Творческий дуэт: Данелия и Шпаликов
По ходу долгой цензурной тяжбы с «Заставой Ильича» у Шпаликова появился новый замысел. Это и был замысел фильма «Я шагаю по Москве», который собирался снимать режиссер Георгий Данелия. Данелия был старше Гены на семь лет. Архитектор по первому своему образованию, он окончил в 1959 году Высшие курсы сценаристов и режиссеров при Союзе кинематографистов и полностью посвятил себя кино. К началу сотрудничества со Шпаликовым он успел снять две короткометражки и два полнометражных фильма, из которых наибольшую известность получил «Путь к причалу» по рассказу Виктора Конецкого. Фильм часто упоминали еще и в связи с написанной для него и прозвучавшей с экрана «Песней о друге» («Если радость на всех одна...») Андрея Петрова на стихи Григория Поженяна, ставшей настоящим эстрадным хитом, хотя тогда такого слова в нашем лексиконе еще не было.
В будущем же Данелия станет одним из самых знаменитых отечественных режиссеров, большим мастером комедийного жанра, в том числе и в лирическом его варианте: снимет «Афоню», «Мимино», «Осенний марафон»... Сам режиссер считает, что именно с фильма «Я шагаю по Москве» и начался в нашем кино жанр лирической комедии. После просмотра в Госкино между режиссером и чиновниками произошел примерно такой диалог: непонятно, о чем фильм — это комедия — но она не смешная — а это лирическая комедия — ну, тогда так и напишите: лирическая. Так и осталось: лирическая комедия. Очень точно.
Идея фильма принадлежала уставшему от мытарств с «Заставой» Шпаликову — с ней он и пришел к Данелии, проницательно почувствовав в режиссере будущего мастера именно этого жанра. Правда, замысел свой Гена изложил пока весьма туманно: сильный дождь в городе, идущая босиком под дождем девушка и едущий следом за ней велосипедист. Такая сцена (правда, без дождя) была у Шпаликова еще в «Причале», и она, видимо, прочно сидела в его сознании, ему хотелось найти ей применение. Никакого сюжетного развития пока не было, но Гена обещал придумать. И придумал.
Работали над сценарием в болшевском Доме творчества, где пару лет назад Гена напел Галичу свои песенки про заборы и про лошадь с грудной жабой, а Галич их досочинил. Музыканты говорят: играть в четыре руки. Шпаликов и Данелия писали в две машинки. Гена сочинял текст эпизода и отдавал режиссеру. Поскольку текст был не всегда киногеничным, а скорее литературным, в жанре лирической прозы, Данелия его сокращал, процеживал через сито будущего экранного действа и расставлял знаки препинания, которых у Шпаликова обычно не было. Тот на такие мелочи внимания не обращал. Сокращать поэтичный шпаликовский текст было жаль, но приходилось. Что делать, кино — искусство не то что жесткое, а просто другое. Иногда Гена пропадал на пару дней, потом появлялся с виноватым видом и оправдывался: мол, ребята ехали в Москву, а мне как раз нужно было по семейным делам, прости, что не позвонил, хотел, да забыл.
Первая версия: «Верзилы»
Первоначальный вариант сценария будущей картины был готов уже в 1963 году и назывался «Верзилы» (в другом варианте, относящемся к этому же году, сценарий называется «Приятели»). Сцена, с которой началась для Гены работа над этим сюжетом, там в самом деле была: «А по самой середине улицы шла девушка. Она шла босиком, размахивая туфлями, подставляла лицо дождю... Внезапно появился парень на велосипеде. Мокрый насквозь, в кедах, улыбается. Он медленно поехал за девушкой». И в окончательном варианте сценария, и в самом фильме эта сцена с замечательной легкой лирической мелодией Андрея Петрова (Данелия вновь обратился к нему) есть. Только добавился еще зонтик, который велосипедист держит в руке, норовя прикрыть им все равно уже сплошь мокрую девушку от дождя. Сцена стала еще лиричнее.
Почерк Шпаликова виден здесь сразу: живая, импрессионистичная, молодая Москва, лишенная своей советской официальности. В легкой лирической комедии это ощущается в не меньшей степени, чем в большом драматичном кинополотне Марлена Хуциева. Сцена дождя — и, конечно, не только она — поэтично снята Вадимом Юсовым, одним из лучших кинооператоров своего поколения, к тому времени успевшим поработать с Тарковским в короткометражке «Каток и скрипка» и в прославившем режиссера фильме «Иваново детство». На экране то появляется снятая с вертолета панорама города, то мелькают ноги прохожих с обувью крупным планом, то выплывает из-под речного моста байдарка с гребцами, с этого же моста и снятая, то движется поток машин, вызывающий в сознании зрителя ассоциацию с известной картиной Юрия Пименова «Новая Москва». Кстати, и улица на этой съемке та же, что и у Пименова, — Охотный Ряд (в ту пору — проспект Маркса).
И машины на экране едут то от зрителя, то, напротив, к нему, как бы прямо на камеру, установленную прямо посреди проезжей части улицы. Хороша в фильме и вечерняя столица: вереница огней машин на заднем плане (со временем это станет штампом вечерних и ночных съемок, но тогда смотрелось как находка), а на переднем — памятник Маяковскому, голова поэта. Такие ракурсы — свободные, внешне легкие и непринужденные — для советского кино пока непривычны. Позже камерой Юсова будут сняты «Андрей Рублев» и «Солярис» Тарковского, «Не горюй!» Данелии, «Черный монах» Ивана Дыховичного... Большой мастер, так счастливо оказавшийся в одной команде с Данелией и Шпаликовым.
Картина Юрия Пименова «Новая Москва»
И еще. Кино всегда фиксирует зримые приметы времени и является поэтому при всей своей постановочности визуальным документом. Но в этом фильме, сюжет которого откровенно погружен в живую московскую реальность, таких примет особенно много. Советская настенная мозаика с фигурами рабочих и крестьян; концерт на открытой парковой веранде (огромный зал при полном аншлаге!); танцы во дворе под радиолу, играющую в открытом окне квартиры; «Победы» и «Москвичи»; популярные кеды (кроссовок еще не было); самодельные шапки из газеты, в которых не только красили стены и потолки, чтобы не испачкать волосы и лоб, но порой не стеснялись и выйти в жаркий день на улицу; уличные автоматы с газированной водой, уличные же телефоны-автоматы, для которых, если хочешь позвонить, нужно иметь двухкопеечную монету, не то придется просить прохожих разменять... Теперь уже ушедшая натура.
Что же касается автора «Верзил» (вернемся пока к ним), то сценарист позволил себе комедийный тон даже по отношению к Красной площади. Один из юных героев (сейчас мы их назовем) вмешивается в рассказ экскурсовода и переводит внимание туристов с собора Василия Блаженного на ГУМ, мол, вот главная достопримечательность — магазин, «яркий пример тяжеловесно-вычурной псевдорусской архитектуры конца XIX века». За что экскурсовод и посылает непрошеного помощника куда подальше.
Вообще в сценарии немало характерной шпаликовской «экстравагантности». Например, лейтмотивом сюжета становится... гусь, купить которого к обеду поручает одному из юных героев мать. Точнее, не сам гусь, а разные перипетии, в которые таскающие его по Москве герои попадают. Кстати, этот сюжетный мотив мог иметь своим источником кинокомедию Барнета «Дом на Трубной». Там героиня, попавшая в Москву деревенская девушка, таскает по улицам утку, привезенную в качестве гостинца для дяди, и спасает ее, вырвавшуюся из рук и едва не попавшую под трамвай. А в самом начале шпаликовского сценария появляется еще один представитель фауны — «большой серый заяц», сидящий «у обочины дороги, чтобы всем, кто его увидел, стало хорошо и спокойно на душе».
Герои: метростроевец и писатель-монтажник
Главными героями «Верзил» были два парня — простой (в хорошем смысле) и основательный сибиряк Володя Ермаков, монтажник и начинающий писатель, оказавшийся в Москве проездом, и его случайный московский знакомый, рабочий-метростроевец, балагур Колька. При случае он может и сболтнуть лишнего, но это все равно не лишает его юношеского обаяния и не способно по-настоящему рассорить ребят. Сделать его метростроевцем — это был хитрый ход авторов картины, столкнувшихся с идеологическими возражениями, мол, почему у вас советские молодые ребята, вместо того чтобы работать на производстве, болтаются весь день по городу. А потому и болтаются, что один из них — приезжий (чистое алиби), а другой работает по ночам, а днем свободен.
Кстати, еще раньше у Шпаликова была идея сценария под названием «Как убить время», где двое парней «убивали время» следующим образом: по валяющимся на земле остаткам воблы отыскивали пивной ларек, а еще оказывались в парке культуры и ввязывались в драку из-за девушек с двумя юными грузинами. Конечно, у этого «сомнительного» сюжета шансов дойти до экрана не было. Но некоторые из сюжетных мотивов сценария «Как убить время» отзовутся в картине Шпаликова и Данелии.
Собака на улице порвала Володе брюки. К тому же его московские родственники, на которых он рассчитывал, уехали на дачу, и он вынужден попросить Кольку оставить у него пока свои вещи и укрыться в его квартире в ожидании, пока Колькина сестра Катя зашьет их. Но сначала они отправляются на поиски хозяйки собаки, которая, оказывается, молилась в это время в церкви. «Пока вы там богу молитесь, эта тварь людей кусает!» — возмущается Колька. В ответ на теткины извинения — «Простите, пожалуйста» — Колька отвечает: «Бог простит».
Это звучит, конечно, как насмешка. Насмешка над верой вполне вписывалась в идеологию атеистической советской эпохи, но само перенесение сцены в храм (в фильме мы не только видим церковный интерьер, но и слышим голос священника) неожиданно и смело. Все-таки это комедия не сатирическая, от которой можно было бы ожидать выпадов в адрес «опиума для народа», а лирическая. Здесь же подразумевалась еще и уличная сцена разбирательства, кто виноват в происшедшем: «Он ее дразнил, сама не укусит»; «Если каждая собака начнет людей кусать, вся Москва взбесится»... Но в фильм эта сцена не вошла — возможно, по причине слишком заметного сходства с чеховским рассказом «Хамелеон». Впрочем, Шпаликов, большой шутник, мог выстроить так сцену сознательно, как бы пародируя хрестоматийный сюжет. К Чехову же он, как мы еще увидим, вообще питал особую склонность.
В ГУМе ребята знакомятся с Аленой, продавщицей грампластинок. Компания проводит день в Москве, Володя даже попадает в неприятную историю — по нелепому обвинению оказывается в милиции, хотя на самом деле он пытался задержать жулика. Все распутывается благодаря находчивому вмешательству Алены: справедливость восстановлена, истинный злоумышленник оказывается там, где ему и положено быть, а Володя отпущен. Кстати, эпизод коллективной погони за вором под соответствующую ироничную мелодию Петрова предвосхищает своей эксцентричностью знаменитые пробежки героев комедий Леонида Гайдая. В итоге явно симпатизирующие друг другу Володя и Алена, в этот же день порвавшая отношения с другим молодым человеком, малоприятным физиком Митей, должны расстаться, ибо сибиряку пора на самолет.
С Митей в «Верзилах» связана сцена, в сценарии «Я шагаю по Москве» — и, естественно, в фильме — уже отсутствующая (впрочем, в фильме Мити нет вообще). А сцена любопытна тем, что навеяна, похоже, одной из первых песен Окуджавы. Оказавшись с ребятами в ресторане (как-то все просто было в оттепельные времена: простые рабочие парни могли запросто побывать в ресторане), Алена видит своего бывшего с женщиной (это все происходит, еще раз подчеркнем, в течение одного дня!) и в компании друзей, «окруженной сразу двумя официантами». Элита гуляет. Глядя на них, Колька напевает: «А мы себе вразвалочку, покинув раздевалочку... идем к себе в отдельный кабинет...» Это и есть песня Окуджавы «А мы швейцару: Отворите двери!..», где соединяются интеллигентская неприязнь к мещанству, о котором тогда много и с осуждением говорили («Здесь тряпками попахивает так... / Здесь смотрят друг на друга сквозь червонцы»), с мотивами уличного фольклора («Я не любитель всяких драк, / но мне сказать ему придется, / что я ему попорчу весь уют...»).
Финальная версия: «Я шагаю по Москве»
Названия «Верзилы» и «Приятели» по ходу работы отпали. В первом из них слышался негатив по отношению к героям, а их образы должны были быть все же лирически окрашены. Второе же было слишком нейтральным, ни о чем зрителю не говорившим. Окончательное название — «Я шагаю по Москве» — звучало как динамичное, молодое, отвечающее духу времени и духу сюжета.
Гусь с зайцем по ходу работы из сценария исчезли. Зато начиная с промежуточной версии сценария («Приятели») появился еще один персонаж — незадачливый молодожен и одновременно призывник Саша, то просящий в военкомате отсрочки ради медового месяца (точнее, просит за него не лезущий за словом в карман Колька), то, наоборот, порывающийся уйти в армию из-за ссоры с невестой-женой Светой прямо в день свадьбы. Его прообраз — стриженый парень, случайный встречный Володи и Кольки, разговаривающий по уличному телефону-автомату и, судя по его фразам, собирающийся жениться — был-таки в «Верзилах», но там у него не было ни имени, ни своей сюжетной линии, он лишь мелькнул однажды в тексте. У Саши все утрясется и будет хорошо, хотя и не без вмешательства в его личные дела Кольки.
Саше Шпаликов придумал забавное на первый взгляд отчество —
Индустриевич. Когда майор в военкомате его произносит, то у него даже возникает легкая заминка. Между тем имя Индустрий в самом деле существовало. Его получил при рождении, например, будущий режиссер Таланкин, вместе с которым Данелия снимал в 1960 году фильм «Сережа». Затем их пути разошлись. Имя Таланкин сменил, став Игорем, но не в него ли метит очередная шпаликовская шутка?
Другие материалы:
