Наталья МАСЛЕННИКОВА. Рассказы из ада (к годовщине начала бомбардировок Югославии).
События в Донабассе заставили вспомнить Сербию, как ее терзали, как истребляли людей и вообще, что творилось там в 90-х гг. Уж слишком схожи эти возмутительные дела князя тьмы, уж слишком напоминают друг друга. В сентябре 1999 г., после бомбежек Беграда, автор небольшой книжки «Рассказы из ада» Здравко Крстанович подарил мне ее. Это страшное повествование, Ужасающая книжка. Автор родился в 1950 г. в Сивеиче, ныне Хорватия. Учился в Книне, Сплите и Загребе. До октября 1991 г. жил в Сплите, а теперь живет в Белграде. Пишет стихи, прозу, критические статьи. Одним словом, продолжает свои литературные занятия. Изданы его сборники стихов «Княжество рыб» (1974), «Дом» (1978). «Слоги из воды» ((1981), «Динамит» (1982), «Перевернутый мастер» (1984), «Дыхание» (1989), «Другие горы» (1989), и «Стихи на дороге» (1994). Он также подготовил сборник любовной народной поэзии и составил сборник народной поэзии сербов «Золотая пена моря» (1990). Сборник «Рассказы из ада» (1992) на сербском языке за два года переиздавался четыре раза.
Все, что происходит в мире, находит свое отражение в литературе. Донбасс еще ждет своей очереди, но, увы, война стала опять одной из ведущих литературных и публицистических тем. Важной приметой литературы о войне является то, что о ней сначала пишут люди ставшие волей-неволей свидетелями и участниками этих событий. Но Крстанович профессиональный литератор, и понятно, что писал он не по первому впечатлению, а по внутреннему влечению, хотя и был свидетелем многих событий, описанных в книге. Прежде он был более известен как поэт, ныне же его талант был поставлен на службу реальной жизни. Читая его книгу, можно сказать, что написала ее сама война, автор же придал ей лишь литературную форму. Рассказы Крстановича предельно сжаты, словно вся жизнь человека – это некая притча, краткая и лапидарная по форме подобная евангельскому повествованию. А потому объем этой в целом небольшой книжки можно приравнять, скажем к «Войне и миру» Л. Толстого. Каждый из рассказов являет собой как бы полнометражный фильм. И еще одна важная черта повествования Крстановича – ни один из его рассказов не представляет собой листовку злобы и мести, он лишь излагает факты, какими бы чудовищными они не казались.
Мы позволим представить эту страшную книгу несколькими рассказами автора.
.
И вот первый, открывающий книгу. – «Ребенок». «Лежу в белградской больнице. Я беженец. Тело после побега из сплитского плена надломлено.
Рядом со мной, на кровати, лежит студент Зоран М. из Лозницы. Будучи солдатом запаса, он целый месяц воевал в Бании в качестве наводчика 105-миллиметровой гаубицы. – Он рассказывает мне о судьбе солдата М.Т. из его части, который, услышав какие-то звуки в кукурузе, подошел к этому месту. Увидел ребенка с отрубленными руками и ногами. Глаза у него были выколоты.
- А ребенок был жив.
М. Т. сейчас в психолечебнице».
.
«Голова девушки». «Земунский[1] хирург Павле К. в настоящее время в отпуске. Так решено в больнице, где он работает, хотя об отдыхе, в этом случае, вряд ли можно говорить.
Шестьдесят три дня он был на фронте. От Даля до Борово-Населе. К. рассказывает спокойно, но даже он, бывалый хирург, не в силах сохранить свое хладнокровие.
Личные номера, которые солдаты носят на шее, часто были не нужны. Раненых отправляли в Сомбор и Нови-Сад, мертвых — в Белград.
К Павле К привозили на части изрезанные тела: по нескольку отрубленных рук, ног, голов одновременно. Доставляли женщин с отрезанной грудью и выколотыми глазами. Изнасилованные девочки, в синяках, окровавленные, приводили в ужас не только хирурга, но и видавших виды фронтовиков.
А однажды утром в Борово-Населе привезли девушку. Покрытую брезентом. “Я видел только ее голову. Она была прекрасна, Как выточена.
Длинные белокурые волосы. Лицо просто как у ангела. — Здесь Павле останавливается, закуривает новую сигарету и, будто нас нет, продолжает — Необходимо было установить причину смерти. Когда мы девушку открыли, санитар откинул брезент: перед нами лежало тело юноши! Ее голова была пришита к его телу”.
В квартире Павла К., где мы сидели, наступила тишина, не позволявшая что-либо спрашивать. Наш хозяин добавил:
— “Это мог сделать только специалист. Врач. Мой коллега”».
.
Иногда говорят, что сербы жестокий, дикий народа. Однако вряд ли это так. Этому народу выпало за пятьсот лет турецкого ига столько страданий, что страшно и представить. Сербы мстили, как могли, своим обидчикам, платили врагу той же монетой, они мужественно сражались за свою свободу, ,они ее, наконец, обрели, однако, как оказалось совсем ненадолго. И вот волна новых совершенно немыслимых преступлений накрыла народ в лихие 90-е гг. Потомки усташей, как и ныне потомки бандеровцев, вновь взялись за ножи и топоры. И события в Донбассе, к примеру, заставляют вспоминать о страшной волынской резне, да и не только… Немецкие офицеры вспоминали, что цепенели от ужаса, когда видели следы преступлений усташей. «Итальянский полковник Корадо Золи описал усташеский геноцид над сербским народом в НДХ. Он опубликовал в итал. газете Resto del Carlino 18 сентября 1941 г. свой разговор с немецким офицером «майором К.», который возвращался из Боснии. «Самый ужасный элемент хорватского населения — это молодежь до 20 лет, юные дикие преступники, которых набирают, вооружают и которыми руководят хорваты-усташи… [Совсем знакомый почерк]. Эти чужаки (странци — иностранцы, выд. Н. М.) взбунтовали местное население… и случилась резня… Целые семьи, мужчины, женщины, старики, дети, младенцы, немощные убиты самыми свирепыми китайскими методами, которые только можно представить. Не просите, чтобы я Вам это все описывал, потому что я не хочу об этом вспоминать… Это были банды мясников, которыми руководили и которых подстрекали католические священники и монахи. Это более чем доказано. В Травнике, в ста километрах от Баньи Луки… один немецкий оккупационный отряд расстрелял на месте одного фратра, который был задержан, когда с крестом в руках подбадривал возглавляемый им отряд… — Итак, Средние века? — Пожалуй… Только обремененные использованием пулеметов, ручных гранат, бочек с бензином, динамита и т. д. Сербов, которых они убивают, называют четниками, или бунтовщиками, а на самом деле это просто народ, который восстал против планомерного всеобщего истребления». «Первый францисканец из Ассизи[2] называл братьями и сестрами птиц небесных, в то время как его ученики и наследники, живущие в НДХ, исполненные ненависти, убивают невинных людей, своих братьев во Христе, говорящих на том же языке, в которых течет та же кровь, которые живут на той же земле… убивают, закапывают живых, бросают трупы в реки, в море, в ямы».
Ватикан и его политика был и остается важнейшим провоцирующим фактором разжигания внутриславянской розни. И не только между сербами и хорватами, но и между словенцами и сербами, словенцами и хорватами, а эти оба народа принадлежат к католическому вероисповеданию, и что особенно важно внутрисербской розни, а сегодня уже и внутрирусской!!! «Граф Куденгов-Калерги, вот уже тридцать лет столь же усердно, сколько безуспешно ратующий за создание некоей «Пан-Европы», в одной из своих книжек писал: “Католицизм является фашистской формой христианства”. Граф Куденгов-Калерги католик. Он не хотел обидеть папу римского, не говоря уже о том, что в устах автора “Крестового похода за Пан-Европу” слово “фашизм” звучит более чем мягко. … признание тем более ценное, что оно сделано человеком, состоящим в духовном родстве с Ватиканом и с фашизмом. <…> Пальма первенства в фашистской форме правления по праву должна принадлежать Ватикану. Еще задолго до возникновения черных рубашек, принцип ничем неограниченной, деспотической диктатуры узурпаторской клики осуществили черные сутаны. Достаточно вспомнить ватиканский собор 1870 года и протащенную иезуитами догму о непогрешимости “святейшего отца”, которая под видом абсолютного единовластия папы закрепляла за ним нераздельную власть над католической церковью. За ним и за избирающей его иезуитской мафией, этим скопищем отъявленнейших ретроградов и махровейших мракобесов, апостолов дикой, неистовой ненависти ко всему, что есть в мире прогрессивного, свободомыслящего» [3]. Умные, бьющие не в бровь, а в глаз памфлеты Я. Галана можно цитировать бесконечно. Но невозможно удержаться, чтобы не зачитать самое начало этой замечательной книги. «13 июля 1949 года в моей жизни произошло знаменательное событие: папа Пий XII отлучил меня от церкви. <…> … конфликт между нами начался довольно давно.., когда нынешний Пий XII был еще попиком Пачелли… Каждое воскресенье учитель водил нас парами в церковь.., призывал любить императора Франца-Иосифа I и ненавидеть “москалей”, которых, говорил он, надо “уничтожать под корень”» [4].
А сегодня под Киевом и на Волыни, в Одессе и Чернигове… эту роль-проповедников выполняет униатское духовенство, «благословляя» распропагандированную «паству» на убийство своего же народа и бросая молодежь в топку бесчестия и позора, и это так же очевидно, как и в 1941-м. Командир четнического отряда Ездимир Дангич обратился 30 октября 1941 г. с письмом к Командующему Хорватской армии в Зворнике, в котором среди прочего писал: «В прошлой мировой войне за наши общие идеалы правды, свободы и равноправия небольшой сербский народ отдал 1.200.000 жизней, как на фронте, так и в тылу, и тогда как враги вели себя хорваты, особенно боснийские «шуцкори». Кладбища в оврагах, горах, боснийских лесах и около лагерей для интернированных суть свидетели того, что мы претерпели от “не-братьев”, И все же в 1918 г. (создание Королевства СХС) … мы переступили через это… наивно веря, что вы все поймете и будете вместе с нами укреплять наше государство во имя нашего лучшего будущего… На нашу любовь вы ответили ненавистью, на наше братское уважение вы ответили нам преступлениями, которым нет равных даже и во мрачные времена средневековья»[5] .
Истребление сербского народа, начавшееся во время войны, продолжалось и в титовской Югославии. «Роль Броза в ослаблении и подготовке устранения сербского влияния на Балканах явилась составляющей тайной политики Запада. Борьба с сербским «национализмом» была лишь идеологической завесой, за которой вершилось невероятное зло в отношении сербов. После массовых убийств и уничтожения мыслящей части сербского народа, перед окончанием войны и непосредственно после нее, власть приступила к истреблению духа сербства. Страшным гонениям и поруганию подверглась Православная Церковь на Балканах — это и было разрушение того столпа, на котором веками утверждалась … душа нашего народа. Сербская национальная история оболгана и извращена. Сербский национальный дух представлен как дух завоевателей, «эксплоататоров», как причина многих нестроений в довоенной Югославии»[6].
Приблизительно такая же политика стала вестись и большевиками, и особенно возобновилась она после развала СССР во многих бывших республиках, в первую очередь, она коснулась русского народа на местах его исторического проживания: Малороссия, да и Белая Русь (хотя и в меньшей степени, но при ближайшем рассмотрении), несмотря на заверения нынешнего президента, движется, увы, в том же направлении (недавно, к примеру, стало известно, что Лукашенко пригласил в Белоруссию с визитом римского папу — зачем?!).
.
«Дом преступлений».
«Бой в Негославцах подходил к концу, сильны были еще редкие очереди, когда Педжа и Никола, солдаты из городка М., через сад полный роз вошли в дом, окруженный живой изгородью. Двери были приоткрыты, стекла на них разбиты, и в коридоре и на кухне все перевернуто вверх дном. На стене потемневшая икона — св. Георгий, убивающий змия… Когда вошли в комнату, остановились, как вкопанные. На полу, в крови, лежала женщина с перерезанным горлолм и распоротым животом. Ее нерожденный ребенок был извлечен из живота, а пуповиной все еще привязан к матери. Мальчик (ему могло быть года три) лежал окровавленный и неподвижный у головы матери.
Педжа и Никола стояли онемевшие, даже не могли посмотреть друг на друга, а потом их какая-то сила, обоих одновременно, толкнула в другую комнату. В углу дрожали два гвардейца. Это были румыны, и когда Никола заорал: “Что вы наделали?” , — один успел пробормотать: “Не понимаю”. Никола достал нож, который был у него за поясом, подошел к гвардейцу, схватил за волосы, замахнулся, и отрезанная голова ударилась об пол. Потом он отрезал голову другому гвардейцу и метнул нож в сторону. Педжа трясса, ему казалось, что свалится, и он крепко схватился за кровать.
Никола направился в соседнюю комнату, Педжа, шатаясь, пошел за ним. Они увидели человека, отца семейства, согнутого и привязанного веревкой к стулу. Он был зарезан.
Они вернулись в комнату с мертвыми гвардейцами. Там стоял поручик Милорад В.. Он пронзил их взглядом.
— “Вы в своем уме?” — закричал он.
— “Да, были две минуты назад”, — сказал Никола.
Затем поручик пошел по комнатам. И никто больше не промолвил ни слова».
.
«Могила в клумбе с розами»
В Сараеве гремело, причем не небо, а земля. Как будто бы все забыли, что есть и тишина. Что-то от нее осталось, быть может, в старом Нусрете. Его жена Халифа, дочь Хасия и внучок Мунир не выходили из подвала большого трехэтажного дома. Сидят, как пни перед телевизором, полным смерти, поедая последние запасы продуктов. Стрельба в городе не прекращается, а когда прекратится, ее все равно все слышат.
Хасия в то утро поднялась на верх подвальной лестницы и сказала:
— Папа, не выходи.
Но старый Нусрет и тогда ее не послушал, на привычные слова он ответил весьма обыденно:
— Не беспокойся, дочка, кого смерть ищет, тот не убежит.
Он спустился в сад и стал поливать розы, медленно, с аккуратностью настоящего садовника. Старик это делал всегда в определенное время, не позволяя, чтобы ему кто-либо мешал. Среди аромата, он сам издавал аромат. Только тяжелым камнем лежал на его сердце сын Авдо. Он ушел с винтовкой туда, откуда постоянно поступают тяжелые и страшные вести.
Снаряд, не попав в дом, упал в сад рядом со старым Нусретом и разорвал его на куски. Телефон в доме не работал. Ходжу не могли найти. Собрались соседи, выкопали могилу: старика похоронили там, где настигла его смерть — среди роз.
Перенесем его, когда все это закончится, — сказал сосед Атиф. Все спешили и боялись — грохот усиливался, и забыли о лейке. Она осталась на клумбе с розами, рядом с могилой старика.
.
«Ожидание»
Перед дверьми модного салона Мирьяна, на углу улиц Пияды и Македонской находится небольшая лестница, на которой сидят, ожидая автобуса.
Возвращаясь однажды вечером из редакции, я заметил его на этой лестнице. На том же месте, в то же время я видел его и в последующие дни. Народу стало больше, автобусов, которые стали ходить редки, надо ждать дольше, но перед салоном, кроме него никто не сидел.
Своим видом он давал знать, будто завоевал это пространство… Он не двигался. И глаза его были неподвижны. Мне казалось, что он ни разу не моргнул с тех пор, как я обратил на него внимание.
Он жив, но никаких признаков жизни не подает. Невозможно было сказать, куда он смотрит. Меняются пассажиры и автобусы, от шума звенит в ушах, но ничего этого не замечает человек на лестнице. Всегда в одном и том же положении: обе руки на камнях, в правой — сумка, а левая висит, будто мертвая.
Сидя в ресторане Под липой с другом Лукой из Вировитицы… я упомянул человека на лестнице.
— Да мы с ним соседи, — сказал Лука с горькой усмешкой.
— Откуда он? — спросил я.
— Из Пожегской котловины. Из того самого села…
— Где всех подряд?
— Да, ты угадал. Когда они пришли, он был в поле. Так и спасся.
— А его семья?
— Какая семья, Нет никого.
— Совсем никого?
— Никого. Сын погиб недалеко от Окучан. Его мать Ека, сноха Милена и внук Ненад зарезаны у дома.
К нашему столу подошел Раша, начал шутить, и, видя, что нам не до шуток, сказал официанту:
— Две кружки для беженцев за мой счет…
— А кого он ждет? — спросил я.
— Семью, — сказал Лука. — Все ждет их.
— Он сошел с ума?
— Хм, не сказал бы. Он в своем уме, здоров. Никаких проблем с ним в гостинице нет. Только ждет возвращения своих. Думает, что приедут именно туда, на автобусную остановку, и потом все вместе поедут к себе.
— Ждет мертвых.
— Именно так. Не знаю, как и сказать. Он понимает, что дом сожжен, что в живых никого нет, понимает, но не хочет верить. В его сумке подарки для внука. На рынке он купил часы. В гостиницу возвращается после полуночи. Когда появляются мойщики, он поднимается и уходит.
— Ты с ним разговаривал?
— Немного. Его сосед по комнате все мне рассказал. Говорит, что он почти не спит.
Мы опустошили кружки. Лука проводил меня до автобусной остановки и направился к Униону.
Старик был на своем месте. На лестнице. Рядом с ним спиной к стене, сидели и нежно ласкали друг друга молодой человек… и девушка…
Подошел автобус, из которого хлынула шумная толпа. Старик и тогда не пошевелился. Я сел в автобус.
.
«Ученики»
«Когда их схватили, отделили мужчин от женщин. Среди хосовцев[7] в черных рубашках Милица узнала своих учеников: Игоря, Анте и Томо. Из подвала, где находились женщины и дети, забрали шестнадцатилетнюю Раду. Ее крики, пока ее насиловали на поляне под огромной сосной, были прерваны автоматной очередью. Ученики Милицы отвечали за мужчин из подвала соседнего дома. Туда бросили и ее сына, Предрага, вернувшегося месяц назад домой, хотя она его умоляла не возвращаться. Их начали выводить в сумерки. Она услышала разговор палачей, грубую брань Игоря, удары и хрипы.
— “Игорь, умоляю тебя, не трогай моего Предрага!”, — кричала Милица. Из темноты подвала она звала Анте и Томо. Своих маленьких учеников.
В какое-то мгновение она увидела их снова: худыми, маленькими, сидящими за второй партой.
Никто не отозвался.
Когда в городок вошли сербские солдаты, они находили и убитых и зарезанных. Перед трупом с выколотыми глазами (очень сильно походящим на птицу!) у капитана Войина Т. задергалось усталое лицо. Некоторых позднее вытащили из окрестных ям. Предрага не нашли.
Не осталось следа и от трех ее учеников».
.
«Рассказ из Купресского прохода»
«В Купрес мы вошли вечером, — рассказывает Миладин К.
Разостлался туман, валил хлопьями густой снег, откуда-то я услышал крик птицы, как будто с того света. Нельзя сказать, что сопротивление врага было сильным. Из разрушенных домов валил дым, огонь грел небо. Я увидел трупы, говорят их было тридцать семь. И того, с выколотыми глазами. Наш командир, увидев их заплакал, рукавом вытирая слезы, не мог успокоиться и тогда, когда прибыли журналисты. Голос его дрожал.
Кому приходилось ездить на машине в Сплит и проезжать через Купресский проход, тот знает, как выглядит то место. Вокруг горы, хвойные леса, а внизу равнина, как смерть.
Посреди равнины укрепились усташи. Артиллерия, танки во рвах, которые копали месяцами опытные воины, побывавшие на славонском фронте. Это только слухи, что их погибло три тысячи. Они здесь потеряли примерно четыреста человек. Туман нас прикрывал, пока мы ползли, и нам удалось подойти совсем близко. Потом мы освободили Малован. Все виденное раньше ни в какое сравнение не идет с тем, что было потом! Подумал, что мне все просто показалось, но отнюдь. Это было живее всего живого.
Я долго не спал, но спать не хотелось. Грохот уже стал утихать. Меня как будто кто-то дернул, я повернулся и увидел ребенка. Ему еще не было трех лет.
Он был прибит гвоздями к сосне.
Распят.
Гвозди пробили руки и ноги. На сосновой коре кровь На голове ребенка четниковская пилотка, чуть сдвинутая назад, сползла на уши. Маленькие глазки закрыты. В его груди нож.
Поверь друг, он сиял, как солнце!
Я лежу в этой кровати, приходят врачи и медсестры, пичкают таблетками, родственники приносят апельсины, и все говорят, что я выздоровлю. Как будто их ложь поможет мне.
А они бы выздоровели, будь на моем месте, или уже выпрыгнули в окно, которое рядом со мной?»
.
Помнится году в 1992, уже после взятия хорватами Вуковара, в Доме журналистов была встреча с епископом Афанасием (Евтичем) и одним из функционеров более не существующей Сербской Краины (территория СР Хорватия в СФРЮ; интегрирована в состав Хорватии решением ООН в 1998 г.).. Они рассказывали о трагических событиях и геноциде сербского населения; но главное — они привезли целый ворох фотографий. Они просто сводили с ума, и трудно себе представить, что переживали люди, видевшие все это в натуре. Распятые 40 младенцев Вуковара, теперь об этом умалчивается, размозженные черепа, отрубленные руки и ноги…
.
«Боец в снегу»
В Раковице, недалеко от здания, где мы были временно размещены, находится каменоломня. Все давно привыкли к взрывам, которые в ней раздаются, каждый второй или третий день. Привык, конечно, и Дамьян Т., парикмахер… Он приехал сюда еще ребенком и вырос рядом с каменоломней. Но вчера утром, когда послышался привычный взрыв, он бросился в снег, залег за стену, в парке… Крепко схватив дочку Тамару, с которой вышел погулять, закрыл ее своим телом, покрыл своим пальто, повторяя:
— Не бойся, не бойся…
Некоторое время они неподвижно лежали, будто свалились с неба. Потом он встал, попрыгал, стряс с себя снег, успокаивал плаачушую Тамару…
Дамьян, взяв дочку за руку, молча и не спеша направился к дому. Большие и маленькие следы оставались за ними на снегу.
Будучи солдатом запаса, он три месяца был на фронте. О его пребывании там ходят разные и противоречивые слухи, хотя он сам об этом соседям не рассказывал.
Несомненно лишь то, что несколько раз ночью раздавался его крик, который сильно пугал соседей. Он доносился откуда-то из глубины. Казалось, что пробивает стены.
Дамьян Т. в прошлый четверг вернулся из Вуковара.
.
«Дудка»
Это сделал Хасан.
О нем заговорили из-за преступлений: он участвовал в убийстве женщин на нашем кладбище. Его прозвали Специалистом.
Но начну по порядку.
Вукашин в мою часть прибыл добровольцем из села Б. под Прокупле. Он служил в армии с Дамьяном, в Вировитице, десять лет назад. Они подружились. Когда началась война, тот позвонил.
— Я приеду к тебе, — сказал он.
— Зачем? — спросил Дамьян.
— Нужно.
Вукашин, прибыв на эту боснийскую гору, не застал Дамьяна в живых. В него попали, когда он стоял на часах. Вукашин навещал его вдову Смилю и пятилетнего сына Николу. Водил ребенка в лес и играл ему на дудке. Я наблюдал за ними несколько раз. Никола с широко раскрытыми глазами слушает, а Вукашин играет, улыбаясь и сдерживая слезы…
Его дудка нам очень помогла.
Насмотрелись мы на трупы и все прочее. А дудка Вукашина будто нас очищала, обмывала, пока не уснем.. Засыпали мы, не снимая военной формы. В окнах светились звезды, ветер играл тряпками перед домом, в котором мы были размещены, Вукашин брал дудку, говорил: «Живы будем — не морем!» и начинал играть.
В этих звуках мне всегда слышалось журчание воды в детстве, на источнике, который находился здесь, поблизости, а сейчас выглядел по-другому.
По ночам стояла мертвая тишина, дудка была слышна и на другой стороне, там, где были наши враги.
Иногда вместо ответа выпускали очередь, кто-то из нас материл их, а Вукашину это как будто не мешало.
— Когда ты научился играть? — спросил я однажды вечером.
— Еще до рождения. У дедов и прадедов была дудка.
Ему необходимо было сходить домой, повидать жену и детей, обойти хозяйство (он закончил сельскохозяйственный институт) и вернуться. Тогда началось нападение мусульманской армии. Я упрашивал его поехать на автобусе, не зная, насколько это важно, но он меня не послушал.
Через два дня его нашли в снегу. Голова лежала в нескольких метрах от тела.
А в горле — окровавленная дудка.
.
«Поездка в Сребрницу»
«Моросит дождь, автобус еще не трогается….
Я не мог оторвать взгляда от старухи, повторявшей самой себе: “Что теперь делать?”
Маленькое бледное лицо, потухший взор. На ней костюм, который носят богатые белградские дамы, на голове черный платок, а на ногах кроссовки.
В автобус входит моя соседка Биля… Она сразу начала разговаривать со старухой. Та ответила, что у нее никого нет, а сейчас едет…
— “Куда?”, — спросила Биля
— “В Сребрницу”.
Городской автобус, который ходит по маршруту Карабурма — Нови Белград в Сребрницу не идет…
— “Отведи ее в Красный крест”, — сказал я Биле… Они вышли … старуха не сопротивлялась, а Биля махнула рукой. Вечером она зашла к нам.
— “Что случилось?” — спросила Соня, увидев ее расстроенную. Она рассказала о старухе. Ее зовут Смиляна. Когда в селе под Сребрницей, где она родилась и состарилась, вырезали жителей, она видела голову своего сына в руке того, кто его зарезал. Видела и свой дом в огне. В пепле остались ее внуки, Милорад и Милица, сноха Невенка. Она не хотела двигаться, ее унесли из рощи… какие-то люди. Так она оказалась в Белграде.
— “Несколько раз убегала из приюта для беженцев, — рассказывала Биля — находили ее то на вокзале, то в Раковице, то в Вождоваце. Сядет в автобус и думает, что едет в Сребрницу”. Когда Биля ушла, я сказал Соне — “Утром схожу в этот приют”. А пошел я однако на следующий вечер из редакции. Любезная госпожа Вера сказала мне, что я опоздал и, если хочу, то Смиляну могу увидеть в доме для престарелых….
— “Это была ее кровать”, — сказала госпожа Вера.
У кровати стояли кроссовки».
.
«Сломался»
«Моя родственница Сусанна, медсестра, неохотно рассказывает о раненых, о нехватке еды и лекарств… Исключением является Бранко В., с кем мы давно знакомы. Он родился в далматинском селе Р…. Бранко одним из первых ушел добровольцем, пуля его долго щадила, пока не нашла его… Когда его привезли в больницу, надо было ампутировать левую ногу.
— “Ночью, — рассказывала Сусанна, — встает с кровати, доползает до угла палаты и начинает голыми руками копать окопы. Со временем это у него прошло и будто бы успокоился”.
Однажды я пришел навестить его. Пальцы его нервно дрожали, но выглядел он нормально. Рассказывал о фронте, о боях, о погибших… Он надеялся через месяц вернуться в свой родной край…
— “Пусть! Выдержим как-нибудь!” — сказал он, прощаясь.
Но когда Сусанна в следующий раз зашла к нам, я узнал, что он никуда не поедет.
— “Сломался”, — сказала Сусанна, снимая пальто. — “Я не знаю, я не врач. Могу только предполагать. Я знаю, когда это случилось. После передачи, где шла речь о ложных информациях иностранных журналистов. Бранко, — рассказывала Сусанна, — вечером сидел у телевизора вместе с другими ранеными. На экране увидел изуродованные трупы своих четырех товарищей, попавших в засаду к хосовцам в селе М., где его ранили, а Борко, с которым он не разлучался, выкололи глаза. Репортер немецкого телевидения уверенным голосом говорил, что это жертвы сербских варваров-четников. Бранко начало трясти. Он рванул в коляске по коридору, — с большим трудом его удалось остановить, чтобы не скатился с лестницы.
В тот же вечер он был переведен в психолечебницу”».
.
«Девушка в воде»
«Вуковар еще походил на свою открытку, был еще почти цел, когда схватили Елену М. Она пошла встретиться с Джордже… а оказалась в подвале среди хорватских муповцев[8]., на Дунае. Семь дней, сколько ее держали, не проронила ни слова. Елена онемела, увидев своего преподавателя Анте И., который сказал: “Раздевайся!” Она это не сделала. Ее обнажили двое помощников преподавателя.
Пока они по очереди были на ней, Елена их слушала, вначале постанывая, а потом в полном молчании. Перед ее глазами появился образ отца. “Что он сделает, если узнает?” Потом она витала где-то в горах… “Вышли мы на Дунай, как и всегда, я и моя баба, — чтобы проветрится, — рассказывает Йован З. — Поднялся ветер… а баба постоянно вздыхала: “Боже мой, Боже мой! Вот дожили-то!” Я сказал ей, чтоб не ворчала, и вдруг увидел в воде что-то похожее на палочку. Плывет она к нам. Качается. Поднялись мы оба Как может палка прямо стоять в воде? Зрение у меня хорошее, но тру глаза. Направляемся мы к движущемуся предмету. Моя баба закричала. Это был труп. Девушка неописуемой красоты. Бесшумно покачивается. Знаю, что мертвая, а кажется живой. Настолько была красива. Из ее живота торчал штык. Провожали мы ее долго, пока она плыла к Белграду. — “Как и тогда”, — сказала моя баба. Мы хорошо поняли друг друга”».
Во Вторую мировую у усташей появился легкий способ избавляться от сербских трупов; они попросту спускали их по Дунаю в Белград. Как видим, традиция оказалась живучей.
Книжка Крстановича небольшая, всего 92 страницы, но повторим — каждый рассказ — это целая жизнь человека, его трагедия, его неизбывная боль. Журналист Б. Милидрагович справедливо заметил: «В эти рассказы поместились все десять кругов ада» ( «Вечерние новости», 1992). Эти страшные судьбы породила все та же разнузданная Америка, взявшись после развала СССР перекраивать и переустраивать мир, забыв, в безумной борьбе за ресурсы, что на земле живут люди, что нет ничего вечного на земле, все преходяще, все мы лишь странники в мире. О Боге вышколенные натовцы, кажется, просто и не знают. Помнится в середине 90-х гг. сербы часто говорили — Это ожидает и вас. Верилось с трудом. Но вот и настал черед Донбасса, а неуемная американская прислуга, засевшая в св. граде русском Киеве, все жаждет войны. Доколе?!
