Когда цветы лягут на могилу,
повиснет в небе ряд маленьких огней.
И я тихонько ветром свистну,
ты знай мой друг, что мне там веселей.
Когда раскинется по земле апрель,
все станет тише, станет все теплей.
А над могилой будет выть метель,
в холод тот собачий, заходить не смей.
Видать мне счастью, во век не улыбнутся,
не видеть глаз с блеском озерка.
Я быть, рожден, чтоб в омут окунутся,
гулять и пить пока не умрет тоска.
Бродягой жить, скитаясь одному,
по свету темному, веселому, смешному.
Страдать за всех, за себя и за нее,
за грязь, за память,
что родился,
что живой...
Огнем я в сердце загорелся,
у каждого дорогого друга.
Их было пять, а может быть и двадцать.
Я слеп.
Я не заметил, что их теряю без испуга.
Когда заметил то в конвульсиях ужа,
себя резал и терзал.
Все вновь и вновь, и без помощи ножа.
Я устал быть вашим другом,
быть страхом и проступком.
Я отдаляюсь от тебя, тебя, тебя...
и может быть и зря.
Но мне виднеется во сне,
там как у поэта, наяву.
Что нет, за гробом не жены не друга.
Стоять в тоске, у мертвого могилы,
не нужно вам теряя свое время.
Скота и сволочи, паскуды, твари.
Я жил тревожно, и вот в покое я.
Таких бесед конец,
Такая воля у меня!
