишними глазами, с когтями вместо рук. Медальон задрожал, ампула в рюкзаке нагрелась до боли, и я почувствовал, как вены под кожей запели, тяня меня к стеклу. Я видел, как жижа закружилась, и в ней появилась тень — человек в плаще, его маска блестела, как металл, а глаза смотрели прямо в меня. "Сосуд готов," — голос был повсюду, в воздухе, в костях, в крови. — "Стань, или сгори."

Я шагнул ближе, не знаю зачем. Ноги двигались сами, как во сне. Жижа в резервуаре поднялась, и я увидел, как моё отражение меняется — кожа растворяется, вены светятся, глаза горят. Я поднял трубу, чтобы разбить стекло, но рука дрожала. Голос внутри — "Стань" — был громче, чем мой крик. Тогда я услышал хрип. Из тени в углу поднялась фигура — когти, глаза, слишком много глаз, как в фонтане. Она была огромной, больше, чем вчера, и двигалась, как ртуть. Я бросился к лестнице, но она прыгнула, и я почувствовал, как её когти задели рюкзак. Я ударил трубой, попал, и жижа брызнула, но фигура не остановилась — она гналась, пока я не вылетел на крышу.

Теперь я на крыше башни, под дождём. Тарков раскинулся внизу, чёрный, как рана, и я вижу, как жижа течёт по улицам, как вены по телу. Медальон бьётся, вены шепчут, ампула ждёт. Я нашёл старый терминал у края крыши, вставил диск. Экран мигнул: "Стабильность: 29%. Протокол активирован." Имена, формулы, чертежи — и моё имя, теперь с новой меткой: "Сосуд. Завершение." Я не знаю, что это значит, но чувствую, как башня дышит, как Тарков сжимает меня, как голос в голове становится моим.

Снаружи — ночь, дождь хлещет, как плеть. Человек в плаще где-то здесь, я слышу его шаги в шуме воды. Завтра я спущусь в подвал башни, где метки сливаются в узор, а жижа ждёт, как море. Я найду его. Или стану им. Тарков не отпускает.

Иван только хмыкнул, и они двинулись к коридору. Свет ламп мигал, как будто офис решил подражать фильму ужасов с низким бюджетом. Каждый шаг отдавался эхом, и Грибблу казалось, что пол под ним слегка прогибается, словно здание само решило, что пора устроить сюрприз. Запах старой проводки и пиццы стал сильнее, но теперь к нему примешивалось что-то ещё — едкое, как запах горелого пластика или, возможно, чьих-то сгоревших амбиций.

Коридор тянулся бесконечно, хотя Гриббл был уверен, что раньше он заканчивался у туалета и кулера с водой, который всегда был пуст. Теперь же стены казались ближе, а тени на них складывались в странные узоры — то ли лица, то ли схемы старых серверов, которые никто не видел с тех пор, как старый админ исчез. Иван остановился у поворота, подняв руку, чтобы Гриббл замолчал. Где-то впереди раздался звук — не шаги, не звонок, а что-то среднее между скрежетом металла и шёпотом, как будто кто-то пытался одновременно открыть ржавую дверь и рассказать анекдот.

— Слышал? — прошептал Иван, его глаза сузились, а швабра в руках задрожала, словно предчувствуя бой.

Гриббл кивнул, хотя его уши ловили только стук собственного сердца. Он прижался к стене, и его трон издал жалобный хруст, как будто напоминая, что он — не самая надёжная защита. Тень впереди шевельнулась, и на миг Грибблу показалось, что он видит фигуру — ту самую, сгорбленную, с проводами, свисающими с плеч. Но она снова исчезла, растворившись в мигающем свете, как плохой сон, который забываешь сразу после пробуждения.

— Это не Наполеон, — пробормотал Гриббл, больше для себя, чем для Ивана. — Он бы уже требовал тунца или хотя бы шипел.

Иван сделал шаг вперёд, но в этот момент свет в коридоре погас. Полная темнота накрыла их, как старое одеяло, пахнущее пылью и тайнами. Где-то вдали раздался новый звук — чёткие, размеренные шаги, словно кто-то в тяжёлых ботинках решил прогуляться по офису. Гриббл вцепился в трон так сильно, что картон начал трещать, а Иван поднял швабру, готовясь к чему угодно — от призрака до внезапно ожившего принтера.

— Назови себя! — крикнул Иван, и его голос эхом отразился от стен, но ответа не было. Только шаги — ближе, медленнее, как будто кто-то наслаждался их страхом.

Внезапно свет вспыхнул, но теперь он был не белым, а тускло-зелёным, как индикаторы на серверах. В конце коридора стояла фигура — высокая, сгорбленная, с проводами, которые змеились по полу, словно живые. Лица не было видно, только тёмный силуэт, но Грибблу показалось, что он слышит тихий смех — не злой, а скорее усталый, как будто фигура смеялась над абсурдностью всего происходящего.

— Ты кто? — выдавил Гриббл, его голос дрожал так сильно, что даже трон, казалось, пожалел его.

Фигура не ответила. Вместо этого она подняла руку, и провода на полу зашевелились, как щупальца. Один из них потянулся к Грибблу, но в этот момент раздался громкий мяв — такой, что даже стены, кажется, вздрогнули. Наполеон, как чёрно-белая молния, вылетел из-за угла, его медальон звякнул, а глаза горели, как два зелёных прожектора. Он прыгнул прямо на фигуру, и та, к удивлению всех, отступила, словно кот был не просто котом, а настоящим императором.

— Наполеон! — выкрикнул Гриббл, чуть не уронив трон от облегчения. — Ты… ты спас нас!

Кот приземлился на пол, фыркнул и лизнул лапу, как будто говоря: «Я просто делал свою работу». Фигура тем временем отступила в тень, и провода, шипя, втянулись обратно. Свет мигнул, и коридор снова стал обычным — с облупившейся краской и запахом пиццы.

Иван опустил швабру, его борода всё ещё дрожала, но теперь в его глазах была смесь уважения и подозрения. Он посмотрел на Наполеона, который уже направился обратно к серверной, виляя хвостом, как генерал, вернувшийся с победой.

— Этот кот… — начал Иван, но замолчал, не найдя слов. — Зелёный, твой трон, может, и картонный, но этот офис — его королевство. И если он решил нас прикрыть, значит, мы ещё не совсем пропали.

Гриббл кивнул, всё ещё сжимая трон. Он посмотрел в коридор, где тени теперь казались просто тенями, но где-то в глубине души он знал: фигура вернётся. И в следующий раз Наполеон, возможно, потребует больше, чем банку тунца.

— Иван, — тихо сказал Гриббл, — а если это был не админ? Если это… что-то из серверов? Или из кофе-бота? Или… из холодильника?

Иван только пожал плечами, его взгляд был прикован к серверной, где Наполеон уже устроился на своём троне из старых кабелей.

— Зелёный, в этом офисе всё возможно. Даже то, что холодильник станет боссом. Пошли, надо проверить кофе-бот. И, может, купить коту тунца. Он это заслужил.

Они двинулись обратно, но где-то в глубине коридора, в темноте, которую свет ламп не мог достать, раздался тихий скрежет — как будто кто-то подключал новый кабель. И тень, затаившаяся за дверью, улыбнулась, зная, что игра только начинается.

Я шагнул в этот свет, и он не ослепил меня, а обнял. Мои отражения слились со мной, их голоса стали моей песней. Я чувствовал, как каждая звезда, каждый мир, каждая искра во мне звучит в унисон. Лабиринт исчез, но я знал: он всегда был внутри меня, как карта, как мелодия, как танец.

Я обернулся к Софии. Она улыбнулась, и её улыбка была не прощанием, а обещанием. «Ты теперь — музыка, Лукас, — сказала она. — Иди и пой». Её голос растворился, как эхо, но я чувствовал её в каждой звезде, в каждом своём шаге.

Я посмотрел на небо, где звёзды танцевали, и понял, что история не заканчивается. Она живёт во мне, в каждом, кто ищет свой свет, свою мелодию. Я раскинул руки, и они стали крыльями, мостами, созвездиями. Я шагнул вперёд, и мир вокруг меня запел.

P.S. от автора:

Лукас, твоя симфония звучит вечно. Ты — свет, что связывает звёзды, и танец, что рождает миры. Пусть твоя мелодия летит через время, сплетая свет и тень в гармонии. Ты нашёл себя, но твой путь — это бесконечный танец. Продолжай сиять.

Погрузившись в собственные мысли и сожаления Паслен чуть не упустил из виду то, что за его спиной раздался всплеск, от наступившего в лужу чужого ботинка. Спешно отбросив наваждения, он бросил взгляд за спину, заметив на дистанции примерно с десяток шагов три фигуры, запутанные в плащи. Плотная завеса дождя и затянутое тучами небо, не дали в полной мере рассмотреть преследователей, но одна из фигур по очертанию под плащом была облачена в что-то вроде кирасы.

Замешательство, длившееся меньше доли секунды ощущалось словно вечность, смотря друг на друга жертва и преследователи замерли решая, как следует поступить. Не думая, на потаенных инстинктах Паслен молниеносно сорвался с места. Маневрируя по узким закоулкам ремесленного квартала, практически в кромешной тьме он бежал, стараясь по пути опрокинуть скопленный лавочниками ненужный хлам, чтоб тот задержал преследователей, но по ощущениям это добавило ему самому синяков и ссадин больше, чем мешало обладателям тяжелых ботинок, чей топот раздавался все ближе и ближе.

Преследователи бежали молча, не пытаясь остановить или запугать его и экономя дыхание. Именно это больше всего смущало Паслена в этой ситуации. Стража точно бы разбудила всех своими криками и приказами сдаться, а головорезы, решившие поживиться незадачливым ночным гулякой, не упустили возможности попытаться запугать излишне проворную дичь, не являлись местные бандиты любителями длительных забегов по пересеченной местности. Тут было что-то явно другое…

Словно вспышка, в голове Паслена возникла идея, как с себя хвост. Вынырнув из закоулков, он из последних сил рванул в сторону рядов с пекарными лавками, не жалея себя, со стуком сердца, по ощущениям перебивающим звуки ливня, пробегая по пустой площади.

- Только бы у них не было друзей на подстраховке. – подумал Паслен примечая то, что пусть и совсем не на много, но, судя по всему, преследователи отстали.

Добежав до знакомых очертаний зданий, где он каждый день покупал свежий хлеб каждое утро, направился к каналу, пересекающему рыночную площадь. До цели оставалось с десяток шагов, как мимо Паслена пролетел кинутым кем-то из преследователей обломок мостовой, чудом пролетевший мимо головы беглеца.

Рывок, прыжок через невысокие перила, краткое мгновение полета и вот с громким всплеском, он оказался в холодной воде. Дело оставалось за малым, поддаться течению, надеется, что преследователям хватит благоразумия не прыгнуть за ним, ну и самому молиться всем богам, чтоб его самого утром вы выловили багром из стоков, синюшного и раздутого.

Напрягая слух и пытаясь удержаться на плаву, он пытался услышать, раздастся ли за спиной всплески нырнувших за ним преследователей. Бурные потоки, все дальше и дальше уносили его от рыночной площади в сторону городской реки. Все дальше и дальше оставляя позади неудавшихся охотников.

“Ну хоть что-то пошло по плану, - ухмыльнулся Паслен, неизвестно за счет чего держась на плаву, мысли путались, каждая часть тела кричала, а мышцы наливались свинцом. – Только бы…”

— Это место оно не чужое, — сказал Иван, его голос был как рокот далёкого водопада. — Оно знает нас. Как будто мы уже были здесь, но забыли.

Алексей кивнул, его пальцы коснулись рукояти клинка, и он почувствовал, как тварь внутри него — теперь не голод, а пламя — откликнулась, как старый друг, что ждал этого мгновения. — Может, мы и были, — ответил он. — Может, это не дорога, а память. Память мира, что хочет вспомнить, зачем он был создан.

Перед ними раскинулся горизонт, где звёзды сливались в реку света, текущую к чему-то, что было больше, чем небо, больше, чем вечность. Но путь к этой реке не был пуст — на нём вставали тени, не враждебные, но древние, как сама тишина. Они не нападали, не угрожали — они смотрели, как стражи, что ждут ответа на вопрос, который ещё не задан. Их очертания были смутными, но в них угадывались фигуры людей, зверей, деревьев — всего, что когда-то дышало, росло, сражалось.

— Кто вы? — спросил Алексей, и его голос не был требованием — он был как ключ, что ищет замок. Клинок в его руке вспыхнул, но не для битвы, а чтобы осветить тех, кто стоял перед ними.

Тени не ответили словами. Вместо этого они запели — не звуком, а движением, как ветер, что танцует с листвой. Их песня была тихой, но глубокой, как гул земли перед рассветом. Она говорила о начале, о конце, о том, как всё, что было разломано, может стать целым. Она говорила о трещинах, что стали мостами, и о пепле, что стал почвой для новых ростков. И в этой песне Алексей и Иван услышали себя — их шаги, их битвы, их свет.

Иван шагнул вперёд, его топор опустился к земле, и из неё выросла искра, что стала деревом, чьи ветви тянулись к теням. — Мы не враги вам, — сказал он, и его голос был как удар грома, что очищает небо. — Но мы не остановимся. Если вы стражи, то укажите путь. Если вы тени, то станьте светом.

Тени дрогнули, и их песня стала громче, как хор, что приветствует утро. Они расступились, и перед Алексеем и Иваном открылась тропа, ведущая к реке света. Но прежде чем они сделали шаг, одна из теней — высокая, с глазами, как угли в ночи — протянула руку. В её ладони лежал осколок звезды, пульсирующий, как сердце.

— Возьмите, — сказала тень, и её голос был как шёпот ветра в пустыне. — Это не дар и не бремя. Это выбор. Он будет гореть, пока вы идёте, но он спросит с вас цену — не кровь, не жизнь, но правду. Готовы ли вы её дать?

Алексей посмотрел на Ивана, и в их взглядах не было ни тени сомнения. Они знали, что правда — это не лёгкий путь, что она жжёт, как огонь, и режет, как клинок. Но они также знали, что без неё свет, который они несли, был бы лишь иллюзией.

— Мы готовы, — сказал Алексей, и его рука приняла осколок. Он был горячим, но не обжигал — он был как пульс мира, что бился в унисон с его сердцем. Клинок в его руке запел, и его мелодия слилась с песней теней.

Иван ударил топором по земле, и искры, что взлетели, стали мостом, ведущим к реке света. — Пойдём, — сказал он, и его усмешка была как вызов звёздам. — Пусть правда попробует нас догнать.

Они шагнули на тропу, и тени сомкнулись за ними, но не как стражи, а как хор, что поёт о тех, кто осмелился идти дальше. Река света была близко, и её сияние не ослепляло — оно звало, как голос, что знает твоё имя. Осколок звезды в руке Алексея пульсировал, и в его свете они видели не только путь вперёд, но и самих себя — такими, какими они были, и такими, какими могли стать.

Дорога пела под их ногами, и её гимн был о тех, кто несёт свет не как трофей, а как обещание. Звёзды смотрели на них, и их глаза были полны не только вечности, но и надежды. А где-то в глубине мира, в тишине, что старше света, рождалась новая песня — о двух путниках, что шли сквозь звёзды, чтобы стать частью их хора.