Выбор

— А чем надо подписывать?
— В самом слове же ответ. Пописай сверху — и по рукам! Но пожимать не надо..
— Вы это серьёзно?
— Нет, ты это серьёзно?! Застегнись, боже, всуе помянутый... Вон же ручка лежит!
— Я просто думал.. Читал где-то..
— Что? Что кровью подписывают? А в банке ты тоже пытаешься изувечить себя на глазах кредитора? Ты мне в обмороке не нужен. Вот же вы, хомусы, больные ублюдки.. Не в крови дело, не в моче. Хоть улыбкой подпиши своей отбеленной!.. Ладно, проще давай, по слогам. Ты уже давно всё подписал, парниша. В тот самый миг, когда подумал обо мне.

Грузный партнёр, стуча золотой цепью с крестом по безволосой груди, очень вёртко подпихнул молодому последний лист контракта. Забрал его тоже лихо, рассовав кипу бумаги змейкой промеж толстых пальцев с перстнями, и вышел в обычную дверь без прощальных церемоний.
"Парниша" долго ещё раскачивался над столом, словно ветром обдутый, а потом осел на пол, дополз до двери, закрыл её и подпёр собой. Так сидел, потирая пятнистую шею, и тянул свой премиальный вейп, как суррогат, облегчающий выбор, а не последствия. Как время, которого у него не было.

...Дверь подъезда пела на все лады. Заколдованная музыка не смолкала ни днём ни ночью. Сладкоголосую ундину, когда в поющую дверь влетали счастливые молодожёны, сменила костлявая ведьма на болоте. Разбитая ревматизмом в сырости, на сквозняках, она теперь выла, гудела, выдувала проклятия в самые пружины. В первой квартире её неустанное соло надрывно перекрикивал младенец. А весь этот концерт нон-стоп слушали двое осатаневших взрослых. Почерневшая пара, вчерашние порхающие голубки, теперь постоянно писала куда-то. В жилинспекцию, в домофонную контору, в ремонтные инстанции... Соседям вешала обращения со смешным текстом: "Просим ходить потише, у нас маленький ребёнок". И слушала ещё, кроме двери и сына, шипения, хохот, пересуды, возгласы, пожелания "свалить в частный дом" и отборную брань под аккомпанемент разрывания бумаги на самые мелкие кусочки на их придверный коврик.

В одной из таких оригинальных аранжировок поучаствовал и всклокоченный молодой отец. (Он же муж, он же парниша.) Высунул нос и получил по нему от соседа, того ещё христопродавца. После стычки, даже не умывшись и раскумарив вейп прямо в кухне, он и нашёл решалу бытовых конфликтов. Заляпанный эппл, устаревший уже две модели назад, связал его с этим жирдяем. Который вальяжно выслушал истерику клиента про пределы человеческих возможностей и сам спросил только одно: "Ну так на всё готов-то, отец?". Получив подтверждение, сразу сбросил звонок.

В подъезде слишком быстро стали происходить удивительные события. Загадочная бригада близнецово-мускулистых удальцов влёт заменила дверь, изоляцию, домофон; бесплатно раздала жильцам новые комплекты ключей. Провела деликатный инструктаж с самыми шипящими и отсталыми бабулями и обо всём договорилась с бывшим ЖЭКом, пригласив мужиков почему-то в подвал. Формально: на ящик пива... Туда же, на халяву, позвали и драчливого христопродавца, который молча покинул подвал на носилках спустя сутки.

В первой квартире на первом этаже затеплилась надежда. Она грела ровным мягким огоньком, больше не качаясь ни от напевов ундины, ни от воя ведьмы. Пусть не самой лампадкой, но образом её — она была. И позволяла рассчитывать на продолжение жизни. На тишину, на сон, на ласку, на радость от младенца.

Жирдяй-решала в расстёгнутой до пупа сатиновой рубашке объявился тогда, когда стало совсем хорошо. Выложил долбанутый контракт, где после преамбулы в абзац шли страницы "за сим обязуюсь". Не взял ни рубля, ни юаня, ни крипты. Взял за горло на предложении забрать квартиру, сомкнув набухшую пятерню на тонкой шейке парниши. Вдавленные будто в жилы перстни были ужасны... Кровь проливать не пришлось, обошлись ручкой, зато пришлось поверить. Сперва в реального жирдяя, душащего его, как чересчур писклявую флейточку. А перечитывая умалишённый документ, составленный разве что волостным писарем в белой горячке, — в стоящую за этим рыночным рэкетиром тень. В идею, ещё более весомую, чем её тучная заслонка.

Похожая до деталей, он вспомнил детскую аналогию, на южанина с местного базара. Тот топтал отца за рассыпанные мандарины... Отец случайно задел ящик на перегруженном прилавке, давшем от веса крен. И машинально наступил, сразу поскользнувшись, на грохнувшие фрукты с сыном, чью руку не выпускал из своей. А широкий южанин взял парнишу одной рукой за шею, так подняв и отставив к сочным гранатам, и прошёлся по отцу с наклоном, в растяжку, гипнотически вращая мандарин меж пальцев и долбя цепью с крестом себя по груди. Слишком гладкой и безволосой для мужчины с волосатыми руками и всей внешностью жгучего кавказца... Жуткое дело, кричали продавщицы и разные женщины с сумками вокруг, их тарабарщина накладывалась на нечеловечий вой отца от боли и нерусские тягучие чертыханья необъятного злыдня с мандаринами... Которого потом отдубасили свои и чужие, обложив поборами и оставив всю его семью без документов, потому что папа был нужным большим людям химиком.

Однажды в уже слегка дудящую подъездную дверь вышли мама, папа и я. По февральской слякоти мы добрались до ближней фруктовой лавки с очень вкусным товаром. Но вместо запойной доброй продавщицы, звавшей меня "суслёнком" и угощавшей фисташковой халвой, за кассой стоял знойный чернявый толстяк, слабо покрытый рубахой и густо — золотом. Он широко улыбнулся одному папе. И папа, моментально заплакав, обнял меня с мамой и вытолкал нас за стеклянную дверь.

Чтобы возникнуть снова за прозрачной стенкой, ловушкой ультрафиолета, в 2044 году. Когда ко мне пришёл адвокат со странным документом на бумажном носителе. Через него я виртуально договаривался с людьми, взявшими на себя решение проблемы по подводным парковкам. (А что я мог сделать с океаническим гейзером, вдруг очнувшимся над метапарковкой, забитой техникой. И людьми... По иронии, это был пересменок рембригад.)

Я всё подписал, воздушно шевельнув активным пальцем, теряясь и не читая, лишь приняв антистресс из таблетницы, встроенной в хакнутый нейрочип. После только спросил, всё ещё нервно сглатывая: "Папа, это ты, что ли?". Модуль-анахронизм (в тридцатых делался с реального человека, вроде замершего во времени, но почему с моего отца, пропавшего в 2024-м?) не ответил, но дёрнулся. Я перекрыл ему выход, он застыл у стенки. Потом сказал папиным грустным голосом: "Ты выбрал, сынок, и подписал. Я всё понимаю, у меня по сравнению с тобой и проблем-то не было.. Открой. Мы ещё увидимся в самый последний раз".

И мы увиделись скорее, чем я ожидал.

1. Личный выбор — твой маяк в тумане

Смерть шепчет: «Никто не умрёт за тебя».

Она — твой незримый страж, отрезающий тебя от толпы, от её гула — тех, кто живёт чужими голосами. Каждый выбор — это удар кисти по холсту твоего бытия, и только ты держишь её в руках. Спроси себя: чей путь я иду — свой или тот, что мне навязали?

Смерть — это зеркало, в котором отражается только твоё лицо, а не маски других. Смотри в него и выбирай то, что рождается из твоей глубины.

2. Срочность момента — тиканье часов в тишине

Смерть — не гость, что ждёт за дверью, а тень, что идёт с тобой шаг в шаг. Её часы тикают в каждом вдохе, напоминая: этот момент — всё, что у тебя есть. Не откладывай жизнь на завтра, не хорони её в рутине — она ускользает, как песок сквозь пальцы. Что ты сделаешь прямо сейчас, зная, что следующий удар может быть последним?

Смерть — это ветер, что срывает листья с дерева твоей жизни. Лови их, пока они падают, и делай то, что горит в твоей душе.

3. Подлинное освобождение — танец на краю пропасти

Смерть — не цепь, а ключ. Она разрывает оковы повседневности, где ты тонешь в «надо» и «все так делают». Тревога перед ней — не враг, а гудок, что будит спящий разум. Прими её как спутницу, и она освободит тебя от иллюзий вечности, от страха потерять то, что не твоё. Живи, глядя ей в глаза, и станешь свободным — не для других, а для себя.

Смерть — это пропасть под ногами танцора. Не бойся её глубины — танцуй смело, и каждый шаг станет твоим, подлинным.

Как использовать этот зов?

Фильтруй выборы: Каждый день спрашивай: «Это мой путь или чужой? Это важно сейчас, или я прячусь от времени?» Отбрасывай лишнее, как сор с ветра смерти.

Слушай гудок: Когда тревога стучит в груди, не беги — остановись. Это смерть зовёт тебя к жизни, к моменту, где ты настоящий.

Действуй: Не жди идеального дня. Смерть не ждёт — она уже здесь, в твоём дыхании. Выбирай, делай, будь — пока можешь.

Представь смерть как старого машиниста, что гудит в гудок ржавого поезда. Этот звук — не конец, а начало. Он будит тебя от сна повседневности, чтобы ты встал, посмотрел на рельсы своей жизни и выбрал, куда ехать дальше.

Время уходит, но каждый твой выбор — это искра, что освещает тьму. Слушай гудок — и живи.

Эта памятка — твой спутник, чтобы отфильтровать выборы через призму смерти: личный путь вместо навязанного, срочность вместо откладывания, освобождение вместо оцепенения.