Дожевав, Лёвка сдвинул шапку на макушку, чуть поморщился, когда особо подлая капля мороси прилипла к носу, но заявил строго и веско:
— Сегодня предстартовая подготовка. Завтра летим.
Тоха кинул остаток печенья просительно подкравшемуся голубю и ухмыльнулся:
— Уже неделю подготовка. Завтра опять так же скажешь. И послезавтра.
— Навигатор Гозман! Отставить! — строго смахнул ещё одну каплю Лёвка. Подумал и вернул шапку на место. — Бортинженер Мягков, как системы?
Задумчиво взиравшего в небо с приоткрытым ртом Шурку пришлось толкнуть, чтобы тот отреагировал:
— А? Системы? — Шурка смутился и вместо неба уставился в лужу под ногами. — Ну это… Работают вроде.
— Не «работают вроде», а функционируют согласно установленным нормам! — отчеканил Лёвка. — Ты бортинженер или кто?
Голубь, рассчитывая на продолжение банкета, сделал несколько шагов в сторону Тохи, но тот подло обстрелял доверчивую птицу снежноягодником. Потом снова ухмыльнулся:
— Лёвыч, не бухти. Ты вообще видел, чтоб так разговаривали? Ну, если не в книжках твоих.
Книжки — это было святое. Из книжек, предложенных отцом поначалу «для общего развития», Лёвка и узнал, что люди, оказывается, не только ходят в школу. Люди, как выяснилось, летают в космос. Для этого они изучают небо в телескопы, высчитывают траектории движения звёзд, варят сложные сплавы и собирают хитрые электросхемы. Люди строят ракеты. Без ракет людям ну просто никуда.
Поэтому Лёвка набычился и рявкнул:
— Р-р-разговорчики! — а потом примирительно махнул рукой: — Завтра точно летим. Слово!
Ракета была прекрасна. Некогда её сварили из железного лома, покрасили в несколько слоёв, а после водрузили на детской площадке, чтобы служить объектом приложения бесконечной детской же энергии. Со временем площадку перепланировали, отделив ракету живой изгородью, а потом и вовсе снесли — по слухам, те самые «кооператоры», — как-то очень быстро воткнув на её месте уродливый коричневый продмаг. Ракета же выжила там, в своём закутке, но одиноко стояла и сыпала хлопьями краски… Пока не явился Лёвка.
Отец, внимательно выслушав восторги и планы, оные поддержал и даже дал несколько дельных советов. Именно он приволок кусок толстой фанеры и помог примотать его проволокой вместо отломанного старшеклассниками стабилизатора. А в один прекрасный день, отложив газеты, во дворе собрались остальные отцы экипажа — с краской, кистями и прочим. Тохин батя, правда, ворчал, что в нынешние времена «прочее» достать нелегко… Но к концу дня ракета засияла, будто только с завода.
Сегодня сияние приглушала липкая осенняя морось. А ещё тот факт, что на ступеньках в ракету сидел новенький. Сидел и бессовестно кидал в рот карамельку за карамелькой, даже не предлагая поделиться.
Новенького звали Богдан. Он появился во дворе недавно, вместе с крикливой мамой, вечно всем недовольной и требовательной. Из всего двора женщина предпочитала общаться в основном с «кооператорами», и те, судя по всему, тоже нашли в ней родственную душу.
— Ну так что, — сходу затянул Богдан неприятным, плаксивым голосом, – берёте меня? Ну берёте, нет?
Вопрос поднимался уже не первый раз. Лёвка даже не мог объяснить себе, почему не жаждет расширить состав экипажа. Кажется, за это отвечала интуиция. Он молча подошёл к ракете, провёл по мокрому стабилизатору ладонью, обтёр её о штанину и только после этого негромко скомандовал:
— Посторонним покинуть пусковую площадку. Вы-пол-нять!
На удивление, Богдан будто даже не расстроился. Он встал, ссыпал с колен горку карамельных обёрток и заявил:
— А мне дядя вообще-то видик привёз.
«Видик» — это было сильно. Про «видики» рассказывали те же старшеклассники, и рассказывали дивное. Порой даже такое, что щёки наливались жаром, а уши — пунцом. Экипаж чуть ли не хором ахнул. Оценив эффект, Богдан продолжил:
— Так вот, там есть фильм, он американский. И в нём на этих ваших ракетах уже давно никто не летает! Там звездолёты, они делают «вжжж!» — и уже на другой планете. А ещё там инопланетяне, бластеры и космическая принцесса!
Экипаж замер. «Вжжж!» с бластерами крепко ударили по престижу ракеты. На долю мгновения Лёвке самому захотелось бросить всё, бежать к видику и смотреть, смотреть, смотреть, как инопланетяне на звездолётах спасают космических принцесс. Правда, только на долю. Он собрал волю в кулак, толкнул им каждого из друзей в бок и повторил:
— Завтра летим. Бортинженер Мягков, системы! Навигатор Гозман, где расчёты?
Наваждение спало. Экипаж опомнился, встрепенулся, занялся делом. Богдан, поглядев на происходящее, кинул в рот ещё одну карамельку и передразнил:
— «Зявтря литимь!» — и уходя, добавил как-то совсем по-взрослому, мрачно и ехидно: — Ну-ну, ну-ну…
Лёвка не удостоил его даже напутственного пинка. Дел хватало и без того.
Следующий день начался с телефонного звонка. Успев припомнить все обидные слова в адрес тех, кто срывает космонавту режим дня, Лёвка успел даже спустить с постели одну из ног. Но его опередил отец.
— Да… Саша, ты? Да… Сейчас позову. Лев, тебя.
Если Шурка звонил первым, это означало экстраординарное. У аппарата Лёвка очутился одним прыжком.
— Там!.. Там!.. — почти нечленораздельно орали из трубки. Пришлось сходу включить командные интонации.
— Отставить! — рявкнул Лёвка. И уже чуть спокойнее: — Бортинженер Мягков, доложить обстановку.
— Слушаюсь, товарищ капитан! — в трубке браво клацнули зубами, но тут же сбились на неуставное: — Атас! Полный атас! Нашу ракету увозят!
На этот раз из подъезда Лёвку вынесло будто взрывной волной, чуть ли не вместе с дверью. По двору пронёсся джинсовый вихрь, голые осенние кусты брызнули остатками снежноягодника. К стартовой площадке капитан корабля прибыл с небольшим личным рекордом.
Треугольник между ракетой, продмагом и остатками живой изгороди занимала грязно-жёлтая туша автокрана. На стреле было выведено «Клинцы». Вспомнился Шуркин эпитет: «полные клинцы».
Вокруг ракеты ходила, почёсывая затылки, пара абсолютно идентичных мужичков в трениках и тельняшках. Ими пыталась командовать мама Богдана, но получалось у неё как-то неубедительно:
— Да подцепили и дёрнули! Что за бездари… Мне вас учить, что ли?
— Сама дёргай, — отмахивались мужички. — Оно ж вмуровано. Гидравлика того — и каюк. А спросят с нас.
Лёвка вклинился между спорщиками и полоснул всех яростным, но спокойным, практически ледяным взглядом, скопированным у отца.
— Посторонним покинуть пусковую площадку, — звонко отчеканил он, встопорщившись, словно кот перед стаей собак. — Вы-пол-нять!
Дискуссия пресеклась. Мужички снова синхронно почесались. Богданова мама расширила густо подведённые глаза и протянула, напомнив собственного сына:
— Какой грубый мальчик! А чей это мальчик? Мальчик, иди, тут взрослые заняты!
Назвать капитана космического корабля «мальчиком», да ещё три раза подряд… Лёвка уже готовился перейти с командной лексики на дворовую — и дворовую весьма! — когда на плечо опустилась знакомая тяжёлая ладонь. Отец.
— Это мой сын, — веско уронил он. — Что здесь происходит?
Мужички осторожно, приставными шажками двинулись за кран. Мама Богдана уперла руки в бока и стала похожа на сахарницу.
— А не ваше дело! — и замахала мужичкам: — Вы-то куда? Давайте, давайте, работаем!
Отец едва уловимо нахмурился. Посмотрел на собеседницу в упор. И произнёс тем самым тоном, который так старательно копировал Лёвка:
Сработало. Мужичков буквально сдуло. «Сахарница» отшатнулась и забормотала:
— А что отставить, что отставить-то? Мешает!
Брови отца сдвинулись сильнее.
— Так это… — раздалось шумное сопение, — магазину! Расширяться будем!
Вокруг уже собрались зрители. Добежал, распахнув рот, Шурка, выдвинулся из-за ракеты Тоха. Случайные прохожие тоже подтянулись, но стали поодаль.
Отец постоял, вколачивая маму Богдана взглядом в землю. Потом медленно опустил веки, кивнул каким-то своим мыслям:
— Ладно, — и разворачиваясь, через плечо: — Идём, Лев.
Это вышло жалко. Постыдно. Недостойно настоящего космонавта. Лёвкины уши тут же вспыхнули, будто их коснулось пламя из дюз. Отец только махнул ладонью: следуй за мной. Втянув голову, стараясь не смотреть на застывших друзей, Лёвка поплёлся следом.
Вопросов он не задавал, ни по пути, ни дома. Знал: когда отец такой, вопросы остаются без ответа. Сам тоже молча поел, разложил книги по полкам, посидел на диване, уставившись в стену… И задремал.
Проснулся Лёвка от легчайшего прикосновения к плечу. За окнами, да и в комнате прочно поселилась вязкая ночная темень. Отец стоял перед ним, едва различимый, зачем-то одетый по-уличному. Часы у соседей торжественно прогудели дюжиной ударов. Неужели полночь? Сколько же он спал?
— Идём. — Показалось, или отец улыбнулся? — Не отставай, Лев.
Какое уж тут отставать! Впрочем, во дворе Лёвка запнулся о спиленные, да так и забытые ветви старых тополей. Ни зги не видать… И боязно, если честно. Народу-то никого, только они с отцом.
Когда миновали кусты, стало понятно, что они идут к ракете. Точнее, туда, где раньше ракета стояла. Сейчас далёкое, рассеянное в тумане мерцание уличных фонарей очерчивало лишь следы от огромных колёс на песке да ямы на месте вырванных опор. К горлу подкатил горький, обидный ком.
Обойдя ямы, отец остановился и негромко хмыкнул. Потом что-то вытащил из кармана. Раздался тихий треск, блеснуло синим. Лёвка распахнул рот, почти как Шурка обычно, да так и сел на землю.
Наверное, это нельзя было назвать ракетой. Скорее, звездолётом — тем самым, из видика, с бластерами и принцессами. Гладко-ребристый, словно бы целиком отлитый из переливчатого синего стекла, он висел над ямами в песке. Висел и звал.
Лёвка потянулся было к мерцающему боку — и отдёрнул ладонь. А как же экипаж?!
— Прости, — словно бы прочёл мысли отец. Виновато пожал плечами. — На одного.
Тысяча мыслей пробежала в голове. Откуда у отца звездолёт? Где он его всё время прятал? Кто он вообще такой, этот человек, которого привычно называть «отцом»? И человек ли? Тысяча мыслей — о ерунде, на самом-то деле. Собрав волю в кулак, Лёвка толкнул им себя в бок, встал и спросил:
Отец улыбнулся, теперь уже отчётливее.
«А и верно», — подумал Лёвка. Он снова протянул руку к боку звездолёта. Мерцание стало ярче, напористее. Оно накрыло с головой, заполонило всю площадку, где раньше была ракета. Там, где к продмагу тянулись провода от ближайшего столба, сыпануло искрами. Потом смотреть стало почти больно…
А потом смотреть стало некому. Ну, кроме одинокого мужчины, который ещё долго стоял посреди двора, запрокинув голову, и пытался сквозь густой ноябрьский туман увидеть дальние галактики глубокого космоса.
