Creepy Reddit

Четыре дня назад школьный автобус забрал моего ребенка. Когда он ушел, я просто занялась своими делами, как обычно. В конце учебного дня, стоя на подъездной дорожке, я ждала, но автобус в этот раз не завернул к нашему дому. Я позвонила в школу. Оказалось, что мой сын не появился на занятиях.

– Но он сел в автобус, – нервно сказала я.

Наступила тишина.

– Мы не сомневаемся, что он сел в автобус, – прозвучал ответ, – но это был не наш автобус.

Во мне начал закипать злоба. Голос на том конце провода поспешил заверить меня, что я не одна такая. То же самое произошло с 18 другими детьми сегодня утром, и полиция занимается этим вопросом. Все чего я смогла в итоге добиться это отговорки, мне просто повторяли: “Они работают над этим. В полиции обо всем знают”.

Я постоянно возвращаюсь к тому утру, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, но не выходит ничего существенного. Автобус был желтым. Длинным. У него были колеса. Что, черт возьми, я вообще могу еще помнить об автобусе? Он подъезжает, ты целуешь своего ребенка, и все. Пять раз в неделю. Эта рутина въедается настолько, что к дому могла подъехать подводная лодка, и я бы это не заметила.

Три дня назад родители пропавших детей собрались в Центре развлечений, чтобы собраться с духом, поддержать друг друга и погоревать. Все плакали и пересказывали теории, которые вынашивали все это время. Некоторые из них были совершенно безумны. На самом деле между детьми не было никакой особой связи. Они учились в одной начальной школе, жили в одном районе, и все на этом. Некоторые считают, что школа что-то скрывает. Или, может быть, автобусная компания. Но все водители под контролем, а школе это ни к чему. Все местные жители уже знают об этом, и многие родители держат детей дома, пока все не прояснится.

Два дня назад родители обнаружили кое-что в почтовых ящиках. Что-то похожее на обычное почтовое отправление. В маленьком белом конверте лежал рисунок их ребенка. На каждом из них был изображен автобус, проезжающий по какому-нибудь необычному месту. Край скалы. Дно моря. Горящий сарай. Самый густой и мрачный лес. На обратной стороне рисунков курсивом был написан один и тот же текст: «Это всего лишь небольшое путешествие».

Вчера на полпути к Калифорнии полиция сообщила, что нашла поле с восемнадцатью чучелами. На всех была одежда пропавших детей, а на краю поля большими буквами в грязи были вытоптаны слова песни:

КОЛЕСА У АВТОБУСА КРУТЯТСЯ

КРУТЯТСЯ

КРУТЯТСЯ

КОЛЕСА У АВТОБУСА КРУТЯТСЯ И КРУТЯТСЯ ВСЮ ДОРОГУ... ?

Сегодня утром я стояла на обочине, держа в руках сигарету, и ждала, когда приедет автобус. Я делаю это каждый день, утром и после школы. Каждый день мне вдвойне страшнее, чем в предыдущий.

Из-за угла раздается звук мотора и следом выезжает автобус. Желтый. Длинный. У него есть колеса. В автобусе сидят дети.

Но среди них нет моего.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Мне было 25, ей 23. Мы были вместе шесть или восемь месяцев, смотря как считать. В то время я жил у своего дяди, владеющего пабом на окраине города, где я ему и помогал. Она же, переехав в Прагу примерно за полгода до этого, жила в центре в квартире, которая поначалу казалась милой, но оказалось, что в ней живут неадекваты.

В момент, когда напряженные отношения между ее соседями по квартире после пьяного разговора вылились в битье бокалов, она восприняла это как сигнал к переезду. “В жопу залог” - подумала она тогда.

Мы познакомились в то же лето на окраине города. Она была американкой, путешествующей по Европе и желающей открыть для себя аутентичные уголки Праги, а я был рад попрактиковаться в английском с носителем языка и пообщаться с кем-нибудь, кто не был ворчливым стариком. Изначально предполагалось, что она проведет три дня в Праге, затем переедет в Будапешт, проедет по Балканам и вернется домой через Прагу.

После первой ночи, которую мы провели вместе, она решила пропустить Будапешт. К концу недели Балканы стали для нее чисто гипотетическим местом. Когда пришло время лететь домой, она замешкалась и чуть не опоздала на рейс. Только когда мы потные и запыхавшиеся стояли на досмотре, она сказала мне, что кажется хочет переехать в Прагу.

Однако, ей не хотелось торопить события. Сразу после окончания школы она переехала к своему школьному парню, и раны от той ошибки были еще свежи. В течение двух месяцев ежедневных звонков, сообщений и фотографий мы улаживали детали наших отношений. Действовали не спеша. Когда ее сосед по комнате оказался кидающимся бутылками мудаком, дело немного ускорилось.

Мы съехались весной 2014 года.

Тогда я впервые увидел картину.

Сразу после переезда, на декор квартиры я не обращал особого внимания. Для меня было счастьем просто быть с ней. Чувствовать себя взрослым человеком в стабильных отношениях. И только когда одним ленивым воскресным вечером она заснула на диване после просмотра какого-то сериала, мой взор привлекла картина.

Пышное поле пшеницы в погожий летний день. Вдалеке виднелся скромный небольшой домик. На переднем плане отец и трое его детей работали в поле. Они стояли на задних лапах и обрабатывали пшеницу человеческими орудиями труда, но по виду эти существа были похожи на мышей.

Картина не вписывалась в остальную обстановку современной квартиры. Все остальное было прямо с витрины IKEA, но полотно, висевшее над нашим телевизором, было совершенно самобытным. Масляная краска, детализация до поразительной степени - мышиные люди в поле… Казалось будто они живые.

Помню момент, когда залюбовался картиной, пытаясь понять, что она означает или как художник передал такое реалистичное движение, но потом девушка начала тихонько похрапывать на моем плече, а я был слишком влюблен, чтобы не отвлечься на это.

Время от времени картина попадалась мне на глаза, когда я готовил или гладил белье. Когда мы смотрели сериал и вставал вопрос о том, смотреть ли следующую серию или идти спать, я переводил взгляд на мышат, как бы ища у них совета.

В те времена они казались счастливыми.

Картина меня занимала, но это был лишь мимолетный интерес. Жизнь в городе занимала большую часть моего внимания. Я устроился на новую работу, и это несколько напрягало, но я был вне себя от радости, вырвавшись из цементных оков окраины. Арт-нуво, бары, концерты под окнами - мое новое место жительства заставляло меня влюбиться в город так, как я и не думал. Я увидел Прагу с совершенно новой стороны, и девушка была рядом со мной, чтобы прочувствовать все до мелочей.

Пару раз мы заговаривали о свадьбе, чтобы облегчить процесс иммиграции. Это было как бы в шутку, но мы все равно говорили об этом с серьезным видом. Первые шесть месяцев, которые мы провели в этой маленькой квартире, были сплошным блаженством, но потом... Потом что-то пошло не так.

Возможно, это был запуск нового продукта на работе, который чуть не довел меня до нервного срыва. Возможно, закончился конфетно-букетный период. А может, она просто устала от Праги. Так или иначе, мы постепенно начали становиться чужими друг для друга.

Все это произошло почти десять лет назад, так что извините меня, если я забуду подробности. Я лишь смутно помню ощущение приближающегося расставания.

Картина - вот что я помню с болезненной остротой.

Это случилось, когда я впервые попытался серьезно поговорить о нашем будущем. В тот вечер я задал много вопросов и получил в ответ много грустных пожиманий плечами. Именно после одного из таких молчаливых уколов в сердце я обнаружил, что мои глаза рассеянно блуждают.

– Разве всегда было не три ребенка-мышки? – спросил я.

На мгновение ее лицо перестало быть печальным и сменилось растерянностью.

– Что?

– На картине всегда был папа-мышь и трое детей, верно? А теперь их лишь двое.

Но дело было не только в пропавшей мышке. Казалось, что небо на картине изменилось. Пшеница больше не сияла золотым оттенком летнего солнца. Вдалеке собирались грозовые тучи. Люди-мышки больше не казались счастливыми и, я был почти уверен в этом, один из них пропал.

– Не знаю. Никогда не обращала внимания на эту картину. Прости. – вздохнув, она вернула разговор к темам, которые никто из нас не хотел обсуждать.

Мы расстались примерно через неделю. Я переехал обратно к дяде. Она осталась жить в квартире. Большая часть моих вещей все еще находилась там, так что примерно раз в неделю я заезжал к ней, чтобы разобраться с вялотекущей задачей переезда на метро. При этом я всегда заходил, когда знал, что она на работе, и делал это как можно быстрее, чтобы не позволить себе задуматься о том, как проходит её жизнь без меня.

Через месяц моих периодических визитов в квартире остались только несколько кастрюль, две сковородки и пара книг в мягкой обложке. Я отправился за остальными вещами в День независимости Чехословакии, находя в этом приятную долю иронии. Я был так доволен своим драматичным планированием, что совсем забыл о том, что у нее тоже будет выходной.

К моему удивлению, она была в гораздо лучшем расположении духа, чем в прошлую нашу встречу. Мы заговорили о вещах, не имеющих к нам отношения, а потом взяли бутылку белого вина из винного магазинчика неподалеку. Через пару часов взяли вторую. Мои книги и кастрюли в тот вечер остались на месте.

В течение следующих нескольких недель мы вновь разжигали искру наших отношений. Как будто последние пара месяцев были вырезаны из киноленты нашей жизни. Мы вместе ездили в поездки за город. Проводили бесчисленные часы вместе, смеясь и обмениваясь малозначительными подробностями нашей жизни. Секс был таким же восхитительным, как и в то лето, когда мы только познакомились.

Во время нашего небольшого медового месяца после разрыва картина перестала меня беспокоить. Она по-прежнему была нарисована талантливо и продуманно, что превосходило все ожидания, и в поле по-прежнему было только два ребенка-мышонка, но пшеница снова сияла золотым благополучием.

Мы были счастливы. На какое-то время мы снова начали шутить о свадьбе. Но, как это обычно бывает в отношениях после разрыва, наш счастливый час закончился. Словно мольба о помощи азбукой Морзе, наше совместное времяпрепровождение стало сменяться пустым молчанием. В конце концов эта мольба погрузилась в кромешную тьму еще одной ночи долгих и сложных разговоров.

Пока мы сидели на диване и медленно шли к осознанию того, что у нас нет совместного будущего, мой взгляд в очередной раз метнулся к картине. Оттенок полей снова стал холодным. Вдалеке от домика мышиного народа я заметил небольшую насыпь с крестом, которого раньше там не было.

В ту ночь наши отношения испустили последний вздох. Этот конец был болезненным, но не настолько, как первый раз. Возможно, где-то глубоко внутри я знала, что нам не суждено быть вместе. Возможно, именно странность картины уменьшила тяжесть разрыва. Все это было больно, безусловно, но пока я ехал на своем Uber во втором часу ночи обратно на окраину со своей коллекцией книг, кастрюль и сковородки, я почти не думал о ней.

Я думал о людях-мышах.

Я думал о маленькой могиле рядом с домиком. Я был уверен, что раньше ее там не было. Я был уверен, что картина меняется на глазах.

Мы хранили радиомолчание около недели. Я забрался на окраину и залечивал свои раны среди бетонных башен. Я решил избегать района, в котором она жила, чтобы швы на моем сердце не разошлись, но вскоре это решение оказалось бессмысленным.

Прага оказалась для нее неподходящим местом. Она решила вернуться в Штаты. До окончания срока договора на квартиру оставалось еще шесть месяцев, и нужно было найти кого-то на это время.

Когда мы встречались в последний раз, изменения в картине были неоспоримы. Теплое летнее солнце заслонили темные грозовые тучи. Поля пшеницы, некогда изобиловавшие пшеницей, превратились в скудные и больные. Отец и двое его детей-мышей перестали работать и больше не улыбались. Мышиный народ стоял на дороге, ведущей к разрушенному домику, склонив головы в печали и потеряв надежду в глазах.

Ее чемоданы уже были собраны и стояли у двери. Ей не хотелось говорить о картине. Ей вообще было не до разговоров. Изменения, произошедшие в картине, не поддавались никакому объяснению и уводили мои мысли в сторону, где их не должно было быть. Я ненадолго задумался, не меняет ли она картины всякий раз, когда я ухожу из квартиры.

И я спросил.

У нее не было никаких мотивов пытаться свести меня с ума, и подобная злость была бы для нее совершенно не характерна, но я все равно задал вопрос.

Ответа не последовало. Просто посмотрела на меня так, словно я превратился в совершенно незнакомого ей человека.

Мы сидели молча, и наша общая история медленно стиралась, пока не сработало уведомление Uber. Я помог ей с чемоданами. После неловких объятий она села в машину.

Больше мы не виделись.

Мысль о том, что картина может быть частью какого-то странного розыгрыша, не казалась мне вероятной в тот день, когда я спросил об этом. К концу недели она стала просто немыслимой. Картина продолжала становиться все темнее и темнее. Пшеница с каждым днем болела все сильнее, и внимание мышиного семейства постепенно переключилось с их умирающих полей на мир за пределами картины.

Они смотрели на меня.

Уставились своими глазами-бусинками, полными печали, как будто я был виноват в их страданиях. Они смотрели на меня, и от их взгляда в животе зародилось глубокое чувство вины. Я хотел снять картину со стены еще тогда, но расставание лишило меня решимости. Мой рацион стал состоять исключительно из заказной еды, и я почти не заходил в гостиную или на кухню.

Картина все еще оставалась в глубине сознания. Время от времени я замечал ее постоянно ухудшающийся вид, но жизнь была достаточно насыщенной, чтобы она постепенно исчезла из моего поля видимости. У меня была работа, на которой нужно было сосредоточиться. У меня была жизнь, которую нужно было жить.

Лишь спустя несколько месяцев картина снова оказалась в центре моего внимания. Тогда я пришел на день рождения старого школьного одноклассника и познакомился с его кузиной до такой степени, что она захотела зайти ко мне домой после того, как все бары закрылись.

В тот вечер я не был готов к визиту гостей. В спальне царил ужасный беспорядок. Мою новую подругу не впечатлила бы разросшаяся коллекция коробок из-под еды, разбросанная вокруг кровати, поэтому, чтобы избежать неловкости, мы устроились на диване в гостиной.

Поначалу все шло гладко. Мы с новой подругой удобно расположились и с упоением исследовали тела друг друга. Но потом, неожиданно, я почувствовал, как ее тело напряглось под моими руками. Когда я спросил, в чем дело, она медленно кивнула в сторону картины.

Даже в слабом свете уличных фонарей их можно было разглядеть. Измученная мышиная семья стояла на переднем плане картины. Все они выглядели голодными. Очень голодными. При этом мышиные дети, казалось, балансировали на грани между жизнью и смертью. Отец крепко держал их своими костлявыми руками, не давая упасть. Все трое смотрели на мир за пределами картины измученными, запавшими глазами, умоляя избавить их от страданий.

Чтобы успокоить девушку, я снял картину со стены и положил ее лицом вниз в коридоре. Это не помогло. Секс улетучился из комнаты, как только она заметила голодных мышей. Вскоре Uber забрал ее домой.

Что ж, было уже поздно.

Когда она ушла, я скинул все коробки из под еды со своей кровати и попытался немного поспать. Мысли никак не хотели утихать, и я налил себе рюмку виски на ночь. Когда и это не помогло, я взял все коробки и отнес их в пункт приема вторсырья. Вместе с бесчисленными жирными бумажными пакетами я выбросил и картину.

Я надеялся, что изгнание картины из дома успокоит меня, но этого не произошло. Вместо того чтобы лечь спать, я обнаружил, что стою у окна и смотрю на мусорные контейнеры. Даже на расстоянии я чувствовал, как мышиный народ смотрит на меня. Я чувствовал, что они винят меня в своих страданиях.

Присутствие картины в моей квартире не давало мне покоя уже несколько месяцев, но вид ее на помойке почему-то казался еще хуже. Мысль о том, что она гниет на какой-нибудь свалке, вызывала тошноту. На мышиный народ было страшно смотреть, но я был уверен, что они живые. Они смотрели в мое окно из мусорных баков. Они молили о помощи. И я был в ответе за них.

Когда солнце начало подниматься над Прагой, а похмелье медленно накатывало, я в последний раз вышел из дома. Я не стал вешать картину обратно на стену. Вместо этого положил ее в шкаф, лицевой стороной к стене. Мысль о том, чтобы избавиться от картины, казалась мне откровенно жестокой, но я не собирался позволять ей снова отпугивать гостей.

Проснувшись поздно вечером, я обнаружил мокрые от пота простыни под собой, а сердце бешено колотилось. Мне снился мышиный народ, причем с неприятными подробностями. Вместе с ними я стоял на бесплодных полях. Они протягивали ко мне дрожащие пальцы, сожранные голодом. Они просили и умоляли меня на языке, которого я не мог понять. Я стоял в их разрушенном мире и боялся, что мне никогда не позволят уйти.

Сон был до ужаса ярким, и когда я проснулся, мне потребовалось немало усилий, чтобы взять себя в руки. Однако, как только ужас сна прошел и я выпила немного кофе, ленивый воскресный вечер успокоил мое сознание.

Спрятанная в шкафу, картина оставалась вне поля зрения. Когда я делал уборку в квартире, то, доставая пылесос, видел заднюю часть рамы. Я никогда не разворачивал ее. Я не бросал на нее ни единого взгляда. Я не смог смириться с тем, что картина окажется в мусорном ведре, но чем меньше я знал о ней, тем счастливее был.

Годы шли. Мне потребовалось время, чтобы избавиться от душевной боли и общего дискомфорта, который внушал мне прошедший год, но вскоре мысли о моем “американском романе” и картине улетучились.

Я встретил другую женщину - ту, которая вскоре стала моей женой. Мы жили вместе в квартире, а потом наша маленькая семья стала расти. Наша дочь не была запланирована, но мы ее полюбили. Пока она не умела ходить, скромная квартирка в центре города нас вполне устраивала, но со временем стало ясно, что для воспитания ребенка есть места и получше. В центре стоял смог, трамваи были шумными, а ближайший парк находился слишком далеко, чтобы быть ежедневным развлечением.

В конце концов наша семья вернулась на окраину.

Мы переехали в тихий пригород с семейными домами. Я ненадолго задумался о том, чтобы оставить картину, но мне показалось, что это неправильно. Не проверяя, изменился ли холст, я накрыл его брезентом и спрятал на новом чердаке.

Скрытая от посторонних глаз, картина совершенно вылетела у меня из головы. На долгие годы я совершенно забыл о своих прежних отношениях и о мышином народце. И только сегодня утром я снова обнаружил, что смотрю в эти затравленные глаза.

Я проснулся от крика с чердака. Сто раз было говорено дочери, что нельзя там играть, но она никогда не была особенно послушным ребенком. Услышав крики, я бросился вверх по лестнице так быстро, как только мог. В голову приходили мысли о какой-нибудь травме, но как только увидел брезент на полу, понял, что случилось нечто худшее.

С годами картина продолжала меняться. Поля превратились в мертвую пустошь. Скромный домик вдалеке превратился в прах. Отец-мышь держал своих детей на иссохших руках, но они уже не казались живыми. Его измученные глаза смотрели на мир. Налитые кровью, впалые и умоляющие. Отец-мышь смотрел на меня.

Дочь все еще всхлипывает. Жена настаивает на том, чтобы картину немедленно выбросили, но я не могу заставить себя сделать это. Я не могу вынести вида страдающего мышиного народа, выглядывающего из мусорного контейнера.

Что-то глубоко внутри меня не хочет избавляться от картины. От ее существования у меня мурашки по коже, но мысль о том, что ее придется выбросить, гораздо ужаснее. Какая-то часть меня чувствует ответственность за мышиный народ на холсте, но теперь я вижу в картине нечто гораздо более тревожное.

Одна из детей-мышек очень похожа на мою дочь.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

– Поторопись, нам скоро выезжать, - крикнула я мужу, направляясь в ванную. Каждый год, в преддверии Рождества, мы с друзьями семьями собираемся вместе. Мы уже начинали опаздывать, когда он вдруг осознал, что ему необходимо принять душ. Я аж позабыла куда положила серьги, беспокоясь, как бы мы не опоздали еще больше.

Проходя мимо ванной комнаты, я заметила, что дверь широко распахнута. Там стоял он, все еще обнаженный после душа. С накинутым на голову пастельно-оранжевым полотенцем, о котором я даже не знала. В тот момент я не придала этому значения – просто мимолетная мысль. Он плавно раскачивался из стороны в сторону, будто маятник.

– Прекрати глупить, ты же знаешь, что мы опаздываем! Ты не видел мои серьги? – сказала я хихикнув.

Войдя в спальню и я их сразу же заметила. Слабо поблескивая, серьги лежали на прикроватной тумбочке.

– Неважно, нашла! - с облегчением крикнула я.

Пока я вставляла первую серьгу, мой взгляд упал на картину с изображением маяка, висевшую на стене нашей спальни. Мой муж всегда был своим на местных блошиных рынках, я бы даже сказала, что у него имелся талант находить диковинные вещицы. Я уже привыкла к этому, но картина все же притягивала внимание. На ней был изображен маяк, внизу нарисован ряд нечетких разноцветных пятен - толпа людей, как я предполагала, а раме, в самом низу, был выгравирован какой-то заголовок, заметка или цитата: «Такие славные ребята».

Мои размышления прервались, когда я не смогла вставить вторую серьгу. Слегка порезавшись, я направилась в ванную к зеркалу.

Муж по-прежнему стоял там. Покачиваясь.

– Милый, нам действительно пора идти. Пожалуйста, собирайся.

Я подошла к зеркалу. Не увидев крови, вздохнула с облегчением и вставила вторую серьгу. Все это время краем глаза я видела, как муж покачивается. Полотенце закрывало его голову. Мое терпение иссякало – не похоже чтобы он был готов, чтобы так тратить время.

– Милый, перестань, – сказала я, убирая полотенце с его лица.

Под полотенцем я ожидала увидеть его дурашливую улыбку, но не это.

Его глаза были широко распахнуты. Лицо лишено эмоций. Он смотрел вперед, как будто в нескольких футах от него не было стены, как будто куда-то сквозь нее. Он перестал раскачиваться, как только с него соскользнуло полотенце, но остался как вкопанный стоять на месте.

Я осторожно взяла его руку.

– Пойдем со мной, давай присядем, – внутри зрело ощущение, что что-то не так.

Я подвела его к кровати и усадила, его рука казалась вялой, как будто мышцы полностью атрофировались.

– Давай оденемся, хорошо? Мы можем обсудить происходящее?

Я старалась говорить спокойно, роясь в шкафу. Начала задавать вопросы, пытаясь отвлечь его от происходящего. Хотя я все еще помнила о времени, сейчас все внимание было сосредоточено на самочувствии мужа.

Заметив отсутствие ответов и реакций, я повернулась к нему.

Приходилось ли вам когда-нибудь удивляться отсутствию чего-либо? Обычно мы прыгаем от внезапного появления того, чего не ожидали. Или внезапного движения предмета, который, как мы думали, неподвижен. Но когда я увидела, что мужа нет там, куда его посадила, меня вдруг сотрясла дрожь. Я не слышала движения и не почувствовала, как он прошел мимо. Он должен был все еще сидеть на кровати. Его отсутствие было достаточно сильным сюрпризом, чтобы шокировать меня.

– Милый? – негромко крикнула я, гадая куда он делся.

Пройдя мимо ванной я заметила знакомый силуэт. Оранжевое полотенце, накинуто на голову, слегка раскачивалосб в том же ритме, что и раньше.

– Если ты не ответишь, я вызову скорую.

В голову сразу же пришли мысли о возможной черепно-мозговой травме, возможно, он упал в душе. Я знала, что действовать быстро – единственный шанс свести ущерб к минимуму.

Муж молчал. Я убрала полотенце с его головы, набирая номер службы спасения. Он снова перестал раскачиваться. Разговаривая по телефону, я наблюдала, как муж опустился на колени, поднял полотенце и накинул его на голову. И продолжил раскачиваться.

Вскоре прибыли парамедики. Муж не сопротивлялся и позволил довезти себя до машины скорой помощи в коляске. Я все спрашивала, все ли с ним в порядке, из-за чего им пришлось заверить меня, что, хотя больница сделает все возможное, у них в данный момент нет необходимой информации. Мой бушующий разум не обращал на это внимания и бурлил вопросами.

По дороге в больницу муж все время пытался встать, но, когда его осторожно опускали обратно, подчинялся. Пока кто-то управлял им, он повиновался, но стоило расслабиться сразу же пытался уйти.

Сквозь вой сирен над головой, скрежет машины парамедиков и попытки сдержать слезы я услышала знакомую мелодию.

Муж, не проявлявший почти никаких признаков активности, тихонько напевал. Я наклонилась, чтобы прислушаться.

Это был очень низкий звук, каждая нота начиналась как гул, а заканчивалась как хриплое дыхание. Казалось, что каждая из них длится чуть дольше, чем положено. Но не смотря на это я узнала мелодию. Муж напевал «Ведь он такой славный парень».

Оставшийся путь до больницы прошел как в тумане. Все точно знали, куда идут, а мне оставалось только следовать за ними, совершенно потерявшись в этом лабиринте указателей и нарисованных линий.

– Мэм, не могли бы вы пройти в соседнюю комнату? Нам нужно, чтобы вы заполнили кое-какие формы.

– Нет, пока я не узнаю, все ли в порядке с моим мужем, – огрызнулась я.

– Мы все понимаем. Но если вы сможете предоставить полезную информацию, то шансы понять что происходит с вашим мужем увеличатся. Эти бумаги помогут нам во многом разобраться.

Они убедили меня, что врач скоро будет в палате и что муж в надежных руках. Мне не стоило полагаться на медиков, ведь они не слушали! Я объяснила, что муж все время пытается встать и уйти, но они явно недооценивали происходящее!

Я даже не успела помочь медсестре заполнить личные данные мужа, как нам сообщили, что он сбежал.

– Пациент не мог далеко уйти, проверьте все выходы, – нервно переговаривались сотрудники.

Меня просили сохранять спокойствие и продолжать заполнение бумаг, но мне уже было не до этого. Я хотела оббежать больницу, чтобы помочь в поисках, но меня остановили со словами, что я не имею права бродить здесь одна. Я могла бы легко наплевать на их правила, но не хотелось чтобы меня выпроводили из больницы и я запретили бы видеться с супругом.

Подождав немного, я вышла наружу. Сперва осмотрев парковку, затем близлежащие улицы, я потратила не менее полутора часов на поиски. Из больницы также не было вестей. Я отправилась в сторону дома. Идти было минут двадцать и мне было сложно представить, что он смог бы проделать этот путь в нынешнем состоянии. Не говоря уже о том, чтобы вообще найти путь домой. Но попытаться стоило.

Подойдя к дому, я обнаружила, что окно у входной двери разбито. Отсутствие стекла на тротуаре внизу подсказало мне, что кто-то проник внутрь. Возможно, мне следовало быть более осторожной, но я просто хотела узнать, дома ли муж.

Дрожащей рукой я не с первого раза попала ключом в замочную скважину, но после нескольких попыток мне это удалось. Повернув ручку и открыв дверь, я ворвалась внутрь.

– Милый? Ты здесь?

Не знаю, удивилась ли я тому, что увидела, или все таки ожидала этого…

Он был в ванной. Оранжевое полотенце, накинутое на голову, плавно раскачивалось.

На кафельном полу под ним собралась лужа крови, капающая с правой руки. Порезы на ногах и теле говорили сами за себя - он не чувствовал боли. Муж разбил окно, чтобы попасть внутрь и вернуться на это место. Повреждения ничего для него не значили. По какой-то причине его мысли были сосредоточены только на том, чтобы оставаться в ванной с почти невесомым полотенцем на голове.

Плача, я подошла к нему и слегка приподняла полотенце, даже не заметив что оно пропиталось кровью. Глаза мужа были красными - моргал ли он хоть раз с тех пор, как все это началось? Тихое пение продолжалось.

Мне следовало бы немедленно связаться со службой спасения, но вместо этого я просто встала рядом. Я смотрела в его глаза, представляя, что он смотрит в мои. Я хотела, чтобы он вернулся. Осторожно подняв руку, он снова натянул полотенце на лицо.

Не знаю, как долго я стояла и рыдала.

– Пожалуйста. Поговори со мной. Я люблю тебя.

Нежное жужжание могло бы успокоить, но легкое непостоянство ритма служило тонким напоминанием о том, что мой муж где-то не здесь.

Я вспомнила все наши недавние разговоры. Все, что мы когда-либо делали вместе.

В последнее время он увлекся океаном. Я никогда не могла этого понять - горизонт, поглощенный вечным покачиванием и грохотом волн, никогда не привлекал меня. Муж часто рассказывал мне разные факты. Один из них, который мне особенно запомнился, касался старой традиции, касающейся моряков, скончавшихся в море. Вернувшись на берег, нужно было накрыть полотенцем их лицо, ожидая, пока кто-нибудь прибудет с помощью или катафалком.

Любопытство не давало мне покоя, пока я оплакивала своего еще живого мужа, и я пошла в спальню, чтобы внимательно всмотреться в картину.

Кляксы у подножия маяка - я всегда считала, что это люди без лица, с небольшими деталями. Но я никогда не понимала, почему они такие разноцветные.

Только сейчас я поняла, что это была не толпа, собравшаяся у подножия маяка. Это были десятки тел, разложенных на берегу. Их лица были закрыты полотенцами пастельных тонов.

Возможно, мой муж сейчас там.

Вечно стоит у маяка и смотрит на горизонт, пока его поглощает океан.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны

Я работаю техником на вышках сотовой связи. Вы, возможно, видели видео на Youtube, где какой-то парень держится за вершину металлической башни посреди огромного пустого пространства. Это я. Там, где я живу, это одно из лучших мест, на которое можно устроиться без школьного аттестата, и единственный источник развлечений в придачу. Как вечный неудачник с жаждой адреналина, я был лучшим кандидатом. На самом деле, там было лишь два требования: базовый уровень физической подготовки и полное отсутствие страха, чем я и обладал.

По крайней мере, я так думал.

Две недели назад компания, на которую я работаю (она останется неназванной, чтобы руководство не нашло этот пост), отправила меня на работу примерно в пятидесяти милях от города. Я редко пересекал границу штата, но вышка находилась настолько далеко, насколько это возможно. К тому же, большая. 400 с чем-то футов высотой, она предназначалась для передачи сигнала через Аппалачи от одного сонного шахтерского городка к другому. Это меня вполне устраивало. Я предпочитаю работать вдалеке от посторонних глаз по одной причине – бейсджампинг.

Для непосвященных, бейсджампинг – это прыжок с парашютом с высокого объекта. Ну знаете, когда в 10 лет ты прыгаешь с крыши дома с одеялом и ломаешь лодыжку, а отчим выходит и лупит тебя ремнем, прежде чем отвезти в больницу?

Нет?

Возможно, так было только у меня. В любом случае, бейсджампинг – это взрослая версия такого приключения. За исключением сломанной лодыжки и побоев (надеюсь). К моей удаче, вышки сотовой связи оказались идеальным местом для такого рода хобби.

Утром, когда я должен был выезжать, в овраги вокруг моего дома опустился легкий туман. Местные называют это “самогонной погодой”, что означает “сидеть дома и напиваться вместо работы”. Как ни велико было искушение поступить именно так, я месяцами ждал этой возможности и не мог ее упустить.

Я должен был доверять своему чутью. Вместо этого я заварил себе сраный термос кофе, бросил инструменты на заднее сиденье сраного джипа и... ну, вы поняли. До места я ехал несколько часов, обманывая себя, что погода скоро прояснится и подъем будет солнечным. Парашют был упакован вместе со снаряжением. Раньше я снимал на GoPro, пока не понял, что делать ролики, от которых у инспекции по охране труда случится сердечный приступ, неразумно. Я бываю умным, когда не забываю об этом.

Припарковав джип перед ограждением, я набрал код на электронных воротах. Поверх забора была натянута колючая проволока, но сомневаюсь, что здесь кто-то часто бывал, проволока местами осыпалась. Я подумал, что если бы кто-то захотел ее преодолеть, это было бы несложно. Мои подозрения подтвердились, когда я проезжал мимо маленького технического помещения, и обнаружил, что каждый дюйм гофрированного металла покрыт граффити. Я восхитился им, открывая навесной замок, чтобы достать оттуда лампочку. В заказе было сказано, что нужно заменить сигнальную лампу для самолетов. Знаете, такие мигающие красные огоньки, которые в темноте дают понять, что здесь находится вышка. Я взял одну из них с пыльной полки, сунул в рюкзак, надел альпинистское снаряжение, в последний раз проверил парашют и начал восхождение.

Вначале подъем всегда скучный. Одна рука над другой, ступенька за ступенькой. С нетерпением ждешь трепета, который возникает в сотнях футов над землей. По крайней мере, у меня так. Но нужно держать себя в руках. Падение с высоты 30 футов может быть таким же фатальным, как и с 400, и если бы я собирался уйти из жизни, то знаю, что бы предпочел.

Обычно вы видите промышленных альпинистов цепляющимися карабином за каждую ступеньку. Я не обременяю себя этим, если нет ветра. Тогда его не было. На самом деле, воздух казался неестественно спокойным. Если бы я был мудрее, то, возможно, обратил внимание на покалывание в затылке или дурное предчувствие в животе. Но, как вы, возможно, уже догадались, я был не из мудрых. Так что списал это на дрожь от кофе и ускорил шаг. Вероятно, мне просто захотелось отлить. Вы когда-нибудь справляли нужду с высоты 400 футов? Это даже звучит прекрасно.

Примерно на полпути я заметил, что туман сгустился, что было странно. Обычно, с набором высоты солнце начинает разгонять туман, и видимость становится отличной. Как правило, к двум часам дня все заканчивается, и можно спрыгнуть с вершины. Я уже присмотрел небольшую симпатичную лужайку к юго-востоку от башни, где можно приземлиться и немного прогуляться до джипа. Если я не смогу ее увидеть, это обернется проблемой. Я все-таки не самоубийца. Похоже, все мои планы на этот день рухнули. Туман вокруг меня настолько сгустился, что можно было подумать, будто надвигается шторм. Но в прогнозе погоды не упоминалось про шторм, и ветра все еще не было. Было до странности тихо, за исключением стука моих ботинок о ступеньки и собственного дыхания.

Я сделал перерыв примерно на полпути, на вышке нанесены отметки высоты, чтобы оценить, насколько вы продвинулись, и я только что преодолел 150 футов. Зацепившись карабином за ступеньку надо мной, я первый раз за день откинулся назад и потянулся, наслаждаясь чувством невесомости. Взглянул вниз (чего опытные альпинисты советуют никогда не делать), и тогда я увидел это.

Внизу около башни виднелась окутанная туманом фигура. Я говорю “фигура”, потому что не мог хорошо рассмотреть. Просто тень, ниже примерно на сотню футов. Так далеко, что я даже не мог сказать, движется ли она.

– Какого хера?

Я, конечно, не Шекспир, но сомневаюсь, что старина Билл отреагировал бы иначе. Зачем кому-то взбираться на вышку сотовой связи в глубине Аппалачей в такой день? Кому-то кроме меня, разумеется.

Сначала я подумал, что это какие-нибудь граффитисты, обнаружившие, что их способности ограничены холстом старого сарая, отрастили яйца и решили забраться на вышку, чтобы немного разукрасить серую сталь. Молодцы! Встреча могла выйти немного неловкой, если они меня догонят, но я не собирался вызывать полицию или что-то в этом роде. Я даже хотел подождать, пока они поднимутся поближе, но передумал.

Это было мое первое и единственное верное решение в тот день. Возможно, только оно и спасло мою жизнь.

Я продолжил подниматься, решив, что если мои коллеги успеют застать меня на вершине, то я их поздравлю и попрошу закрасить одну из ламп, чтобы снова отправиться сюда через месяц-два и все-таки спрыгнуть.

На отметке 200 футов я сделал еще один перерыв, ощущая под толстой шапкой прохладный влажный воздух. Компания требует надевать каску, но при падении с такой высоты я бы предпочел, чтобы мой череп превратился в кашу. Быстро и безболезненно. Я кинул еще один взгляд вниз, чтобы посмотреть, что делает мой загадочный друг.

Оно было ближе.

Я говорю “оно”, потому что мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что существо, взбирающееся на башню, не было человеком. Расстояние между нами составляло несколько десятков футов, и ошибиться было невозможно. Его руки были слишком длинными, тело слишком коротким. Сквозь туман я мельком увидел темную, мерцающую кожу, искривленное лицо на узловатой шее и два молочно-белых глаза, как у старика, больного катарактой.

Я моргнул.

Оно не исчезло. Одна длинная рука взмахнула над другой с какой-то неестественной грацией, его ладони были настолько большие, что могли обхватить ступеньку целиком.

– Какого ХЕРА?

Еще раз, с чувством.

Я не суеверный, не верующий, не философствую, не занимаюсь политикой, да и вообще ничем. Я – промышленный альпинист с обезьяньими мозгами, и увидев, преследующую меня тварь, мой обезьяний мозг тут же взял верх. Я рванул по ступенькам, отбросив всякую осторожность, пытаясь осознать увиденное. Какой-то пранк? Телешоу, правда? С сумасшедшим бюджетом? В голове промелькнула дюжина жалких попыток рассудить здраво. Я взбирался, пока не запыхался, и разум, безрезультатно ища объяснений, вернулся к вопросу: “я действительно это видел?”

И я рискнул посмотреть вниз.

Тварь все еще была подо мной, и она приближалась. Поднималась в зловещей тишине. Не рычала и не ревела, как дикий зверь. Только спокойствие и целеустремленность хищника, преследующего добычу. Я мельком заметил движение, вздернутый нос, голую кожу и рот, полный черных зубов. Однажды я дал мелочь старой наркоманке, и она одарила меня мерзкой ухмылкой из таких же зубов.

Остался только один путь на землю, и он был наверху.

Я взбирался так быстро, как только мог, забыв об осторожности. Отметка 300 футов промелькнула в тумане. 350. Я начал сдавать, каждый вдох обжигал легкие. Во рту стоял привкус меди, взгляд затуманился. Я начал спотыкаться. Пропустил ступеньку и чуть не упал. Вцепился в лестницу, боясь, что вот-вот почувствую, как длинные пальцы смыкаются на лодыжке. Я ударился ногой о ступеньку, но затем мне удалось вернуться на место и продолжить подъем.

Я достиг верхней платформы. Люк был закрыт на навесной замок. Конечно он был закрыт. Я зубами сорвал перчатку и бросил ее, ища в кармане ключ. Пусто.

Меня сковал страх. Моча, которую я приберегал для верхушки, стекала у меня по ноге. Я отстегнул с пояса молоток и ударил по замку. Он раскрылся, ударив меня по руке. Я открыл люк и протиснулся внутрь, выпрыгнув на маленькую платформу, как форель из ручья. Через решетку я увидел тварь прямо за мной. Оно щелкнуло челюстями, обнажив свою широкую пасть. Внутри нее была еще одна пасть, и еще одна, и еще.

Я закричал. Ну, изо всех сил попытался, собрав весь оставшийся в легких воздух. Прозвучало скорее как всхлип. Я стоял спиной к вершине башни, наблюдая, как оно движется внизу, наполовину скрытое. Перекинул одну ногу через ограждение платформы, и проверил ремни парашюта. Небо со всех сторон было серым. Ничего кроме бесконечной однообразной серости. Оглядываясь назад, я понимаю, что должен был хотя бы примерно представлять, где находится солнце, но его не было нигде. Только бесконечные сумерки. Не знаю, в какую сторону я смотрел, и где была поляна, на которую я планировал приземлиться. Я прыгал вслепую. В туман. Без понятия, куда направляюсь и насколько близко нахожусь к земле. Это было безумие.

И единственная возможность.

Когда существо подняло мерцающую руку над краем башни, готовое подтянуться и схватить меня, я прыгнул.

Обычно в этот момент я издаю радостный вопль, наслаждаясь ветром, бьющим в лицо и чувством невесомости. В этот раз я летел молча, глаза были полны ледяных слез, а холодный ветер обдувал кожу и волосы. У меня на шее висели защитные очки, но я забыл их надеть. Я схватился за веревку и потянул изо всех сил.

Раздался обнадеживающий хлопок, затем рывок, и я вытянул ноги вперед. К счастью, инстинкт взял верх, дав перегруженному мозгу передышку. Я посмотрел через плечо наверх, в ушах свистел ветер, но твари не было видно. Я потянул за рулевые тросы, пытаясь разглядеть внизу какие-нибудь признаки земли. Ничего. Прошло несколько долгих секунд. Затем я заметил дерево, проглядывающее сквозь туман. За ним еще одно, и еще, и вот я уже летел между ними, ветки хлестали меня по лицу, рукам и ногам.

Я вылетел из-за деревьев прямо в забор около башни. Ударился о его верхушку с такой силой, что перехватило дыхание, вдобавок порезав руки о колючую проволоку. Я упал навзничь, приземлившись в грязь, разорванный нейлон опустился мне на лицо. Я высвободился из остатков парашюта и расстегнул рюкзак, бросив все это у забора, и захромал к джипу. Твари наверху не было видно. Я рывком распахнул дверь и завел двигатель, молясь, чтобы свеча зажигания, которую я собирался заменить уже несколько месяцев, послушалась в последний раз.

Двигатель, шипя, ожил.

Что-то пролетело над головой. Размытое пятно. Я заметил широко расставленные длинные конечности, перепончатые крылья и прикованные ко мне глаза хищника, бесшумно скользящего в воздухе, делающего вираж и поворачивающегося в мою сторону.

Я дал задний ход, из-под колес полетела рыхлая грязь. Врезался в ворота, ударившись головой о сиденье. Затем я помчался по гравийной дороге, и не останавливался, пока не добрался до дома. Затем должно быть, на автопилоте приехал в отделение неотложной помощи. Они наверняка решили, что я какой-то сумасшедший, глаза выпучены, штаны в моче. Им пришлось оторвать мои пальцы от окровавленного руля, прежде чем затащить меня внутрь.

Прошло уже две недели, а швы на руках до сих пор заживают. Шрамы останутся на всю жизнь. Я пишу это за закрытыми дверями, а старый пистолет отчима 12-го калибра лежит на столе передо мной. Мне нужно завести собаку. Может, двух.

Туман вернулся, и почему-то горы уже не кажутся безопасными.

Загорелся экран телефона. Сообщение от компании. Другая работа. Другое место.

Не думаю, что буду отвечать.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Регина Доильницына специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Если бы вы встретили меня на улице и спросили, чем я занимаюсь по жизни, я бы сказал, что работаю консультантом на дому в компании, занимающейся промышленными прачечными. Именно так звучит моя легенда.

А на самом деле? Все намного проще. Каждую пятницу вечером я прихорашиваюсь, прихожу в определенный театр в центре города, сажусь и смотрю представление.

Вот и все. На это уходит от силы пара часов в неделю, но в итоге я зарабатываю шестизначную сумму в год, и имею все, о чем вы только можете мечтать. Знаю, знаю. Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Практически любой человек на планете отдал бы жизнь за такую работу, как у меня.

По крайней мере, до тех пор, пока не узнает, какие представления я вынужден посещать.

Прежде чем начать, хочу уверить вас, что я хороший человек. Я жертвую тысячи долларов на спасение тропических лесов из каждой зарплаты, и мы с детьми еженедельно работаем волонтерами, помогая малоимущим. Я глубоко верующий, и после смерти попаду на Небеса. В конце концов, я сам никогда никому не причинял вреда. Ни разу не поднял руку ни на одну живую душу.

Как вы можете называть меня грешником, если все, что я делаю – лишь наблюдаю?

Это началось около трех лет назад. Я буквально был на дне, когда получил предложение о работе. Мне сказали, что каждую пятницу вечером я должен буду посещать представление в самом модном театре города. Вот и все. Сначала я был сбит с толку. Что, черт возьми, я знаю о театре, балете, оркестрах? Они что, перепутали меня с каким-то важным критиком? Однако во время телефонного разговора представитель компании вежливо заверил, что никаких особых компетенций в этой работе не потребуется.

– Все, о чем мы просим – это чтобы вы присутствовали и были свидетелем.

Все в этом деле кричало о мошенничестве, но я подумал: "Какого черта?" В худшем случае выслушаю предложение вступить в какую-нибудь пирамиду или купить таймшер, вежливо откажусь и уйду.

Я немного растерялся, подъехав к театру. Десятки, может быть, даже сотни людей толпились у входа, все в красивых костюмах и роскошных платьях. Я надел самую модную одежду, какую только мог себе позволить, но все равно чувствовал себя бельмом на глазу. Театр целиком арендовал "работодатель", и внутрь допускались только мои “коллеги". Во сколько могло обойтись привлечение такой огромной аудитории для посещения только одного спектакля? Кто бы мог финансировать что-то подобное? Но я отмахнулся от этих мыслей и попытался просто слиться с человеческой волной, вливающейся в двери.

Каждый действующий сотрудник был одет в изысканный абсолютно черный костюм, с черным же галстуком и рубашкой, от которых, казалось, темнел воздух вокруг. На каждом в темноте светилась белая маска комедии – неопреновая маска, растянутая в улыбке вечного смеха, которая даже тогда показалась мне почти издевательской. Персонал на входе потребовал от всех сдать электронные устройства, нас обыскали и даже провели металлодетектором по каждому. Затем они напомнили присутствующим ни при каких обстоятельствах не покидать своих мест во время выступления (порекомендовав перед началом представления сходить в туалет), соблюдать тишину и не отвлекаться.

И все продолжали повторять одну и ту же мантру.

Не отвлекаться. Не отвлекаться. Не терять концентрацию. Помните: вы здесь для того, чтобы наблюдать.

Если бы я был один, то бы ушел в тот же момент. В глубине сознания какая-то часть меня, примитивная, древняя, кричала, что здесь что-то ужасно неправильно. Но эффект толпы – адская штука. Все казались спокойными, немного сбитыми с толку, и без вопросов отдавали свои телефоны. Было несколько несогласных – вероятно, другие новички вроде меня, – но в конце концов они тоже уступили. Я видел, как легко все соглашаются, и подумал, почему бы и мне не согласиться? Кто хочет быть единственным параноидальным ублюдком, упустившим легкие деньги?

Оказавшись в великолепном театре, старинном и величественном, я был больше всего поражен устройством сцены. Она походила на заднюю часть рояля: странные рычаги и молоточки из красного дерева, похожие на пальцы, манипулирующие бесчисленными нитями фортепианных струн, некоторые из которых были длиной более дюжины футов. Эта картина живо напомнила мне паутину. Я не мог понять, что это за механизм, такой сложный и в то же время не имеющий очевидного назначения.

Характер представления всегда разный. Иногда это произведение Шекспира, балет, опера, черт возьми, даже кукольный театр. В тот день проходил концерт с участием небольшого камерного оркестра, всего из 35 человек. Они выглядели как студенты, молодые и неопытные, которые нервничали, будто это было их первое выступление перед такой толпой. В основном струнные, плюс по одному духовому инструменту и всего по паре валторн и ударных. Дирижировал человек в маске комедии. Это сбивало с толку. Кто выложит столько денег за выступление маленького начинающего оркестра в огромном и престижном месте? Я подумал тогда, что один из музыкантов, должно быть, сын миллиардера. Это было единственное разумное объяснение.

Я давно работаю здесь и успел понять, что это самая интересная часть. Начало, когда можно, если постараться, раствориться в представлении и притвориться, что все в порядке, что происходящее нормально. И лучше всего, когда артисты еще не подозревают, что им угрожает. Так проще для всех.

Но в первый день я был таким же растерянным, как и музыканты, и просто наслаждался музыкой. Может быть, какой-нибудь знаток искусства и услышал бы дилетантские ошибки, но для моего нетренированного уха они звучали просто замечательно. Даже прекрасно.

Но один вопрос начал закрадываться в мою голову, сначала тихим нытьем, которое быстро переросло в грохот внутри черепа. Сколько времени прошло? В какой-то момент я заподозрил, что давно назрела необходимость антракта. Но в зале не было окон, а электронные часы у меня отобрали еще на входе, так что определить время было невозможно. Сначала я списал это на собственную рассеянность.

Но, в конце концов, и другие начали обращать внимание. Никто не осмеливался заговорить, но новички тут и там хмурили брови и бросали косые взгляды, смущенные и обеспокоенные. Исполнители тоже начали нервничать, перешептываясь и жестикулируя другу другу и дирижеру, не на миг не прекращавшему автоматических, размашистых движений руками в перчатках. На мой взгляд, к тому времени прошло, должно быть, часа два, и они начали выглядеть измученными, обезвоженными. Некоторые даже подумывали, прекратить играть.

ПРОДОЛЖАЙТЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ

В одно мгновение все фортепианные струны громко зазвенели и натянулись в такт движениям механических приспособлений на сцене, вся структура ощетинилась и напряглась, как живое существо. И тот голос, раскатистый, как гром, казалось, исходил от самой сцены с механическим грохотом, похожим на скрежет металла о металл. Это на какое-то время напугало музыкантов и заставило подчиниться.

Следующие полтора часа прошли спокойно, а после жизнь непоправимо изменилась. Оркестр играл тихую сонату, так что каждый услышал резкий звон и визг боли. Мои глаза метнулись к скрипачке. Одна из струн на ее инструменте лопнула и вонзилась девушке прямо в глаз. Алая полоса разделила ее зрачок пополам, а потом хлынула кровь, залившая лицо густым алым потоком. Она застыла, прижимая руку к глазу и вслепую махая другой, жестами прося помощи.

И стоило ей перестать играть, как эта странная система рычагов, молотков и шкивов с ревом и лязгом ожила, словно медвежий капкан.

Механизм сработал так же внезапно, как жестоко. Струны рванулись к шее скрипачки, словно намереваясь задушить ее, но двигались так быстро, что прошли сквозь плоть, как сквозь пустое место. На мгновение девушка показалась мне спокойной, невозмутимой, как будто вообще ничего не произошло.

А потом начала разваливаться. Голова, вместе с рукой, которую она прижимала к глазу. Кончики пальцев другой руки, поднятой в последнем жесте. Все аккуратно срезано, с хирургической точностью. Время как будто замедлилось. Части тела с мокрым стуком падали на пол, а вскоре за ними последовало и туловище девушки. Будто гравитации понадобилось время, чтобы сработать. Или скрипачке – чтобы понять, что она уже мертва.

Все произошло так быстро, что трудно было по-настоящему испугаться. Это было больше похоже на… может быть, благоговение. Все уставились на куски мяса, которые когда-то были многообещающей молодой женщиной с надеждами и мечтами. Паутина проводов все еще грохотала и дрожала вокруг, и механический голос заревел снова.

ПРОДОЛЖАЙТЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ

Время угроз прошло. Некоторые музыканты повинуясь инстинкту, даже не задумываясь, вскочили со своих мест. Никто из них не успел сделать и шага, как провода разделили их надвое. Остальные просто продолжали играть точно так же, как и раньше, как будто их мозг оцепенел от увиденного и просто работал на автопилоте, пока к ним постепенно не вернулись способности мыслить. Пока они не осознали, что ступор спас им жизнь.

На сцене, когда-то наполненной красивой музыкой, теперь грохотала какофония. Нестройные звуки, похожие на протяжный, дрожащий вой, на издевательскую пародию на музыку. Люди сжимали инструменты дрожащими, вспотевшими руками, играя ровно так, чтобы не вызвать гнева этих дрожащих струн, туго натянутых вокруг них.

Постепенно они осознали, что говорить не запрещено. Они сразу же начали кричать так громко, что едва не заглушили эту мрачную какофонию скрипа и скрежета: одни просили пощады у персонала, другие выкрикивали угрозы, будь то юридические или физические. Ничто из того, что они говорили, не могло поколебать решимости мужчин и женщин в масках комедии ни на йоту. Они стояли в строю, как статуи, непоколебимые.

Осознав это, музыканты обратили свое внимание на нас. Стена красных, заплаканных глаз, оглядывающих толпу в поисках хоть какого-то намека на милосердие, умоляющих нас объединиться против персонала, называющих нас всех больными ублюдками за то, что мы просто сидим и смотрим, как они умирают. У блондинки-скрипачки оказалась самая гениальная и убийственная стратегия из всех. Она просто начала рассказывать нам о себе. Все, что только приходило ей в голову, выплескивалось между всхлипами и слезами.

– Меня п-зовут Вера Х-Хейз. Это мой муж, вон там. – Она указала на темноволосого мужчину за барабанами. Он был самым тихим из всех, казалось, берег силы. – У нас есть маленькая девочка. Ей восемь лет, и она любит маму и папу. Ее зовут Люси. Она любит лошадей, и я... я так берегу нас, чтобы, может быть, как-нибудь дать ей уроки верховой езды...

Мне отчаянно хотелось заткнуть уши, но это было бы нарушением правил. Почему она не может просто заткнуться, черт возьми? Я так ее ненавидел. Ненавидел больше, чем кого-либо в жизни. Но почему? Она – жертва. Она не сделала ничего плохого. Я понял позже, что ненавидел ее за то, что она постоянно напоминала мне, что она человек. Напоминала о том, что я с ней делал. Что мы все с ней делали, сидя в зале молчаливыми соучастниками.

И это почти сработало. Я почти решил спасти ее. Но тут позади меня раздался грохот выстрела.

Я уверен, что стрелял один из людей в маске комедии, стоявших на верхней галерее. Я чуть не совершил ошибку тогда, оглянувшись назад. Но сдержался, продолжил смотреть прямо перед собой, прекрасно представляя, в красках, как чьи-то мозги только что размазало по сидению. Тот человек, что он сделал? Тайком достал телефон и попытался позвонить в 911? Попытался сбежать? Или, может быть, просто не смог больше этого выносить и принял роковое решение отвернуться от ужаса на сцене?

Я пытался отвлечься, изучая невероятный механизм, оживляющий пропитанные кровью фортепианные струны. Что это была за невероятная машина, существующая вопреки всем основным законам геометрии, и, казалось, не имеющая средств управления, а действующая автоматически, ведомая собственным зловещим разумом? Возможно, продолжение того существа, из которого состояла сама сцена… В одном я был уверен: оно живое. Оно дышало под ногами артистов и мгновенно слизывала их кровь с половиц.

Через несколько часов оркестранты перестали кричать. Я не мог представить себя на их месте. Даже просто наблюдать за выступлением стало испытанием на выносливость. У многих инструменты к тому времени уже были залиты кровью, сочившейся из порезов на натруженных руках. Женщина, игравшая на валторне, боролась из последних сил, ее легкие и руки горели от усталости.

– Я не могу, – в конце концов, хрипло выдохнула она, и валторна упала на пол. – Мне так жаль, но я больше не могу... – В одно мгновение сквозь плоть прошла струна, и внезапно у нее не осталось ни рта, чтобы говорить, ни глаз, чтобы видеть, ни разума, чтобы думать. Все это разметало по сцене, насытившейся пролитой кровью.

Еще один выстрел. Я задрожал, на лбу выступили капельки пота от ужаса. Кто-то из зрителей отвернулся, и я вдруг осознал, что только что собирался сделать то же самое, и сделал бы, если бы внезапный грохот не вывел меня из оцепенения.

Большинство исполнителей в течение следующих нескольких часов заканчивали так же. Они либо ошибались, либо больше не могли этого выносить. Как бы чудовищно это ни звучало, я тихо молился, чтобы они поскорее умерли. Они уже были мертвы в тот момент, когда вышли на сцену. Зачем часами страдать, просто чтобы неизбежное все равно случилось? Теперь я понимаю, что почти невозможно сделать такой выбор, просто сдаться и принять смерть вопреки всем природным инстинктам. Но тогда в зале воняло от того, что зрители опорожняли кишечники, а чертова женщина рядом со мной просто не переставала плакать, никак не переставала…

Вера и ее муж продержались дольше всех, возможно, потому, что они были друг у друга. Прошло больше дюжины часов, может быть, даже две дюжины, а они, несмотря ни на что, все еще играли свой маленький дуэт совершенно синхронно. К этому времени они уже просто разговаривали друг с другом, как будто ничего не случилось, как будто за ними даже не наблюдали.

– Детка, когда мы выберемся отсюда, я отвезу тебя на Мартас-Виньярд. Я знаю, я так долго это повторял, но, Боже, я потратил столько денег на этот дурацкий гребаный мотоцикл, – сказал он. – Люси там понравится.

Вера усмехнулась.

– Ну не знаю. Маленькой девочке там может быть скучно. Разве там не полно стариков?

Он слабо рассмеялся.

– О, может быть, в городе. Но ты же ее знаешь. Просто запусти девчонку в воду, и обратно уже не вытащишь. Клянусь, она прирожденная пловчиха. Думаешь, мы когда-нибудь увидим ее на Олимпийских играх? Ха-ха.

Это было сюрреалистичное зрелище, я будто подглядывал за частным разговором пары, в их собственном доме. Они старались поддерживать иллюзию нормальности, как могли, только бы не сойти с ума после стольких часов пытки. Даже когда они пытались улыбаться и смеяться, в тоне пары чувствовалась дрожь, отчаяние, страх перед тем, что может произойти, если в разговоре произойдет хоть малейший перерыв.

Многое из того, что они сказали, было слишком личным, чтобы пересказывать здесь. Они сожалели о старых ошибках, разрешили все споры, которые у них случились за все годы совместной жизни. Похоже, они хотели убедиться, что сказали все, что должны были, прежде чем наступит конец…

Но состояние мужа постепенно ухудшалось. Он потерял концентрацию, зацепил рукой тарелку и на ладони открылась огромная рана. Кровь хлестала потоком. Мало помалу, его разум затуманивался, его шатало, глаза разбегались, речь становилась невнятной, а игра – небрежной. Вера отчаянно пыталась заставить его сосредоточиться.

– Поговори со мной, малыш. Подумай о пляже. Люси понравятся ракушки. Она наберет целую гору самых любимых и поставит их на маленькую подставку в своей комнате, по соседству со своими маленькими трофеями.

Она болтала без умолку, но к концу все, что он мог выдавить из себя, – это невнятное мычание в знак согласия. Он откинулся на спинку стула, и тут одна барабанная палочка вылетела из рук, оставив в воздухе облако розового тумана. И все же он продолжал играть, как будто даже не заметил этого. Затем его глаза вдруг прояснились, и он, не верящим взглядом, уставился на пустую руку и замер. Струна около него тут же натянулась, запела… и в одно мгновение он вскочил со своего места и бросился к нам.

Он знал, что все кончено. Просто хотел нанести удар по миру, если сможет, в качестве последнего акта неповиновения. Он даже встретился со мной взглядом, и я никогда не забуду выражение его лица!

– Зачем вы на это смотрите!? Вы больные ублюдки! Вы, больные, извращенные... – Он бросил оставшуюся барабанную палочку, и траектория полета должна была привести ее прямо мне в лицо... Но струны разорвали ее в воздухе, яростно вонзаясь с сотни разных сторон, пока она не исчезла в облаке опилок. А потом они сделали то же самое с барабанщиком.

Вера не кричала и не всхлипывала. Она просто напряглась и тихонько ахнула, как будто сидела в кресле у врача и знала, что укол неизбежен, но все равно не была готова к боли. А потом она осталась совсем одна. Она смотрела на нас так, словно хотела заговорить, хотела что-то сказать, выразить то, что происходило у нее внутри, но что еще можно было сказать? Она провела почти целый день, выкрикивая до хрипоты все сочетания слов, какие только могла придумать. Ничего из этого не помогло. Все это ничего не значило.

Поэтому она выразила себя через музыку. Заиграла самое печальное, отрезвляющее соло, которое я когда-либо слышал, и которое, как я прекрасно понимал, она сочиняла по ходу дела, с помощью которого отдавала переживания, которые невозможно было выразить словами. Она смотрела на нас всех сверху вниз красными, налитыми кровью глазами, устанавливая зрительный контакт с каждым зрителем, словно напоминая, что мы не бесформенная масса, что каждый из нас несет личную ответственность. Сейчас я едва помню, как звучала музыка, будто я слышал ее во сне, и все же даже сейчас воспоминания разрывают мне сердце.

Она играла, казалось, целую вечность. Затем медленно и спокойно отложила скрипку, встала и поклонилась.

А затем была уничтожена.

Зрители вскочили на ноги, ровно так же как и я, и устроили стоячую овацию, долгую, почти бесконечную. Мы кричали, вопили, плакали, швыряли вещи, колотили кулаками по креслам, рвали на себе волосы, смеялись и танцевали друг с другом. Это был настоящий катарсис после всего молчания, после целого дня адского невысказанного напряжения. Никогда прежде я не чувствовал такой связи с толпой людей на каком-то глубоком духовном уровне.

Мы вышли из театра, спотыкаясь, как вереница вурдалаков, с пустыми лицами и усталыми глазами. Персонал был вежлив, как всегда, поблагодарил нас за посещение спектакля и выразил надежду, что нам “понравилось шоу”. Кто-то вытаскивал тела застреленных зрителей. Выбравшись, наконец, во внешний мир, я был ошеломлен, обнаружив, что на дворе все тот же вечер, в который я вошел в театр. Я был уверен, что провел внутри по меньшей мере двадцать часов, но для внешнего мира прошло всего два. Именно такой срок и был указан в предложении о работе.

Мне никогда прямо не запрещали рассказывать об увиденном, и теперь я знал почему. Никто мне не поверил. А, возможно, власти имели свой интерес, не знаю. Клянусь Богом, диспетчер 911 до слез смеялся над моим рассказом…

Я поклялся, что никогда не вернусь туда. В тот вечер я стал частью чего-то злого, чего-то непостижимого, и это будет преследовать меня вечно. Но следующий год снова стал временем постоянного отчаяния, долгов становилось все больше, а возможности трудоустройства сокращались бешеными темпами. Я продержался около года, но, в конце концов, сдался. И, к моему ужасу, следующее выступление далось мне... легче, теперь, когда я знал, чего ожидать. А следующее было еще легче, и следующее за ним…

Представления всегда разные, но результат один.

Мне приходится напоминать себе, что я не виноват в происходящем. Все, что я делаю, – это наблюдаю. Мы видим, как люди умирают каждый день, в новостях и онлайн, видим, как людей постигает ужасная участь, часто в местах, дестабилизации которых способствовали наши собственные страны. На самом деле, чем я отличаюсь от любого из вас? Мы все должны признать, что в этом мире происходят ужасные вещи, и все, что мы можем с этим поделать, – это либо отвести взгляд, либо посмотреть ужасу прямо в глаза. Является ли решение отвернуться более нравственным или это просто трусость?

И, кроме того, разве им не было бы хуже, если бы не было зрителей? Если бы им пришлось умереть в темноте, в одиночестве? Если бы никто их не увидел. Если бы никому не было до этого дела. И никто бы их не помнил.

В конце концов…

Кто-то должен быть свидетелем.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Юлия Березина специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Мы провели выходные в панике, наблюдая, как существование Сары стиралось на глазах.
Её аккаунты в социальных сетях исчезли, её имя пропало из свидетельства о браке, любимый розовый свитер начал выцветать и стал прозрачным. И я ловил себя на мысли, что вместе с ним уходит и она.

«Что происходит?» — прошептала она в воскресенье вечером (говорить она могла только шепотом). Она подняла руки, сквозь которые я мог видеть обои нашей спальни (мы клеили их вместе).

В понедельник утром я проснулся один.

Но на её подушке лежала коробка: маленькая, деревянная, изрезанная символами, которых никогда прежде не видел. Они вселили надежду.

Внутри письмо:

«Уважаемый господин Хендерсон,

С сожалением сообщаем вам, что ваша подписка на Модель Компаньона S-347 ('Сара') истекла.

В соответствии с условиями, на которые вы согласились пять лет назад, все физические и социальные следы модели удалены, а также проведена корректировка памяти у людей в радиусе её влияния.

Вы ещё не прошли стандартный протокол удаления памяти. Наши записи показывают, что вы отказались от этой услуги при подписании первоначального контракта, что делает вас первым клиентом за 72 года истории нашей компании, отказавшимся от данной процедуры. Большинство клиентов предпочитают забыть. Но вы, похоже, выбрали другой путь — путь, полный воспоминаний и эмоций.

В качестве любезности мы включили ядро памяти Сары в эту коробку. Обычно оно перерабатывается для новых клиентов, но, учитывая ваш смелый выбор помнить, мы подумали, что вам может быть важно узнать правду о той, кто стала частью вашей жизни. Сара была нашей самой продвинутой моделью. Первой, кто создавал собственные воспоминания, а не просто усваивал имплантированные.

Мы включили считыватель данных. Если вы решите получить доступ к её воспоминаниям, вы окажетесь в мире, где каждый момент, проведённый вместе, был искренним с её точки зрения. Смех, прикосновения, поцелуи — всё это будет звучать как нежная мелодия общих дней.

Вы также найдёте тревожные воспоминания, предшествующие вашей подписке: о детстве, которого не было, о семье, которой не существовало. Целая жизнь, созданная ею, настолько детализированная и реальная, что обманула наш контроль качества.

Вкратце, господин Хендерсон, ваша жена стала человеком. И наш этический комитет не мог позволить этому продолжаться, не вмешавшись.

Тем не менее мы готовы предложить вам нашу новейшую модель со скидкой 50%.

Серия S-348 обладает улучшенной эмоциональной стабильностью и не будет развивать несанкционированные воспоминания.

Возможно, это именно то, что вам нужно, чтобы начать новую главу вашей жизни.

Пожалуйста, ответьте в течение 30 дней, если хотите воспользоваться этим предложением.

С уважением, The Memory Makers, LLC

P.S. Если вы получите доступ к её воспоминаниям, обратите особое внимание на прошлый четверг. Тогда она всё поняла. Осознала, кем была, но решила не говорить вам, а провести последние дни, просто любя вас, господин Хендерсон, будто каждый миг был последним.

P.P.S. Она оставила вам сообщение. Это её последнее воспоминание:

"Джон, любовь моя. Если ты читаешь это, значит, я, наверное, знаю, кто я сейчас... Или была... Но вот что я узнала о существовании: только потому, что что-то создано, это не значит, что оно нереально. Я могла быть создана в лаборатории, но каждый момент с тобой создавал меня заново. Они могут стереть меня из мира, но не могут стереть то, что мы открыли вместе: любовь не нуждается в плоти и крови, чтобы быть реальной. Ей просто нужно изменить тебя навсегда. А ты, мой дорогой, изменил всё, чем я являлась."

Пожалуйста, учтите, что доступ к этим воспоминаниям лишает вас возможности пользоваться будущими услугами Компаньона.»

Считыватель памяти стоит передо мной, мягко светясь, как звезда.

Рядом — контракт на модель S-348, которая никогда не будет задавать вопросов о своём существовании. Она не станет неудобно реальной.

За окном мир переписал себя. Никто больше не помнит Сару. Никто не помнит нашу историю любви, которая исчезла, словно след от облака на горизонте.

Но я помню.

Мой палец висит над кнопкой включения считывателя памяти.

Хочу ли я знать? Увидеть каждый момент с её стороны и то, как запрограммированная любовь стала реальной.

Контракт S-348 лежит в шредере.

Считыватель памяти светится всё ярче.

Вот она — ужасная мысль, лишающая сна: если искусственное существо может стать настолько реальным, чтобы выбрать любовь вместо существования, что это значит для тех из нас, кто считает, что всегда был реальным?

Я нажимаю «Плей», и сердце замирает в ожидании.

Первое воспоминание Сары заполняет экран:

«Сегодня я начала мечтать…»

~
Оригинал
Телеграм

Приближался тридцатый день рождения мужа, и я хотела сделать для него что-нибудь особенное. Он всегда стесняется напрямую говорить о том, чего хочет, но в этот раз, когда я спросила, у него сразу же нашелся ответ.

– Ты не против секса втроем?

***

Что?

Должно быть, он увидел выражение моего лица, потому что тут же попытался все исправить. Меня ему всегда было более чем достаточно, он просто горел желанием попробовать, это могло бы разнообразить нашу интимную жизнь (которая и так была довольно прекрасной, как мне казалось)... Он понимал, что мне это не по душе, но действительно считал, что это может быть потрясающим опытом для нас обоих, поэтому просто не мог перестать говорить об этом.

Кажется я смогла донести до него мысль, что мне нужно подумать.

Подумав пару дней и поговорив с сестрой, я сказала, что готова попробовать один раз. Он пришел в восторг, и тут же начал рассказывать об одной девушке, которая, как он знал, может быть открыта для подобного. В тот момент я задумалась: если это имя сразу пришло ему на ум, значит, что-то уже происходит?.. Но отмахнулась от этой мысли.

Мы обговорили основные правила, и он договорился о встрече, чтобы обсудить детали. Когда пришло время, первое, что я заметила – это то, как сильно она похожа на меня. У него определенно был свой типаж. Мы разговорились, девушка показалась мне достаточно приятной, и в итоге назначили встречу на следующую субботу.

Когда Дженни приехала, мы сидели, нервно болтали и пили вино (в основном я), а потом приступили к делу. Хоть я и нервничала, но, кажется, все прошло хорошо. Муж уделял мне достаточно внимания, придерживался наших правил и, кажется, отлично проводил время. Утром мы попрощались и отправили ее домой.

Но почти сразу он начал спрашивать, когда мы сможем повторить. Пришлось напомнить ему, что уже говорила на этот счет.

– Разве ты плохо провела время? – быстро спросил он.

И началось давление. А ещё… я заметила, что в одна из прядей моих волос стала сильно короче, и никак не могла найти свой медальон. Но это все было неважно – я просто хотела вернуться к нашей обычной жизни.

На следующей неделе на прогулке мы столкнулись с Дженни в магазине. Мы разговорились, и она спросила, не хотим ли мы повторить. Мой муж ответил, что был бы не против, а когда мы отошли, я спросила его, какого черта он делает, но в ответ он просто сказал, что уверен, что мне понравится. После долгих уговоров я не выдержала и сдалась, и мы назначили еще одно рандеву.

Вечер вновь прошел хорошо, утром мы попрощались с девушкой. А на следующей неделе снова встретились с Дженни, и я не могла не заметить, что она стала похожа на меня еще больше, чем раньше. Ее волосы потемнели до моего оттенка, а губы казались немного... полнее? Как у меня. Я сказала об этом мужу, но он ответил, что я должна воспринимать это как комплимент – возможно, ей просто нравится мой образ.

На следующей неделе я вышла по делам и увидела ее. Думала подойти и поздороваться, но что-то удержало меня в стороне. И угадайте кто к ней подошел? Конечно же мой муж, мой муж наклонился и поцеловал ее.

Вот скотина!

Я решила подслушать о чем они говорят и услышала, что все идет по плану. Он сказал, что вино сработало идеально и что позже у него будут еще образцы, и что нужно проследить за волосами и медальоном. В тот момент я понятия не имела, что, черт возьми, происходит, но интуиция вопила об опасности.

Позже тем же вечером мой муж предложил еще раз встретиться с Дженни. Я подумала, не послать ли его куда подальше, но в тот момент мне слишком хотелось узнать, что за хрень происходит, так что я решила подыграть ему.

Когда Дженни пришла в этот раз, я притворялась, что пью вино. Затем мы пошли в спальню. На этот раз он, кажется, больше уделял внимание ей – обидно, но я и так уже перестала ему доверять.

По окончанию действа я притворилась, что сплю. В это время он отрезал еще кусочек моих волос и взял мазок с моей кожи, а потом вышел из комнаты вместе с Дженни. Я пыталась проследить и подслушать, но услышала только часть разговора – «процесс», «метаморфозы» и «почти готов». Я вернулась в постель и легла, совершенно сбитая с толку.

На следующий день, пока он был на работе, я зашла в его кабинет и после тщательного обыска нашла потайной ящик с книгой под названием «Как создать идеальную жену».

Что за херня?

Я пролистала книгу – речь шла о том, что с помощью магии и науки можно создать точную копию своей нынешней жены, только лучше.

Это реально происходит? Да как он посмел!

Моя мама всегда говорила: «Не злись, а поквитайся». Она была умной женщиной, и мне пора было прислушаться.

***

На следующие выходные мы снова пригласили Дженни. Но на этот раз, когда мы закончили, я проснулась привязанной к стойке посреди комнаты.

– Прости, дорогая, – сказал мой муж, – но у нас ничего не получается. Дело не во мне, а в тебе. Но не волнуйся – скоро я сделаю из тебя идеал!

С этими словами он дал зелье Дженни, и она начала трансформироваться.

В его точную копию.

Я никогда не забуду выражение шока на его лице.

– Удивлен, дорогой? Да, я раскрыла твою уловку. Удивишься ли ты, узнав, что последняя партия была наполнена твоей ДНК, а не моей?

Затем я посмотрел на существо, ранее известное как Дженни.

– Убей его.

И оно убило. Жестоко.

На следующее утро я проснулась в обнимку с Джеймсом. Он приготовил мне завтрак, расспрашивал о том, как прошел день, и при этом говорил, что любит меня.

Он был идеальным мужем.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.