К вечеру всё стало другим.
Воздух — суше. Свет — ровнее. Лес стал редеть, и кустарник, с которым Лёха сражался на ходу, уступил место придорожной траве, примятой и жёлтой, как будто её здесь косили. С каждым шагом он чувствовал, как исчезает глухота. Где-то далеко — гул. Он сперва не поверил, остановился, прислушался. Да, это был он — ровный, механический, вибрирующий.
Он шёл на него, как на песню, как на маяк. Почти бежал. Камни под ногами, остатки лесной дорожки, запах асфальта — всё было новым, как будто из другого мира.
И вдруг — край. Обочина. Дальше — полоса асфальта, широкая, ровная, с белыми разделителями. Шоссе. По нему медленно, как улитки, ползли машины — тянулась пробка. Лёха застыл. Изгиб трассы уходил влево, дальше — лес снова смыкался. Справа тянулся гул. Вдалеке что-то мигало синим и оранжевым. Он увидел: на горизонте — авария. Развороченный кузов фуры, искорёженная легковушка.
Стоял, весь в грязи, обмотанный берестой, с палкой в руке, как странник из другого времени. В груди колотилось — а вдруг не поймут? А вдруг подумают… кто? Бродяга? Беглец? Сумасшедший?
Но одна машина вырвалась из общей колонны. Медленно двигалась вдоль обочины. На борту — белые буквы синим: "Милиция".
Он, не раздумывая, поднял руку. Не махал, не кричал — просто встал. Машина поравнялась, остановилась.
За рулём сидел молодой сержант. Совсем пацан. С открытым лицом, коротко стриженный. Он опустил стекло, нахмурился, но без страха.
— Ты что, парень? — спросил, оглядев его с ног до головы. — Ты откуда вылез?
Лёха попытался говорить. Голос сорвался. Он сглотнул, попробовал ещё раз.
— Я... не знаю. Из леса. Меня избили. Я… я не помню даже кто я. Я просто шёл... давно уже.
Сержант пару секунд смотрел, потом почесал нос, выдохнул.
— Ясно… Слушай, впереди фура врезалась в грузовик с цементом. Мы тут уже три часа стоим. Хочешь — садись. Довезу до участка, там оформим. А заодно и скорая пусть глянет.
Он вышел, открыл заднюю дверь. Лёха, не веря себе, забрался внутрь. Сиденье было жёстким, пахло кожей, резиной и табаком. Машина тронулась. За окном — ряды машин, скучные лица в салонах, уставшие фары. Все ехали — в города, в семьи, в нормальную жизнь.
Через несколько часов — город. Участок. Старое здание, облезшая штукатурка, вывеска "Отдел внутренних дел". Его повели по коридору. Спрашивали. Взяли имя. Он честно сказал:
— Лёха. Может, Алексей. Не знаю. Я сам себе выбрал, пока шёл…
— Ну, Алексей, значит. Запишем.
Пока писали, вызвали скорую. Врачи приехали, осмотрели, сняли показания. Он почти не слышал их. Тело болело, голова кружилась, но он был в тепле. В безопасности.
А потом появились журналисты.
Сначала один — девушка с диктофоном. Потом — парень с камерой.
— Правда, вы шли из леса? — спросила она. — Серьёзно не помните, кто вы?
— Нет, — сказал он. — Не помню. Только лес. И медведя. И… огонь.
Они переглянулись, кто-то шепнул «амнезия». Кто-то: «Выживший». Вспышка фотоаппарата. Вопросы.
Лёха сидел, завернувшись в одеяло, и смотрел в окно. Там была улица. Свет. Гудки машин. Человеческий мир. Он вернулся.
Но знал — внутри остался лес. Где-то в нём стоял дуб. И угольки его первого огня до сих пор, может быть, тлели в земле.
************************
События действительно закрутились так, будто кто-то схватил жизнь Лёхи — или Фёдора, как теперь заявляли — за шиворот и швырнул её в бетонную мясорубку.
Сначала было тепло. Больницы, прививки, уколы, чистая койка, доктор, который хмыкал и трогал ему лоб. Одежда — не из бересты, а настоящая. Потом — бумаги, разговоры. Приехала женщина с прокуренным голосом и странной интонацией, что-то подписать. Он подписал, не думая. Он ещё не осознал, что его уже отгородили от улицы.
А потом — серые стены. Камера. Скрип кровати. Холодный унитаз. Ржавый умывальник. И воздух — глухой, тяжёлый, как в бункере.
Через два дня привели адвоката. Женщину. Сухую, угловатую, лет под шестьдесят. Волосы туго затянуты, пальцы длинные, кожа — будто пергамент, перетянутая кольцами морщин.
Она села напротив, не снимая пальто, оглядела его как инородный предмет.
— Ну, здравствуйте, Фёдор Алексеевич, — сказала она спокойно, как врач говорит раковому больному: «У вас третья стадия».
Он не ответил. Просто смотрел.
— Думаете, вы святой? Что вас по ошибке? Что вы — герой, вышедший из леса? Сказочный выживший?
Пауза. Затем она подалась чуть ближе:
— Нет. Вас зовут Фёдор Гродищев. По отцу — Алексеевич. Вы из Подволочья. Есть паспорт, отпечатки, служили в армии, трижды судим, дважды за хулиганство, один раз за изнасилование, которое тогда «не доказали».
Он всё ещё молчал. Сердце стучало где-то в висках.
— Наверное, у вас вопросы, — продолжила она. — Но предупреждаю: шансы у вас нулевые. Вы либо не помните, либо прикидываетесь. А может, вы и правда не помните — у таких, как вы, голова часто пошла по швам.
Но вы маньяк, Фёдор. Вы насиловали и убивали девочек. Маленьких. В лесу, в заброшенных дачах, в сёлах. У нас — фотографии. У нас — показания. У нас — ДНК. Ваш след в крови одной из девочек, найденной в феврале. Вас опознали.
Он ничего не чувствовал. Ни страха, ни гнева. Как будто сидел в кинотеатре и смотрел чужой фильм. Только неинтересный. Сломанный.
Он, Лёха, шёл через лес. Он жрал морошку, закапывал колья. Он сражался с болотом. Это он был. А то, что рассказывает эта женщина… это не он. Это кто-то другой. Возможно — тело одно, но внутри…
— Вас в лесу нашли не мы, — продолжала она. — Вас поймали селяне. Местные. Нашли, привязали к дереву, избивали всю ночь. Били до полусмерти. Я видела фотографии. Я лично не понимаю, почему вас не добили. Но они говорят: «Мы его оставили умирать. Пусть лес его сожрёт».
Она достала из сумки бумагу. Положила перед ним.
— Суд на следующей неделе. Будет быстро. СМИ уже всё знают. Люди — обозлены.
И да, предвосхищая ваш вопрос: по такому делу — высшая мера. То есть вышка, если вы всё ещё не ориентируетесь. Вас убьют, Фёдор.
Он смотрел на бумагу, но не читал. Он думал, что, возможно, это всё — бред. Возможно, он умер в том болоте, захлёбываясь грязью. Возможно, его сознание просто улетело. Но с другой стороны — разве можно судить за то, что ты не помнишь? Что если это был не он?
А если и был — значит ли это, что тот Лёха, что строил шалаш, ел лягушек, боялся медведя — он не настоящий? Или, наоборот, именно он — человек, впервые ставший чистым?
— Но я… я не он, — сказал он наконец. — Я не знаю, кто он. Я ничего не помню. Я жил в лесу, я ел снег. Я боялся умереть. Это был я. А вы говорите — фотографии… убийства…
— Суду будет плевать. Запомните это, Фёдор. Им нужен не ваш внутренний мир, а приговор. И они его получат.
Она встала. Глянула на него ещё раз — взглядом, в котором не было жалости. Только усталость и холод.
— До понедельника. Готовьтесь.
Лёха… Фёдор… — остался один. Он упёрся лбом в стену и прошептал:
— Если я такой, как вы говорите… почему я теперь чувствую, что не хочу умирать? Что я боюсь. Как человек?
Ответа не было. Только капающая из крана вода. И стук сердца — в груди. Всё ещё живого.
https://t.me/owlleads ссылка на тг канал, там о личном, черновики и анонсы новых рассказов.