Впрочем, мысли о побеге старателям в голову даже не приходили; уверенность в его невозможности подкрепляли не только расстояния – к ним прибавлялись пять новеньких карабинов Мосина образца 15-го года, а также шашка, нагайка и офицерский «Наган» старшего надзирателя.
Глава II ЧО-УОРТ (ИЛИ ПОПРОСТУ ЧОРТ)
Из сна Чорта вывел отчаянно визжащий аварийный зуммер. От вскочил, как ужаленный, кинулся к приборной доске и увидел на обзорном экране стремительно приближающуюся голубую планету.
Врубив антиграв на полную, Чорту удалось затормозить корабль, но тарелка уже была крепко захвачена притяжением. Антиграв же в буквальном смысле дышал на ладан и уже не мог справиться с гравитацией и вывести посудину обратно в открытый космос. Всё что оставалось пилоту – выйти на орбиту планеты, замедлить падение и попытаться выяснить, что за фигня стряслась.
Как оказалось, стряслась совсем не фигня, не херня, а полная хтоническая жопа. В руководстве опасных ситуаций для космических путешественников проблема находилась между пунктами «похоже, пиздец» и «пиздец совсем».
В ходе расследования выяснилось, что координаты, вбитые в новенький космонавигатор «Ладан-III», оказались неверными, и корабль, направлявшийся на родную планету в систему Бетельгейзе, промахнулся на пару-тройку парсек в направлении и залетел на окраину галактики.
«Косорукие картографы, купировать им отростки удовольствия!», – громко подумал Чорт и принялся за устранение возникших неполадок. Однако повреждения оказались критическими. В результате перегрева в ходе экстренного торможения вышел из строя энергетический восполнитель, а оставшихся запасов энергии хватало только на то, чтобы включить антиграв перед самым приземлением, чтобы не так больно удариться о планету при посадке.
Усугубляло ситуацию то, что Чорт возвращался из длительной командировки, соскучился по дому, и перспектива оказаться в жопе галактики его абсолютно не прельщала. Он уже достаточно отдохнул от своей жены и семерых чертенят, и даже соскучился.
Посмотрев на семейную голограмму, Чорт смахнул навернувшуюся в подбородок слезу и тяжело вздохнул. Делать было больше нечего, оставалось только рассчитать момент, когда посудина войдет в атмосферу, завести будильник и завалиться спать, как и поступил наш астронавт.
Глава III СТАРШИЙ НАДЗИРАТЕЛЬ
Так случилось, что в этом году бригаду отправили «шаманить» пораньше, аккурат 12-го марта. Старательская жизнь не обещала отличаться от предыдущего лета. Золотопромышленники «Липов и сыновья», владевшие кроме Шама́нки ещё несколькими золотыми приисками и слюдяными шахтами, далеко не первыми придумали арендовать заключенных у государства, но подходили к этому делу весьма грамотно. Ежегодно на прииски отправлялись преступники, среди которых не было ни политических, ни отбывающих наказание за убийство. При этом на прииск каждый раз попадала одна и та же сбитая команда с редкой заменой ввиду конца отбывания срока или смерти.
Охранники попадались разные. В этот раз особенно не свезло со старшим надзирателем. Он отличался глупостью и пустой жестокостью, какая обычно присуща недалеким людям. Если надзирателю казалось, что заключенный работает плохо и медленно, находясь в плохом расположении духа, он мог обматерить и пройтись по спине нагайкой, находясь в хорошем – отвесить пендаля так, чтобы подопечный упал лицом в речную грязь, просто так, ради смеху.
Он же ужесточил проверки после окончания работы, снабжая их тупыми остротами. Любимой шуткой старшего надзирателя было выставить заключенных после работы в шеренгу, вызывать по одному, приказывать заголяться и раздвигать булки. При этом он цокал языком и восклицал что-то типа: «Слухай сюда, фетюк! Я видел, ты сегодня в воде упал на хезник. Кажется, у тебя в дупле застрял фунт золота». Иногда он менял единицу измерения на «пуд» или «восьмушку» и неизменно заливисто смеялся. В общем, кроме законченного деграданта и садиста в довершение он был ещё и латентным педиком.
Кроме всех закидонов, которые стали вызывать раздражение не только у заключенных, но и у солдат, старший надзиратель запретил отлучаться в тайгу Ваське Сиплому - единственному охотнику в бригаде.
В предыдущие пару ходок таких проблем не возникало. Вернуться в лагерь, когда вокруг глухая тайга, заинтересован любой заключенный, даже отойдя на три сосны до ветру. Почувствовав себя маленьким корольком, чьи приказы должны исполнятся беспрекословно, на расстановку и проверку силков и ловушек он каждый раз отряжал Ваське с собой солдата, не подозревая, что в будущем эта незначительная мелочь сослужит ему самую плохую службу.
Читатель наверняка догадался, что дата – 12-е марта указана в начале рассказа не случайно и соответствует Юлианскому, а не Григорианскому календарю. Именно в день отправления «Баргузина» в России свершилась Февральская революция и прочие народные волнения, которые перерастут в Октябрьскую, что позднее станет праздником ноября. Здесь всё сложно. И в конце октября в Иркутске будет вовсю проходить II съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Восточной Сибири, где решится, чья же партия будет устанавливать в этих краях советскую власть. Победят эсеры с перевесом в 75%, что не устроит большевиков, и начнется большая заваруха. И ожидаемый в конце осени пароходик не придёт ни к условленному времени, ни на следующий день, ни после…
Когда стало окончательно ясно, что о старателях забыли, и ждать уже не имеет смысла, бригада начала потихоньку паниковать. Для зимовья в суровых краях была более-менее приспособлена только оборудованная «буржуйкой» избушка охранников. Остальные постройки представляли собой летние времянки, не говоря уже о том, что одежка заключенных тоже не соответствовала зимнему сезону.
Даже если перекантоваться у костерка ноябрь, в дальнейшей перспективе на горизонте старателям маячила только старуха с косой. Понимали это и солдаты, и заключенные. И с каждым дуновением холодного осеннего ветра воздух тяжелел от предчувствия неминуемой развязки.
Учетчик Денисо́вич, судьбе которого стоило бы посвятить отдельную главу, был человеком полувоенным и умным. То ли в силу образования, то ли в силу происхождения. Кроме дара к математике, природа наградила учётчика дальновидностью и чувствительной задницей. Оказавшись на прииске в первый раз, Денисо́вич быстро понял, что с каторжанами лучше если не дружить, то относиться к ним человечно. В противном случае неизвестно куда сыграет оглобля, если вожжа попадет под хвост. И никакое оружие в случае бунта не спасет. К тому же, в силу врожденной интеллигентности ему претило поведение старшего надзирателя. Было противно настолько, что он не в интерес себе, а чисто из тихого бунтарства стал относиться к своим обязанностям по своему разумению.
Поначалу Денисо́вич закорешился с Васькой Сиплым. Проверяя силки и ловушки, он намекнул Ваське, что в его черёд можно, не боясь, спрятать за щёку «песчинку» покрупнее. Сам старший надзиратель лазить пальцами в рот каторжанам на предмет заныканного золота брезговал, чем после окончания рабочего дня занимались солдаты. И почти каждую проверку после работы во время дежурства учётчика Васька становился примерно на четверть золотника богаче.
Когда же атмосфера стала накаляться, тот же Денисо́вич пошёл на предательство, хотя сам предательством это не считал. Он просто ясно понимал, что исход будет однозначным, и никакие ружья и угрозы не удержат человеческого желания жить: в одну из ночей, когда ему выпало быть часовым, он просто разбудил Ваську и вручил ему штык и ружье.
Уже под самое утро, в самый крепкий сон, пятеро каторжан ворвались в солдатскую избушку и слегка пришибли сонную охрану. Насмерть пришибли только старшего надзирателя, точнее – закололи как свинью. Васька сделал это лично. Визгу было… Как звали старшего надзирателя никто уже не помнит, но старожилы рассказывают, что фамилия была обидная, под стать характеру - то ли Хрюков, то ли Подкобыльный.
Глава V ЗИМОВЬЕ И СВОБОДА
Вопреки всему, зиму пережили легко, ну, относительно. Спать вповалку в битком набитой избе, обогреваемой буржуйкой, не самый комфортный вариант, но всё лучше, чем мёртвому.
Что касается набивки живота, так это просто свезло. В середине декабря навстречу Ваське, проверявшему ловушки на мелкую дичину, нос к носу вышел лось. Удивились оба, но Васька, в отличие от лося, не растерялся.
Доели лося уже по весне и, благодаря его чудесному появлению, перезимовали без потерь и людоедства. Выжили все двадцать четыре человека. Кто-то скажет – нереально, мол, а я одно отвечу: всё как на духу – правда. Ну, а о чём история умалчивает, о том и знать не надо.
Когда по следующей весне, все-таки, пришёл «липовский» пароход, на него не надеялись, но приготовились. «Баргузин» был захвачен, а экипаж допрошен на предмет того, что же происходит «на большой земле». После недолгого совещания часть бывших каторжан во главе с учётчиком отправилась в Иркутск – сбыть намытое золото и на разведку.
Разведка показала, что в стране пахнет жареным. В историю вдаваться боле не будем. Кому интересно, ищите другие источники. Расскажу просто. Мужики почесали репы: воевать не хотелось. Сбыли золотишко, купили «струмента». Попутно захватили в местном борделе десяток баб, что были совсем не против. И не спрашивайте почему. С началом гражданской войны белые хоть ручку целовали… Долго ли - коротко сказка сказывается, уплыли обратно. Возвели пару домов до зимы, и так Шаманка стала из старательского временного поселения свободной.
На этот раз техника не подвела, и будильник разбудил Чорта ровно за одну космическую склянку (около полухулиона хрононеонов) до вхождения в земную атмосферу. Чтобы удержать корабль от падения, всю энергию пришлось перебросить на антиграв, пожертвовав защитным полем.
На беду или к лучшему, вместе с защитным полем улетучилась и невидимость посудины, и чортов корабль отчетливо высветился на всех радарах. В том числе и на радаре ракетного комплекса с нежным названием «Ромашка», который спрятался в сугубо секретных координатах на российско-китайской границе.
На дворе стоял месяц май – самое начало. Майские праздники взяли свое, и заметил пересекающий государственную границу неопознанный летающий объект единственный трезвый дежурный – сержант Незабудко.
Информации о сержанте, сыгравшем немалую роль в дальнейших событиях, у автора немного. Известно лишь то, что он не пил спиртного, поэтому был вечным праздничным дежурным. В дополнение к дисциплинированности он обладал кротким нравом и погонялом «Будка».
Опросив НЛО на предмет идентификации по указанным в инструкциях частотам и не получив ответа, Будка одновременно пытался связаться с командованием. Ответом тоже стало молчание. И, следуя тем же инструкциям, сержант, как старший по званию из действующего на данный момент состава, принял волевое решение – открыть огонь.
Современная Шаманка представляла из себя всё ту же деревеньку, но теперь уже вымирающую. Сложно представить, но в России до сих пор существуют такие малюсенькие посёлочки и в своей географической удаленности даже не знают о международных конфликтах. Кто нынче президент «Омерики» и вообще слова «президент». Впрочем, таких уголков на планете Земля больше, чем можно себе представить.
Жили шаманцы тихо и в своё удовольствие. Добытой пушниной и намытым золотишком, которое потихоньку сбывали в обмен на «соль и спички» и прочие предметы первой необходимости. Фактически они были утеряны для цивилизации и многое пропустили. И Гражданскую войну, и расцвет новой экономической политики, и сталинские репрессии. Хотя 37-мой подарил-таки Шаманке нового жителя с чудной фамилией Агол, но об этом позже.
Пропустили шаманцы и Великую Отечественную вместе со всей Второй Мировой, за что им, по-хорошему, должно быть стыдно. С другой стороны, с чего испытывать муки совести? С чего бывшим каторжанам стыдиться обретённой свободы, когда старое государство о них забыло и оставило в зиму умирать, а новорождённое и не вспомнило?
Так и прожила деревня и даже понемножку разрослась. Вспомнили про неё только в конце шестидесятых. И сложно судить, насколько это было хорошо для её жителей. Из плюсов – от прихода промышленных золотодобытчиков в деревне остались пара дизельных генераторов и транзистор ВЭФ-201, из минусов – грейдер выгреб речку подчисту́ю, да так, что там на год пропала рыба.
После этого о поселке опять благополучно забыли, но местные особо не расстроились. Волк в тайге не воет, когда тайга кормит. Да и обжились уже как следует, обросли хозяйством и прочей скотиной через двор. Да и намытого в загашнике хватало. Так и пережили СССР и перестройку, и инфляции с дефолтами. Удивлялись только, как денежные бумажки стали меняться часто, но удивлялись не сильно. Деды рассказывали, что и раньше такое бывало…
В остальном, в жизни деревни ничего не изменилось: жили, работали, рыбачили, охотились, любили, пока с неба не свалился Чорт.
Люська, или Людмила Андревна, заведовала в деревеньке местным лабазом. Кроме единственной торговой точки, Люська обладала тем самым таинственным шармом, что зовётся средством мистического Макропулоса. Она была женщиной без возраста, обладала стройной фигурой и в полумраке могла сойти за юную старлетку, за что была нелюбима и ревнуема остальными деревенскими бабами.
Но всенародная любовь Люське была не нужна. У Люськи была своя любовь – синематограф и Клинт Иствуд. С тех пор как цивилизация в очередной раз затронула Шаманку, Людмила стала счастливой обладательницей видеодвойки «Шарп» и подсела на кино. Особенно ей нравились вестерны с Иствудом и Бронсоном, в которого она тоже была немного влюблена, но её смущали усы.
Людмила любила вестерны настолько, что переоборудовала лабаз под подобие салуна с маленькой барной стойкой и тремя высокими табуретами, вечно занятых верными завсегдатаями – Аголом, пастором Джозефом и плотником Сёмой.
У Люськи жила огненно-рыжая кошка-тёзка Люсинда. Не в честь хозяйки, а в честь одной из киногероинь, что благородные ковбои спасают и обязательно увозят в конце фильма в сторону заката. Иногда Люсинда терялась на неделю-другую по своим кошачьим делам. Беда была в том, что других котов и кошек в маленьком таёжном поселке не было, и весенний гон заставлял бедное животное буквально лезть на деревья. Потерялась Люсинда и в эту майскую ночь.
На этот раз техника не подвела, и будильник разбудил почти вовремя. За две наносекунды до удара по корпусу посудины. Ударившись о переборку, Чорт сразу не сообразил, что его атаковали. По счастью, защитные системы в аварийном режиме ещё слегка функционировали, и тарелка не развалилась. Её просто подкинуло обратно в стратосферу, после чего аппарат устремился к земле уже в качестве падающей звезды. На торможение ушли все силы корабля, и пилот шлёпнулся на планету, обозначив своё прибытие ярким росчерком по небу.
Впрочем, падение Чорта было не столь эпично, в отличие от похожей аварии, что случилась в 1908 году в районе Подкаменной Тунгуски. Инопланетные технологии с тех пор продвинулись далеко вперед. Взрываться на корабле было нечему, поэтому он просто вызвал небольшое землетрясение в округе. Отреагировали на посадку поначалу только шаманские собаки, залившись кашляющим лаем, но быстро успокоились.
Читатель, наверное, удивится, откуда взялся католический священник в забытом Богом сибирском поселке, но, как говорят американцы – «shit happens». С отцом Джозефом дерьмо случилось в середине девяностых, когда католическая церковь и прочие баптисты предприняли мирно-агрессивную экспансию в Россию, дабы обратить ещё немного «туземцев» и расширить сферы влияния.
Что касается жителей посёлка, вопросов веры никогда не было и не возникало. Из предков каторжан все были в основном кержаки, трое православных солдат да интеллигентный Миха Денисо́вич, носивший магендо́вид, но считавший себя агностиком.
В очередную ходку на большую землю на предмет сбыта пушнины и прочего гешефта, на беду, свою подошёл к мужикам пастор Джозеф с брошюрками и стал втирать за веру. Мужики покивали, согласились и пригласили в гости. Когда пастор понял в какое «пиздерёво» его привезли, было уже поздно.
Мужикам новый человек был интересен и любопытен, тем более иностранец. К алкоголю американец оказался, правда, слабоват, но полюбился как собеседник, и под чарку-другую мужики уговорили его остаться. И даже пообещали соорудить ему если не собор, то часовенку. Отказываться на утро пастору было поздно, да он не особо и сопротивлялся, а местные слово сдержали. Всем поселком сообразили пастору «молельню», а плотник Сёма даже сваял, как мог, большое - в человеческий рост - распятие, по образу и подобию.
На этом, правда, для пастора Джозефа его деятельность как священнослужителя и закончилась. Проповеди его слушать никто по воскресеньям не приходил, но сама церквушка пришлась по нраву бабам. Там были скамейки, и постепенно часовня превратилась в деревенский клуб на предмет посидеть, полузгать семечки и посплетничать.
Сам же пастор от безуспешных попыток обратить местное население в католичество очень быстро обрусел и начал пить. Он-то и стал завсегдатаем Люськиного лабаза, где и проводил ежевечерне время в философских беседах с Аголом и плотником Сёмой.
Выбравшись из упавшей тарелки, Чорт прилег отдышаться, что вызвало неслабую эйфорию от стресса и избытка кислорода. Атмосфера родной планеты не отличалась богатством О2, и поначалу Чорт очень быстро опьянел. Взяв себя в лапы, он натянул респиратор, фильтрующий избытки пьянящего газа, просканировал местность и двинулся в сторону Шаманки.
Явно искусственные строения указывали на наличие цивилизации, но Чорт не успел их достичь, как ему навстречу вынырнул из кустов первый её представитель – огненно-рыжая, пушистая и голодная до общения Люсинда.
Увидев хоть и странноватое, но двуногое существо, Люсинда не испугалась, а решила подойти познакомиться. К тому же ей было одиноко, на дворе глубокая ночь, да такая, что спят даже мыши. Она подошла к существу и стала тереться о его ноги.
Ну, вот и первый контакт. Жаль, что с оборудованием почил автолингвист, но, как и все жители его планеты, Чорт был эмпатом. И он почувствовал от этого пушистого существа дружелюбие, смешанное с сексуальным возбуждением. О, Бо-оги! – подумал Чорт. Да они такие же, как мы!
Здесь следует сделать маленькое отступление по описанию инопланетянина и некоторых обычаев, принятых на его родной планете. Что касается внешности, растущие непосредственно из головы рожки-антенны, фосфоресцирующие спички зрачков и кислородный респиратор делали его похожим на фольклорного героя сказок и прочей мистики. Добавляли сходства вывернутые по-козьи колени. Единственное, что отличало от «земных» чертей, как их малюют – хвоста было три, и это были не хвосты…
Обычаем же на родной планете было – перед общением вступать в половой контакт. В результате чего налаживался контакт ментальный. Один из ху…востов предназначался для знакомства и формальных приветствий, второй – для того, чтобы здороваться с близкими друзьями, а третий – исключительно для любви.
Решив, что обычаи этой планеты схожи, Чорт решил поздороваться с представителем иной цивилизации. Поздороваться получилось от всей души. Призывно пахнущее и красиво мурлычущее существо было мягким и приятным на ощупь, поэтому космический путешественник использовал для приветствия все три своих хвоста, после чего приготовился к контакту телепатическому. Но здесь его ждала неудача. Довольная Люсинда в ответ лишь благодарно мяукнула и скрылось в темноте.
Израиль Иосифович с необычной фамилией когда-то был гениальным учёным. Впрочем, им он и остался, но был исключён из советского общества по несовместимости убеждений. Агол считал генетику наукой, и, не дожидаясь расстрела Вавилова, предпочел пропасть без вести ещё в 37-м. Собрал вещички и уехал в Сибирь сам, где и прибился на очередном «выходе в свет» к шаманским мужикам.
Как человек, сведущий в медицине, Агол выполнял в деревеньке обязанности фельдшера, но своих исследований не бросил, постепенно обустроив у себя в доме подобие лаборатории. К точно известным успехам Агола можно причислить выведение сорта морозоустойчивой конопли, не уступавшей по содержанию тетраканабиола своим южным родственникам, и то, что в этом году деду стукнуло сто двадцать пять лет. Помимо любви к исследованиям и хорошим шишкам, Израиль Иосифович увлекался изготовлением чистейшей слезы самогона, коим с лихвой обеспечивал Люськин «салун».
Здесь читатель удивится почтенному возрасту Израиля Иосифовича, да ещё при таких пристрастиях к алкоголю и лёгким наркотикам, но факт остается фактом. Дед выглядел бодро, прекрасно себя чувствовал и даже был не прочь поохотиться и побегать на лыжах.
В деревне деда уважали, слегка побаивались и считали колдуном. По рассказам необъятной супруги плотника Сёмы, которую так и звали – толстая Фёкла, Агол был чуть ли не прислужником Диавола. Будто бы однажды, придя к лекарю на «урезание чирья со срацi», Фёкла якобы видела клетку с безногими белыми мышами, что ползали как змеи.
Имевшей репутацию жуткой врунихи и сплетницы Фёкле никто не верил, что её сильно обижало. Тем более, что рассказывала она чистую правду. В своих экспериментах с генетикой и канабисом Агол порой заходил за грани, разрешенные матерью природой. Безногие белые мыши, например, были выведены после внедрения в ДНК животных гена змеи, отвечающего за наличие ног. Каким образом Агол смог достичь этих невероятных результатов в своей скудной лаборатории, остается тайной. Известно только, что в порыве вдохновения генетик иногда ставил эксперименты не только на мышах, но и на себе. И достижению почтенного возраста и бодрости духа он, вероятнее всего, обязан играми с ДНК черепахи.
* Агол Израиль Иосифович. Реально существовавший, а (по сведениям, которые невозможно проверить) существующий поныне человек. Родился в городе Бобруйск Минской губернии 7(20) ноября 1891 года. Советский ученый-генетик, биолог, философ. Бесследно пропал в 1937 году.
Обрусев, пастор Джозеф стал склонен к депрессиям и поискам жизненных смыслов. Особенно это ощущалось вечерами, и немудрено, что святой отец очень быстро пристрастился к бутылке. Но при этом старался не выпивать в одиночестве, следуя утверждению Сёмы о том, что «питие в одну харю – путь к алкоголизму».
Конечно, на деле корни этого выражения лежали отнюдь не в заботе о Джозефе и вообще не очень глубоко. Просто Фёкла имела привычку отбирать у Сёмы всю заработанную наличность, дабы не пробухивал. А убедив пастора во вредности одиночного пития, Сёма получил гарантию, что его непременно возьмут в компанию и он выпьет на халяву.
В салуне Джозеф чувствовал себя комфортнее. Обстановка в нём слегка напоминала о родном Техасе и, не знавший ранее о ностальгии, он полюбил это место всей душой. В дополнение к первым халявным ста граммам фирменного самогона, который «блия буду́ лутсче бурбона» и с которых мгновенно легчало на сердце – у пастора здесь были друзья.
С Израилем Иосифовичем читатель уже знаком, и можно догадаться, что в силу опыта и образования он представлял из себя интереснейшего собеседника. Имевший врожденную способность к языкам, ученый обрадовался возможности усовершенствовать свой английский, пастор же – шансу утолить жажду общения на родном языке и усовершенствовать русский. На том они и сдружились, проводя долгие часы за рюмкой и философскими беседами.
Вторым закадычным другом и собутыльником пастора стал плотник Сёма. Вопреки субтильной конституции Сёма отличался особой устойчивостью к алкоголю, а тяга к умным книгам делала его если не самым приятным, то крайне занимательным человеком. Правда, новые знания не подвергались критичной фильтрации. Каждую зиму Семён «заболевал» новой идеей, подчерпнутой из привезённых по весне из города книг.
Самым тяжелым периодом (не столько для Сёмы, сколько для деревни) был позапрошлый год, когда ему в руки попались «Агни-йога» и труды Софьи Блаватской. По зиме Сёма реально «рерихнулся», а жаркие споры с католиком Джозефом иногда заканчивались лёгкой потасовкой. В это время Сёма мог вывести из себя даже циника и пофигиста Агола. Однако Израиль Иосифович со свойственной ему мудростью не стал вступать в открытые конфликты - он просто тихонько подсунул Сёме «Бхагавадгиту», намекнув, что именно эта книга откроет ему все тайны.
Из «Бхагавадгиты» Сёма не понял ни слова, но «рерихнутость» быстро прошла, уступив на следующий год место дзэн-буддизму. К несказанной радости товарищей, с новой философией Сёма утратил буйность и даже не вмешивался в беседы. Сёма теперь просто пил и подчеркнуто молча созерцал свой пупок.
Глава XIV ПОСЛЕДНИЙ СОН ОТЦА ДЖОЗЕФА
В этот вечер пастору Джозефу было особенно беспокойно на душе. Метания мыслей и дискомфорт усугубляла начинающаяся алкогольная абстиненция, от которой не спасали вечерние молитвы. Поэтому пастор не стал мудрствовать лукаво, а направил свои стопы в сторону Люськиного заведения.
Но ни беседа с Израилем Иосифовичем, ни буддистское молчание Сёмы не порадовали и не развеяли тоски. В долгих беседах Агол не оставил от его убеждений и камня на камне. А в глубине души пастор понимал, что даже плотник в своих глупых метаниях по-своему прав. И Джозеф окончательно понял, что утратил веру.
Разговор не клеился, и, просидев у Люськи меньше часу, приятели разошлись по домам. Израиль Иосифович - к своим опытам, а Сёма - домой к Фёкле. В отличие от прочих учений и философий дзэн принес Сёме реальные плоды – спокойную реакцию на ругань супруги. От того, что муж не реагировал на её нарекания, Фёкла распалялась ещё больше, но Сёма только улыбался в ответ и ложился спать, не обращая на жену никакого внимания. Не обращал настолько, что Фёкла даже перестала его бить.
Конечно, состояние Сёмы нельзя было отнести к настоящему «сатори», поскольку в глубине мыслей плотнику этот процесс приносил некое садистское, а отнюдь не буддистское удовольствие.
Распрощавшись с друзьями, пастор вернулся к себе, где вопреки привычке осушил заначку, пришёл к выводу, что «жизнь – bullshit» и уснул сладким сном достигшего нирваны алкоголика. Во сне Джозефу привиделось многое: и райские кущи такого невероятно зелёного цвета, которого не увидеть в жизни, и пение ангелов, и Иисус, который совершенно не по-христиански подошёл, сказал голосом Кифера Сазерленда: «Теперь крест твой!» и с силой толкнул Джозефа в грудь, после чего он резко проснулся. В последний раз в этой жизни.
Глава XV СЛОЖНОСТИ ПОНИМАНИЯ
Распрощавшись с Люсиндой, Чорт немного расстроился. За физическим удовлетворением по привычке должно было последовать моральное, поскольку после секса по традициям родной планеты должна была наступить фаза общения. Поначалу Чорт даже почувствовал себя использованным и ненужным, но собрав волю и хвосты в кулак, он решил не отчаиваться и искать другую разумную жизнь. Любое промедление могло закончится фатально. Системы жизнеобеспечения работали, простите за каламбур, ни к чёрту. Особенно обогрев. Синтезатор пищи не функционировал вообще, и сканер на предмет съедобности местной флоры тоже не работал. Оставалось полагаться только на интуицию.
Выйдя на окраину деревни под утро, Чорт уже порядком озяб и обрадовался первой попавшейся искусственной постройке, коей и оказался маленький костёл отца Джозефа. Зайдя внутрь храма и более-менее отогревшись, Чорт приступил к изучению местной цивилизации. По ауре обстановки он сразу понял, что это заведение относится к культуре, о чем говорило наличие явного произведения искусства по центру.
Удручало только одно: размещенное на крестообразной конструкции явно гуманоидное существо было печальным, но найденная за кафедрой книга с изображением креста говорила иное. Из-за неисправности автолингвиста Чорт не мог её прочесть, но от книги исходила особая энергетика, образующая в сознании инопланетянина слово «спасение». «Так вот где меня спасут и починят тарелку!» – обрадовался Чорт и ринулся на поиски хозяина строения и своего потенциального спасителя.
Обнаружив священника спящим, Чорт повёл себя по всем правилам и обычаям своей родной планеты. Самая первая и непреложная заповедь чортуриан завещала: «никогда не будить спящее в сладости существо, как бы разумно оно не было». От существа пахло покоем, поэтому Чорт, следуя своему этикету, молча встал у пастора в ногах и стал ждать, когда существо проснётся.
Окончание следует...
