Если ультраправые служат послушным инструментом в руках капитала, то с ультралевыми в этом смысле сложнее. И потому капитал их, по возможности, давит. Это наглядно демонстрируется внешней политикой США, которые не останавливаются перед интервенцией в подобных целях. В одном только Южном Вьетнаме они уничтожили десятки тысяч диссидентов в рамках операции Феникс. Чего ни сделаешь, борясь с «красной угрозой». Настоящим грехом столь нелюбимых мировым гегемоном революционеров была их направленность против немногочисленного имущего класса и за трудящихся. Правящие элиты всего мира ненавидят и боятся коммунистов не за недостаток в их действиях политической демократии, а за попытку установления демократии экономической путём построения коллективистской социальной системы.
Вмешиваясь во внутренние дела самых разных стран мира, правительства США не имеют формального права делать так. При этом вместо национальных, они защищают интересы своих финансовых элит. И уж, конечно, не играет роли демократия в «стране-получателе»: если нужно помочь «своему сукиному сыну», ему помогают. Далее, они подчёркивают при этом, что революция – это плохо, ведь надо мирно улучшать жизнь.
Проблема в том, что мирным путём забрать обратно отнятые землю, ресурсы и рынки чаще всего не получается. Не отдадут. Даже в благополучных странах Запада реформы чаще всего являлись результатом тяжёлой борьбы с элементами насилия. Это насилие осуществляется преимущественно теми, кто пытается эти реформы предотвратить. Революции в России, Китае, Вьетнаме, Сальвадоре – все начинались с мирных протестов. Но протестам этим не дал ход правящий олигархат в этих странах.
Революционерам Третьего мира бросается упрёк в нарушении стабильности. Если понимать под этой стабильностью общество с привилегированными отношениями – тогда да. Обязательство Соединённых Штатов защищать ненасильственное развитие по сути своей является обязательством насильственной защиты несправедливого глобального капитализма. Суть американской реальной политики ясно выразил архитектор Холодной войны Джордж Кенан:
Лучше иметь сильный режим у власти, чем либеральное правительство, если оно снисходительно, расслаблено и напичкано коммунистами.
Разница между «благоприятным», то есть правым, и «неблагоприятным», то есть левым авторитарным режимом в том, что правые сохраняют старый несправедливый порядок, а левые пытаются его изменить путём отмены эксплуататорских отношений. Соответственно, тоталитарное правительство всегда выглядело благоприятно в глазах США, если оно правое. Они не любят лишь тех, кто бросает вызов статусу кво.
Почему же коммунисты получали народную поддержку в самых разных уголках мира? Потому что они были единственными, кто делал всё для простого человека, чтобы вытащить его из трясины бедности и невежества. Те неохотные движения, которые делают правые правительства в пользу народа, вызваны не их доброй волей, а народным давлением и восстаниями. Революция – неизбежно насильственный акт. Стоит ли прогресс жертв, ему принесённых? Трудно сказать. А кто-то вообще озаботился сравнить насилие революции с насилием строя, ею свергнутым? Вспомним хотя бы о детском труде, который лидеры стран Третьего мира защищают, обосновывая это традициями и культурой. При всех ошибках, кубинская революция принесла детям, а также другим гражданам страны условия жизни, не сравнимые с большинством других развивающихся стран. Глобальный капитал может сколько угодно обвинять Фиделя с товарищами в недемократичности. Реальный их «грех» – попытка создания альтернативы глобальной капиталистической системе. Можно восхищаться удивительным ростом производства в мире, но не забывать, что обратной стороной медали является рост нужды, нищеты и репрессий. Когда кто-то восхваляет плоды свободы рынка, его нужно спросить: за чей счёт?
Вот уже на протяжении сотни лет правящие круги США пропагандируют антикоммунизм. Эта пропаганда стала больше похожа на религиозную доктрину, чем на политический анализ. В сети этой пропаганды попали многие левые деятели, которые стали искать авторитетности в своих высказываниях, пиная коммунистов и Советы. Некоторые открыто признавали, что нужно очиститься от коммунистов в своих рядах, чтобы избавить себя от упрёков в этом. То есть, чтобы не стать жертвами – самим стать охотниками на ведьм. Они не понимают, что для правящих элит они останутся такими же красными, вне зависимости от членства в компартии.
Одним из типичных антикоммунистов, притворявшимся левым, был знаменитый писатель Джордж Оруэлл. В дни борьбы не на жизнь, а на смерть под Сталинградом этот деятель заявил, что
готовность критиковать Россию и Сталина является тестом на интеллектуальную честность.
Он написал «the test», то есть единственный, главный в своём роде. Других и не надо. Удобно провозглашать об этом, сидя в Лондоне. Его современные последователи в Соединённых Штатах столь же бездумно осуждают Советский Союз. Они не обращают внимания на всю его тяжёлую историю, в ходе которой страна за тридцать лет прошла путь, потребовавший у капитализма целое столетие, накормила и выучила своих детей, которым приходилось при царе работать по 14 часов в день, и поддерживала национально-освободительную борьбу по всей планете, включая любимого ими Нельсона Манделу.
Есть и другие левые, которые, признавая недостатки советского строя, указывают и на преимущества, которые хорошо бы сохранить. Но большинство практикует левый маккартизм, увы. Одним из таких является небезызвестный Хомский, который выставляет большевистских лидеров дорвавшимися до власти безразличными к благу народа злодеями. Левые антикоммунисты охотно объясняют своё моральное осуждение ленинистов «преступлениями коммунизма». И при этом сами часто состоят в Демократической партии, в правление которой японское население отправили в лагеря, сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки, объявили торговое эмбарго республиканской Испании и со вкусом бомбили Вьетнам. Все эти преступления не заставляют современных «либералов» огульно отрицать Демократическую партию или политическую систему США.
Социализм, построенный в Советском Союзе и других соцстранах, был, по их мнению, неправильным, несвободным. Можно долго спорить о словах, но по факту этот строй был чем-то совершенно другим, нежели капитализм «свободного мира». При нём не было столь кричащего неравенства, производительные силы работали не для частного обогащения, гражданам обеспечивали определённый стандарт проживания и не стремились к захвату экономик других стран. Но нет, это всё – не то для современных левых деятелей. Им подавай прямой рабочий контроль. Автор считает это сравнением несовершенной реальности с идеалом. Дай власть им самим в руки – они не справятся, ведь они не имеют представление, как может работать этот самый прямой контроль в условиях иностранной интервенции и саботажа внутри, да ещё в отсутствие бюрократии. Не удивляет, что эти «чистые социалисты» поддерживают любую революцию, за исключением таких, которые добиваются успеха. Они мечтают о новом обществе, которое будет населено новыми людьми без бюрократов и эгоистов. Когда реальность оказывается иной, некоторые из них продолжают обвинять эту самую реальность и революцию, обманувших их ожидания.
На деле же защитить новые общественные отношения без централизации власти – дело практически невозможное. После того, как сандинисты сбросили Сомосу в Никарагуа, там нашлись деятели, которые собирались вооружить пролетариат, который должен был вступить в прямое владение фабриками и заводами. Зачем нужны все эти бюрократы с военными? Зачем государственная власть? При таких обстоятельствах новое правительство Никарагуа не устояло бы и двух месяцев против организованной США контрреволюции. Они бы не смогли ни выставить армию, ни обеспечить её, ни организовать национальные экономические и социальные программы. Но левым критиканам, всю жизнь сидящим в оппозиции, это не понять. Им проще обливать грязью Ленина со Сталиным, чем объяснить, почему в своей стране они не создали успешного революционного движения.
Для успеха народной революции нужно избавиться от контроля имущего класса над учреждениями и ресурсами, а также противостоять контрреволюции. Для этого нужна централизованная власть. Этой необходимости не были особенно рады ни большевики, ни сандинисты. Но в противном случае революцию ждёт незавидная судьба, описанная Энгельсом в его комментарии испанского восстания 1872-73 годов, при котором
каждый город провозгласил себя суверенным и установил революционный комитет... каждый город действовал самостоятельно, декларируя, что важным было не сотрудничество с другими городами, а отделение от них, таким образом исключая возможность совместной атаки... Фрагментация и изоляция революционных сил позволила правительственным войскам разбить один мятеж за другим.
Так бы случилось и в Гражданскую войну, когда четырнадцать капиталистических держав пошли на Советскую Россию. Те годы заметно сказались на психологии большевиков, которые стали ощущать себя в осаждённой крепости. Тот самый Ленин, который выступал за внутрипартийную демократию и боролся против «авторитариста» Троцкого (который преобразился в «демократа» лишь тогда, когда проиграл внутрипартийную борьбу), стал призывать к устранению Рабочей оппозиции и других оппозиционных групп внутри партии. К концу двадцатых страна встала перед выбором: продолжить централизацию страны и экономики или двигаться в сторону либерализации, дав больше свободы профсоюзам и политическим организациям, автономии союзным республикам и не препятствуя частному предпринимательству. Второй путь был, по мнению автора, более гуманным, чем казарменный социализм, выбранный Сталиным. С одной лишь проблемой: он бы не выдержал фашистского нашествия.
Падение власти коммунистов в Восточной Европе и СССР было встречено с восторгом многими левыми интеллектуалами. На самом деле радоваться здесь особо нечему. Особенно тем, кто хотел бы облегчения участи народам Третьего мира, которым уже никто так не поможет, как помогали Советы. Несладко становится и в мире Первом, где пропала необходимость убеждать трудящихся, что они живут лучше, чем в соцстранах. «Капитализм с человеческим лицом» сменяется «капитализмом на твоём лице». Всё, вступиться больше некому.
Сравнивать пользу и вред революции – неблагодарное занятие. И всё же им нужно заниматься, иначе рано или поздно спросят: зачем были нужны эти все жертвы. Автор справедливо указывает, что жизнь простого народа в России при Советской власти стала заметно лучше, чем при царях. В среднем, конечно. Проблема в его аргументации в том, что он не может знать, как было бы, если бы революция не случилась. Были страны, в которых жизнь улучшалась и без столь значительных социальных потрясений. Не сколько потому, что их меньше стали эксплуатировать, а скорее потому, что производительность труда выросла настолько, что позволила рост благосостояния для всех. В Третьем мире, о котором так стенает автор, мы наблюдаем взрывной рост населения, идущий уже десятки лет. Да, живут они бедно. Но лучше, чем раньше, это бесспорно. Проблема у коммунистов в том, что они считают революцию абсолютно необходимой. Практика же показывает, что не всегда. Автор, приводя лишь подтверждающие его тезис примеры, закрывает на это глаза.
Глава про левых антикоммунистов мне очень понравилась. Кстати, перевод её можно найти в Интернете. Мне до сих пор не доводилось знакомиться со столь глубокой критикой антисоветизма, которую даёт нам этот пожилой американец. В советской традиции было обличать чужие недостатки, не замечая своих. Но даже в этом щадили левых антисоветчиков. Их как бы не было: ни троцкистов, ни анархистов. Ни Оруэлла, ни Хомского. Ошибки же большевиков или замалчивались, или отрицались. И отрицаются многими до сих пор: не признаётся массовый характер репрессий и жертв, неэффективность экономики и централизованного планирования, моральное разложение верхов и низов общества, неверие в победу коммунизма и растущий национализм.
Я рад, что, хоть и поздно, нашлись люди, которые сказали: да, советский строй был неидеален, но в нём кое-что было лучше, чем у других. И кое-что, конечно, хуже. Наша задача на сегодня – взять из прошлого только зёрна, оставив плевелы истории. Если мы не справимся с этим – наступим на те же грабли, на которых скакали наши отцы и деды.
