Великая Отечественная война + Воспоминания

Всю ночь простояли возле переправы, по мосту шли немецкие войска, а нас направили под гидростанцией. Сверху бежала по стене вода, брели мы по грязи чуть ниже колен, тут же плавали мины. Откуда-то взялись цыгане, которые что-то не поделили и стали кнутами разбивать друг другу подушки. Они ехали на лошадях, вокруг все покрылось перьями. Мин уже не стало видно. Еле выбрались на противоположный берег, а вечером сказали, что до утра мы должны стоять на Хортице.

На острове видно были ранее огороды, торчали бадылки подсолнуха и кукурузы, нужно было накормить детей. Я пошла принести воды, чтобы сварить, а детей заставила собрать тонки, но, когда я принесла воды, детей близко не было. Стала звать, искать. Но темно, все развели костры, никому чужая беда не нужна. Решили с сынишкой ждать утра, только сварила еду, приводит цыган моих детей, спрашивает: «Это ваши дети?». Описать радость трудно, как же я благодарила цыгана. Поужинали, детей уложила на тачку, сами легли возле.

Утром двинулись на запад, вскоре нашла нас переводчица, стали постепенно стягиваться люди с нашего совхоза. Остановились, где был наш комендант, но он оказался гадом и сказал, чтобы через несколько часов нас и духу не было. Двинулись кто куда, остановиться было нельзя без прописки, а прописки не было.

Двинулись каждый своим путём. По дороге взяли беспризорную клячу и теперь уже легче, кое как тащила тачку кляча. Доехали до большого села Николаевка, там был базар. Вдруг немцы и полицаи стали загонять людей за проволоку, на меня с маленькими детьми не обращали внимания. Это забирали людей в Германию, охраняли нацмены, нашла детей что очутились за проволокой, сказала, чтобы уходили, когда я дам знак, но и по эту сторону людей было много, когда я стала искать детей с тачкой никто не мог сказать, где они. Но когда перед самым выходом из огорожи я успела сказать сынишке чтобы он шёл назад по той же дороге откуда мы двигались сюда. Во все стороны мыкалась и никто не мог сказать, что видел двух детей с тачкой. Решила идти в направлении откуда мы пришли в Николаевку. И вдруг девочки радостно выкрикнули «мама, Витя». Он шёл сам еле живой, за ним гнались немцы, еле убежал. Но он успел тачку с Юлей оставить у одних людей, это были медики не успевшие эвакуироваться далее на восток. Они покормили нас и посоветовали не двигаться большими дорогами, а придерживаться глухих.

Фронт приближался с каждым днём, все радовались. Но никто не подозревал, что с нами будет когда фронт подойдёт вплотную. Как же мы обманулись.

Напротив нашей коморки жили муж с женой, он был по тогдашним временам «сапожник», на самом деле он до войны был прокурором. К нему часто приходил какой-то мужчина. По поведению я поняла, что это тоже подпольник. После его визита мы знали где фронт, как и куда двигается. Иногда находили наши листовки, комендант говорил, чтобы, прочитав, немедленно уничтожали. Когда партизаны хотели его расстрелять, люди заступились и его отпустили.

Фронт надвигался быстро, все радовались. Немецкие солдаты сказали вечером, что завтра утром придут наши. Комендант быстро эвакуировался, не с пустыми руками, но мирно.

Утром стали ждать своих. Вышли все из коморок, сынишка на тачку погрузил вещи, мыслями мы были дома. Изредка свистели пули, но это уже свои, даже пуль своих было не страшно. Рады, веселы, взошло солнышко, тихо, девчата принесли арбузов на всех.

Но вдруг появилась легковая немецкая машина и за ней бензовоз. Немец приказал всем идти на запад. Всё поливалось бензином, поджигалось, горел барак, скирды, кукуруза, подсолнух. Когда мы дошли до следующего села, всё горело и людей уже не было.

Подошли к другому селу, такая же картина. Когда я посмотрела назад и вперед, то не видно было конца людскому потоку ни впереди, ни сзади, но главная беда в том, что жгли всё. Сопровождали нас легковые машины по обе стороны потока людей, а потом появились овчарки. Дети душились от дыма, боялась потерять их. Дым был настолько густой, что ничего не было видно. Если какой-то человек хотел свернуть в сторону, его убивали на смерть. Нечего и было думать куда-то свернуть.

Подъехал на лошади чехословак и предложил взять его лошадь, но мы побоялись. Позже он женщинам говорил, что немцам конец, что его мобилизовали, да нам от этого не легче. К вечеру нас пригнали в запорожское население. Предупредили не давать даже воды, не подходить к нам. Мы должны ждать утра и переправы через Днепр.

… Ещё перед отступлением немцев на дорогах появились удирающие старосты, полицаи и прочая нечисть. Противно было смотреть как их жены представляли «паночек с собачками на руках, зюзюкали, кичились». Как они выжили? Во время революции их жизнь не научила, а в прочем большинство из них были и до войны в начальстве. Это проявлялось в обращении, в их терминах и прочем.

Дали нам уголок, где жила молодая женщина с ребенком, девочкой 3 лет, мы с ней подружились. Меня отговаривали чтоб жила одна, но она мне не мешала. В сущности, мы виделись, когда ложились спать, да рано утром. Работали с восхода солнца до захода. Здешние люди пострадали. А произошло это перед нашим переселением. Совхоз разделяла железная дорога. По этой дороге шёл немецкий эшелон с обмундированием. Партизаны подорвали поезд и люди стали тащить кто что, но через несколько дней начался повальный обыск. У кого находили взятое, расстреливали на месте. Много семей осталось без отцов. Тут были местные и такие как мы, редко кто уцелел у кого ничего не нашли.

Жизнь наладилась, дети были в яслях, мы с сынишкой работали от восхода до захода солнца. Витя был водовозом, а я на разных работах. С заходом солнца забирала детей, ночью стирала их одежду, чтобы на утро их отправить в ясли. Но горе было с маленькой, когда я уходила на работу так тяжело переносила мой уход, так громко плакала и кричала «мама», что, обливаясь слезами скорее убегала, чтобы не слышать этого крика. На работе я поранила ногу, пошло заражение, поднялась температура. На подошве образовался нарыв. Кроме глины другого лекарства не было. На работу не вышла, а тут еще заболела маленькая. Пришла переводчица с комендантом и разрешили повезти в больницу. Через несколько посещений больницы врач расспросил о моём положении, дал для девочки таблетку, а мне мазь для раны. Придя с больницы, я дала таблетку девочке и уложила её под деревцом, а сама стала готовить пищу на общей плите. Тут одна женщина кричит «Алексеевна, смотри, твоя девочка встала». Я побежала к ней, она улыбалась с широко открытыми глазами, взяла на руки и понесла в барак. Стала кормить грудью, но взяв грудь у неё начались судороги. С трудом отняла грудь уже у мертвой. Так я потеряла ребенка, не думая и не ожидая.

Похоронили неплохо, дали людей выкопать могилку, сделали гробик, дети нарвали цветов. Похоронили возле тех, кого немцы расстреляли. Через 2 дня пришёл врач к сапожнику, зашёл ко мне и спросил «девочка умерла?». Я заплакала, жена сапожника стала укорять, что я не делала компрессы, у неё было воспаление легких. Я спорила, что она была холодная все время, а при воспалении легких высокая температура. Врач прервал наш спор словами «это ляжет на нашу совесть». Не скоро я поняла почему он так сказал, когда смотрела фильм как детей умертвляли в немецких таборах.

Тяжело пережили мы смерть маленькой, мы все её очень любили. Может потому, что она не знала обстоятельств всегда смеялась, была ласковая и красивая. Уже будучи взрослыми, дети её вспоминали, а старший сын назвал свою дочь в её честь.

Просидели до утра и подошли несколько безтарок, погрузились «партизаны». Отвезли нас в Коммунарск, выгрузили на площади и всё. Но нам повезло, подошла молодая женщина и сказала, что дом, в котором жил немецкий прокурор пустой, прокурор эвакуировался, идите и занимайте. И мы все 7 семей «партизан» поселились. Так как среди нас были тифозные, то немцы прибили доску с черепом и перекрещенными костями, поэтому к нам не заходили, боялись заразы. Жили дружно, иногда дети не мирились чья очередь во время бомбёжки лезть, по их мнению, в самое безопасное место, в духовку. А в неё можно было залезть только вдвоём. Только начиналась бомбежка вся детвора устремлялась к духовке, взрослые смеялись. Наша хозяйка была у родственников, их тоже выгоняли, и мы с сынишкой поехали тачкой чтобы её забрать, нам это удалось.

Но недолго мы там прожили, объявили, чтобы эвакуированные явились на железнодорожную станцию, а оттуда будут везти неизвестно куда поездом. Староста мне показался порядочным человеком, и я пошла спросить можно ли взять с собой тачку, так как боюсь в дороге растерять детей. Он посмотрел и сказал: «Тачка наготове?», я ответила: «да», «берите немедленно тачку с детьми и идите своим ходом». Бегом вернулась и среди немецких «Ванюш» и прочих пушек мы выбрались с территории вокзала, солдаты на нас не обращали внимания. Теперь посоветовались с Витей, что будем пробираться на родину мужа на Буг.

Добрались мы до Софиевки Запорожской области, измучались, но благодаря случаю отделили ячмень от проса, сделали крупу и могли 3 раза в день варить суп, дети не голодали, но уставали, где везли, а где пришлось идти пешком. Меньшая из троих капризничала, сидела посередине и ей было тесно, остальные плакали, потому что боялись упасть. Даже взрослыми мы ей напоминали, как она капризничала.

В Софиевке пошла в комендатуру просить разрешения остановиться на жительство. В конторе сидело две девушки, я со слезами им рассказала всю свою «одиссею» и стала просить остаться здесь, так как нет сил уже тащить тачку. Они посоветовались и сказали, чтобы я подождала, говорили они хорошо по-немецки, пошли к коменданту. Он был молодой и интересный, девушки тоже не дурны, кокетничали, он смеялся. Вернулись довольные и сказали: «Тётя, вот вам направление в совхоз «Червоне Запорижя», там 4 деток будут в яслях, а вы с мальчиком будете работать, там есть столовая и паек дают». Этих девушек я никогда не забуду, пусть сопутствует им счастье, если они остались живы. Приняли нас хорошо, почти все были такие как мы, но среди них были семьи с отцами.

Однажды пришел к нам немец и сказал, что по ту сторону линии фронта убита женщина возле дома, а на против погреб, там четверо детей. Все знали эту семью, отец детей был здесь. Немец пообещал, что они стрелять не будут и пусть он их забирает. Немец себя этот называл «Русский Иван». Так отец забрал детей безболезненно и похоронил там жену.

Прожили мы там не долго, приказали эвакуироваться дальше от фронта. Мало было женщин с такими малышами, началась суматоха, брали продукты, вещи, а я на тачку посадила троих детей, четвертая на руках…

Сначала была оттепель, потом глубокий снег, ободья на колесах железные грузнут, толпа дикая. Немцы чтобы скорее эвакуировались прикладами выбили окна, всех подгоняли. Напрягая все силы вытащить тачку не могла, дети были босые и перенести на ровное не было возможности, но молодой немец не утерпел и помог вытащить. Тут я оставила мешок, отвезла детей в дом, где уже была моя хозяйка. Я быстро высадила детей и бросилась спасать мешок с зерном, но его уже забрали немцы. Я стала просить, что это мой мешок. Не то что они не поняли, а просто не стали считаться. Но тут подошел один из немцев, который жил в доме откуда нас выгнали, а сынишка был у них за слугу, посмотрел на меня и спросил: «Витина мама?». Я сказала: «Да» и он сказал, чтобы немцы шли дальше. С радостью вернулась на новую квартиру.

Хозяйка меня корила, что детей никто бы не взял, а могла остаться без мешка с зерном. Но у неё не было детей, а я мать. Молча сглотнула слёзы, и она смирилась.

Тут мы тоже прожили недолго, через неделю немцы стали всех эвакуировать. Приказали всему населению до единого оставить дома. Было ещё холодно, дети раздетые и босые. Почти все оставили поселок. Я ждала что будет. Пришел немец с переводчиком и сказал, что если кто останется будут считать партизанами. Я усмехнулась и сказала: «Похожи ли мы на партизан? 5 лет, 3 года, 2 года и 8 месяцев.». Что-то они межу собой обсудили и сказали, что придёт повозка, туда посадите детей, отвезут куда нужно. В повозке было 2 тифозных, 2 безногих и 90- летняя старуха. Немцы сказали- сделали, вывезли на край села, а там уже были такие же «партизаны» как мы, стали ждать.

Тут беда, нет сына, и вдруг прибегает запыхавшийся в женском платье. Немцы посчитали его за девушку, гнались и кричали «Паника, паника!». А если бы обнаружили что мальчик – значит партизан, тогда расстрел. Все посматривают, что девочка такая неповоротливая, неумелая, жалеют, что такой неудачный ребенок.

Нужно было как-то жить, начальство эвакуировалось, обеспечив семьи продуктами, остальное разграбили кто сильнее, много мужчин осталось дома, скрывались.

У меня была засвеченная фотобумага, на которой рисовала игральные карты и меняла их на продукты. Все гадали и карты были на расхват. Приближалась весна, я должна была родить пятого ребенка. Объявили, что будут всех эвакуировать. В 300-ах метрах стоял поезд. На платформе была «Катюша». Под выстрел «Катюши» я родила дочь Наталью. По желанию отца её так назвали. А на утро подъехали трактора с площадками. Начали всех эвакуировать, отвезли нас за 60 км. Оставшиеся трактора ушли за Волгу, а мы остались никому ненужные. Хуже всех было мне, дети маленькие 1936, 1938, 1939 годов рождения и маленькая Наталья 1942 года.

Сынишка с трудом соорудил тачку и стали путешествовать. Отец написал, чтобы ехала к нему. С трудом согласилась, зная, что мачеха жестокая, злая, скупая, но выбора не было. На следующий день я собралась менять на продукты вещи, погрузила их на тачку, взяла на руки маленькую Наталку на руки и отправились менять с сынишкой-помощником. Тут уже прошли меняльщики и никому ничего не нужно. Променяли мужское пальто за 2 ведра пшеницы, рубашки украинские променяла за 2 мешка яблок. Недалеко жил родственник, у которого я пересушила яблоки, у меня был опыт 1919 года во время голода. Я много насушила яблок, варила в большой посуде, молола на мясорубке, обваливала мукой и спасла 4-х маленьких братишек. Теперь пригодился опыт.

Мачеха предъявила отцу чтобы не было детей, которых я на время менки оставила. Отец нашел квартиру у одинокой женщины, она оказалась порядочной и доброй. Стали друзьями, помогали друг другу.

Осенью с сынишкой отправились собирать урожай, что весной было посажено. Оставили у одной хорошей женщины, но барак, в котором она жила сгорел. Сгорели и все наши продукты, что только мы пережили. Колеса ломались, грязь до колен, маленькая выпадает из одеяла, голодая мы кое как добрались до дома. Там нас ждали трое малышей. Соседи выбежали на встречу, подхватили тачку, взяли малышку. Какая это радость, теперь таких людей очень мало (90-е годы, когда прабабушка делала записи). Променяла велосипед за мешок проса с ячменем смешанные, привезла за 20 км. Налаживалась жизнь, но не тут-то было, немцы стали отступать от Сталинграда.

Прибегает сынишка веселый, жизнерадостный. Он был у моего отца «мамочка, наши уже в Тарасовке, зашли первые бойцы, дедушка стал их угощать, а дядя Петя зашёл сзади и взял дедушку за голову, чтобы тот узнал. Дедушка не может узнать, а дядя Петя хохочет. Дядя сказал, чтобы ты не шла, он сам придёт.». Но брат не пришёл. Пока нашими мешками немцы окопались в насыпи у железной дороги. А на следующий день нас, кто жил недалеко от ж.-д. выселили немцы подальше от линии фронта. Сынишку немцы не отпустили, он должен был их обслуживать. И я осталась с 4-мя малышами одна.

Стали жить у одной женщины, стены из дикого камня толстые, крыша соломенная. Летят снаряды, мины, но не так страшно, как в новых домах. Жили с нами несколько семей.

Немцы облили горючими колхозный амбар с семенами подсолнуха, но мы ходили и брали, жарили и горючее испарялось, за стол садились все и грызли семечки. А нас было 7-мь семейств, ходили по одиночке за подсолнухом. Однажды пуля зацепила платок, а я осталась невредима. Немцам нас с насыпи было хорошо видно, и они упражнялись в стрельбе.