Дворяне

Русского князя, одного из лидеров «кадетов». Бывшего депутата, земского либерала и пацифиста.

Родился в 1866, в аристократической семье. В 23 окончил физмат Московского университета. Поработав недолго в канцелярии при Госсовете, избрался уездным предводителем дворянства и с головой ушел в общественную деятельность.

С молодости был блестящим организатором (хотя не самым лучшим оратором — за что получил прозвище «бессловесный лидер»). Проводил земские и учительские съезды, помогал бороться с голодом 1898 года в Самаре.

Был одним из основателей либерального (и нелегального) «Союза Освобождения», ратовавшего за введение политических свобод.

Будучи одним из делегатов встречи с Николаем II, пытался убедить царя создать бессословное народное представительство и ввести равные права для всех граждан.

После революции 1905 был одним из основателей кадетской партии, затем — председателем ее ЦК. Лишен придворного звания за оппозиционную деятельность.

Много ездил по России и работал с провинцией. Предлагал разделить страну на округа.

Партия сможет стать действенной и авторитетной, когда укоренится на низовом (уездном) уровне

Незадолго до Первой Мировой основал Общество мира, участвовал на мировом пацифистском конгрессе в Стокгольме. Но с началом войны призвал встать на защиту Родины (сам был практически слепым на один глаз). Сотрудничал с Красным Крестом, был главой санотряда, ездил к солдатам на линию фронта.

Придет время, когда гуманитарная идея, сила всечеловеческих чувств, стремящихся к солидарности народов, начнет побеждать

Февральскую революцию встретил прохладно: считал ошибкой устройство власти с опорой лишь на Временное правительство. Бросил все силы на созыв Учредительного собрания, был кандидатом от Московской губернии.

Октябрьскую революцию встретил на предвыборных встречах с жителями уездов.

В ноябре 1917 был арестован в Петрограде, куда приехал для участия в съезде Учредительного собрания — уже под эгидой большевиков. Провел три месяца в Петропавловской крепости (партию кадетов объявили «вне закона»). В отличие от многих соратников, вышел оттуда живым и вернулся в Москву. Осудил убийство императора и членов царской семьи.

Все русские, не потеряв совести и государственного разума, должны содрогнуться, узнав об этом злодеянии

Через год после Октябрьского переворота уехал на юг страны. Был одним из основателей Всероссийского Национального центра — антибольшевистской организации российских либералов. Помогал белому движению, агитировал за Деникина и Врангеля.

В 1920 одним из последних эмигрировал из «Совдепии» (так князь называл новую страну в своих мемуарах) в Константинополь.

Продолжал борьбу из-за границы и настаивал, что только армия сможет победить новый режим, называл ее «ферментом антибольшевистского движения».

В 1924, отчаявшись, нелегально вернулся в СССР, притворившись крестьянином-странником. Сумел обмануть на допросах ОГПУ, был освобожден и вернулся за границу.

Тот, кто посылает людей на смерть, должен и сам показать пример, когда его туда зовут идти

В 1926 снова приехал в Союз. Был разоблачен и арестован. Успел передать соратникам записку: в ней сообщал, что был поражен «запуганностью» бывших друзей, а ныне советских граждан — те захлопывали перед ним двери и просили больше не приходить.

Почти год провел в тюрьме и должен был отправиться в ссылку на три года. Но в ночь с 9 на 10 июня был расстрелян в ответ на убийство в Варшаве советского посла Петра Войкова. Фамилия Долгорукова стояла первой в списке из 20 расстрелянных членов дворянских семей и буржуазии.

Нелегально пробрался на территорию СССР с целью организации контрреволюционных, монархических и шпионских групп для подготовки иностранной интервенции (из постановления ОГПУ, 9 июня 1927)

Российский государственный архив социально-политической истории опубликовал интереснейший документ.

На чердаках старых дач, среди забытых тростей и почерневших от времени икон, иногда находят вещи, которые кажутся пришедшими не из прошлого — а из другого времени. Так было и с этим чайником. Маленький, с плавными изгибами и монограммой, будто выведенной золотом по бархатной подушке — «Г Е». Ни тебе герба, ни орденской ленты. Просто инициалы. Но от этой простоты веет каким-то загадочным достоинством.

Он — дитя 1870-х, времени Александра II, когда в воздухе пахло реформами и бархатной революцией вкуса. Вербилки тогда были не просто селом, а столицей русского фарфора. Фабрика Гарднера уже давно вышла из тени европейцев — больше не копировали, а творили. Цвета стали смелее, формы — изящнее, а ручная роспись — почти ювелирной.

Голубой фон чайника — не обычный. Это не лазурь и не васильковый. Скорее, цвет неба ранним утром, когда над Волгой ещё лежит лёгкий туман. Цвет дорогой, трудоёмкий, и в массовое производство его не пускали. Он — привилегия избранных. А роспись — сирень и полевые цветы — будто сплетена рукой влюблённого художника, уехавшего из столицы на лето в имение под Тарусой.

Ручка крышки — лепной цветок. Весь чайник — как будто ожившая иллюстрация из книги о русской аристократии. Золото? Конечно, но не просто кайма. Тут — мастичное золочение, объемное, как в лучших работах императорских мастеров. А клеймо на дне — как медаль: двуглавый орёл, Георгий Победоносец, надпись «Фабрика Гарднера» и цифра 77. Не просто фабрика — поставщик двора Его Императорского Величества.

Но главное — не в золоте. Главное — в монограмме. «Г Е». Она больше, чем инициалы. Это — секрет. Это — тень от чьей-то биографии, которую уже не восстановить. Возможно, это был граф Георгий Егорович Скавронский — сановник, знаток красивой жизни, известный по сохранившимся счётам из Вербилок. Или Георгий Евгеньевич Левшин — наследник старинного рода, чей сервиз с монограммой упоминается в одном из петербургских аукционных каталогов конца века.

Подобные чайники — не для повседневного чая. Это — подарок. Возможно, к юбилею. Или к венчанию. Или в знак признательности. Таких не клали в серванты — их показывали. И только самым близким.

И вот он стоит перед нами. Почти 150 лет прошло. Поколения сменились. А он — цел. Без трещин, без сколов. Лишь лёгкое истирание золота на ручке и носике, будто напоминание: время прошло, но история осталась.

Этот чайник — не просто предмет. Он как письмо, написанное без слов. И если приглядеться, кажется, что он до сих пор бережёт чью-то тайну.

1547 год. Франция. Эпоха, когда мужская гордость измерялась длиной клинка, а слово «трус» могло стоить крови. В моду входили дуэли — не те постановочные танцы с рапирами из фильмов, а жестокие схватки до смерти или позора. И вот на этой сцене появляются Франсуа де Вивонн, сеньор де Жарнак, и Ги Шабо, барон де Ла Шастеньере.

Причины дуэли были довольно банальные: будучи наследником престола, дофин Генрих II, сын Франциска I, распространял слухи, порочащие честь сеньора Ги Шабо де Жарнака. Тот назвал сплетни ложью. Дофин не мог сознаться в том, что стал автором наветов на Жарнака. Друг дофина, сеньор де Ла Шатеньере, обратился к королю за разрешением на поединок с Жарнаком. Ла Шатеньере считался первым клинком Франции и рассчитывал на свою силу и мастерство фехтовальщика.

Но Франциск I отказался дать разрешение на судебный поединок, но всего через три недели после его смерти новый король Генрих II послал к Жарнаку королевского герольда с вызовом на поединок от имени Ла Шатеньере.

Король Генрих II, махнув рукой, разрешил дуэль — мол, разбирайтесь сами, пацаны.

Весь двор был уверен в победе Ла Шатеньере, который проводил время в пирах и увеселениях. Жарнак же проявлял набожность, прилюдно молясь в церквях. При этом он брал уроки фехтования у опытного итальянского военного, который научил его особому удару по ногам противника. Такими приемами пользовались наемники, но рыцари считали их недостойными благородного воина.

Дуэль назначили на 10 июля. Условия — «до победы», то есть пока один не сдохнет или не признает поражение. Вооружение: меч и кинжал. Доспехи? Не, не слышали. Только кожаные куртки, словно они из мото-банды Средневековья.

Зрители — вся французская элита. Представьте: король, придворные, дамы в платьях с декольте — все ждут кровавого шоу. Ла Шастеньере, опытный боец, уверен в победе. Весь двор был уверен в победе Ла Шатеньере, который проводил время в пирах и увеселениях. Жарнак же проявлял набожность, прилюдно молясь в церквях.

Поединок начался с классической разведки — клинки звенят, противники кружат. Ла Шастеньере атакует яростно, но Жарнак… уходит в защиту. И тут — неожиданный выпад: меч Жарнака бьет в бедро Шастеньере! Тот падает, истекая кровью. — Сдавайся! — кричит Жарнак.
— Никогда! — рычит Шастеньере, пытаясь встать.

Но рана глубокая, бедро перерублено. Через несколько минут барон теряет сознание. Врачи (да, они там были) констатируют смерть. Жарнак, обливаясь потом и кровью противника, становится легендой.

Чем же так запомнился этот бой?

1. Тактический гений: Жарнак доказал, что даже аутсайдер может выиграть, если ударит не туда, куда все ждут. Удар в ногу? В эпоху, когда цель — голова или грудь, это было как бросить огнетушитель в драку.

2. Смерть гладиаторства: После этого дуэли стали чаще заканчиваться на первом ранении, а не превращаться в фарш.

3. Юридический прецедент: Короли начали закручивать гайки — мол, «а может, хватит уже резаться из-за каждого чиха?».

Что вынесем мы, потомки?

— Честь — понятие растяжимое. Сегодня за оскорбление в твиттере не бьются на мечах, но троллинг порой доводит до судов. Эволюция!
— Техника vs. сила: История Жарнака — гимн стратегии. Как в бизнесе или политике: иногда побеждает не тот, кто громче кричит, а тот, кто умнее бьёт.
— Зрелищность vs. гуманность: Дуэль Жарнака стала последним «красивым» поединком. После нее Европа медленно, но верно двинулась к тому, чтобы решать споры не клинками, а законами. Хотя, конечно, не везде и не сразу.