Рыночная экономика + СССР

Разработка Генеральной схемы развития и размещения производительных сил СССР на ближайшее десятилетие, а также прогнозы дальнейшего развития народного хозяйства показывают, что освоение многих природных богатств Севера является жизненной необходимостью для всей нашей страны, что без их использования затормозилось бы развитие народного хозяйства СССР, особенно его Европейской части, где расположено более 3/4 основных фондов промышленности, производится 4/5 промышленной продукции, расселено 3/4 всего населения СССР и имеется лишь 10% геологических запасов топлива. Приходится продвигаться на Север, хотя это и сопряжено с большими трудностями и повышенными затратами на выполнение того же объема работы по сравнению с другими районами. Весьма положительным в этом движении на Север является то обстоятельство, что здесь выявлены скопления природных богатств в гигантских масштабах, причем многие из них обладают исключительно высокими качествами. Благодаря этому объем затрат общественного труда на единицу продукции в этих случаях резко уменьшается, и, несмотря на действующие на Севере удорожающие факторы, северная продукция оказывается дешевле. Так, Кольские апатитовые концентраты являются самым высококачественным и самым дешевым сырьем для производства фосфатных удобрений в стране, в миллионах тонн он направляется также на экспорт; обская нефть становится самой дешевой, при очень высоком ее качестве, так как она почти лишена вредных примесей серы. Норильские никель и медь тоже самые дешевые и высококачественные.

Нефть и газ являются в современном мире наиболее эффективным видом топлива и лучшим химическим сырьем. Достигнутый уровень науки и техники дает возможность получить из этого сырья самые разнообразные виды химической продукции. Благодаря открытию Урало-Волжской нефтегазовой области Советский Союз за последние 10—15 лет сделал большой шаг вперед, подняв удельный вес нефти и газа в топливном балансе страны с 20% в 1950 году до 61% в 1969 году. Замена угольного топлива нефтегазовым дала экономию народному хозяйству лишь за десять лет (1955—1965 гг.) 16 миллиардов рублей. Однако, запасов в Урало-Волжской области, являющейся сейчас основным источником снабжения страны нефтью, недостаточно. 2/3 прогнозных запасов нефти и 2/3 голубого топлива расположено в северных районах. Жемчужиной всей страны является Западно-Сибирская низменность, где выявлены уникальные месторождения нефти, такие как Самотлор, которое сможет давать до 100 миллионов тонн в год, такие крупнейшие в мире месторождения газа как Уренгой с запасами 5 триллионов кубометров, Заполярное и многие другие с запасами более 1 триллиона кубометров газа в каждом. Быстро растет и добыча газа.

Больше трети всей потребности страны в нефти и газе будет покрывать Обский Север, причем он окажется более чем в два раза дешевле углей Донбасса, а для Урала в два раза дешевле среднеазиатского газа. Но запасы нефти и газа очень велики и в других северных районах. Север становится самой крупной и самой экономичной топливной базой Советского Союза на многие и многие годы.

В наш век технической революции цветные металлы занимают важное место. В СССР основные запасы никеля и меди, руды которых включают такие ценные компоненты, как кобальт, платина и другие, а также цинка, свинца, олова, расположены в районах Севера. Вот уже несколько десятков лет Колыма и Чукотка не теряют своего значения как важнейшей базы золотой промышленности СССР.

До половины всех лесных ресурсов страны расположено на Севере, и рациональное их использование является одной из крупных народнохозяйственных задач.

Из года в год растут капитальные вложения в хозяйственное освоение северных территорий. За последние десять лет они увеличились в два раза по сравнению с вложениями за предыдущие 40 лет, достигнув 25 миллиардов рублей, а в следующее десятилетие они увеличатся не менее чем в два раза.

Условия хозяйственного освоения Европейского и Азиатского Севера весьма различны. Первый значительно ближе к крупнейшим промышленным центрам и связан с ними сетью железных дорог. Второй отдален от них подчас на многие тысячи километров бездорожья. Наступление на Север дело не простое. Суровый климат, вечная мерзлота, сильная заболоченность, бездорожье, малонаселенность, заставляющая завозить сюда рабочих и специалистов всех рангов,— все это создает большие трудности, для преодоления которых требуются особые приемы и подходы. Пренебрежение специфическими северными условиями приводит не только к крупным экономическим потерям, но и ставит в трудные бытовые условия работников, что ведет к повышенной текучести кадров.

В целом сложилось некоторое противоречие между быстро возрастающими масштабами освоения Севера и применяемыми методами хозяйствования, а также техническими средствами, перенесенными из районов средней полосы. Коренное изменение этого положения является важнейшей народнохозяйственной задачей.

Описываемый в книге ряд отрицательных явлений характеризует именно это противоречие в хозяйственном освоении Севера: пока еще применяются автомобили, горная, дорожная, строительная техника, не рассчитанные на работу в условиях Севера, строятся дома тех же типов, что и в районах, где температура намного выше. Строительство дорог, электростанций, жилого и культурного фонда и всего того, что мы называем районным комплексом, до сих пор отстает от процессов освоения. А отсюда все те нежелательные явления, которые наблюдаются в северных районах, неумолкающие споры, возникающие потому, что до последнего времени изменению методов и техники освоения Севера некоторыми министерствами и ведомствами уделялось мало внимания.

Директивами XXIII съезда КПСС предусмотрено создание техники для работы в условиях низких температур: повышение северных льгот для всех категорий трудящихся Крайнего Севера и районов, приравненных к ним; опережающие темпы строительства жилищ и культурных учреждений в этих районах. В имеющем большое значение постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР, опубликованном в «Правде» 15 января 1970 года, дается задание на развитие добычи нефти на севере Западной Сибири в 1975 году до 130 миллионов тонн, а в 1980 году — до 260 миллионов тонн. В том же постановлении предусматривается система взаимосвязанных мероприятий, обеспечивающих выполнение этого решения на высоком техническом уровне с учетом специфических северных условий. Это постановление партии и правительства определяет экономическую и техническую политику на Севере.

Многое уже делается для выполнения этих решений. Ряд научных институтов и конструкторских бюро работают над созданием специальных машин — горных, дорожных и других, которые позволят резко сократить численность обслуживающих рабочих. В ближайшее время в серийное производство пускаются десятки видов машин в «северном исполнении», налаживается производство резиновых изделий, смазочных и других материалов, действующих при низких температурах.

Немало делается в области строительства: создаются новые типы домов, рассчитанные на условия Севера, разрабатываются проекты и начато создание в соседних экономических районах «тыловых» строительных баз, в частности, производство заводским путем сборных конструкций из легких материалов для доставки их самолетами и другими видами транспорта в отдаленные районы Севера со сборкой на месте в кратчайшие сроки.

Вместе с тем надо дать себе отчет в том, что в северных районах переход на новые методы хозяйствования является сложным и длительным делом, требующим не только значительных капитальных вложений, но и, если угодно, психологической перестройки многих работников. В этом плане важнейшее значение имеет полное осознание необходимости всемерной экономии живого труда.

Экономия живого труда поставлена партией и правительством как всенародная задача, но для районов Севера она имеет особое значение. Здесь не только в 2—3 раза выше оплата труда, но и, как справедливо отмечают авторы книги, на каждого занятого в основной отрасли производства приходится 5—6 работающих в других вспомогательных отраслях производства с такими же надбавками. Но еще большие затраты вызывают бытовое устройство работников и их семей. Парадоксальным кажется то обстоятельство, что, несмотря на повышенную оплату труда, пока еще уровень жизни, измеряемый жилищными и другими условиями, на Севере в ряде мест ниже чем в южнее расположенных районах. Явно целесообразнее решать задачи с меньшим числом работников, предоставив им более высокий уровень жизни, что создаст на Севере устойчивые кадры, появятся «аборигены» второго, третьего и последующих поколений. Такие кадры преобладают на Европейском Севере, их уже немало и на Азиатском.

Важной задачей является подготовка кадров высшей и средней квалификации с «северным» уклоном в ВУЗах и средних специальных учебных заведениях. Готовя специалистов широкого профиля, следует выделять группы студентов, которые намерены работать в северных районах, дать им соответствующий комплекс знаний и навыков, чтобы, приехав на место работы на Севере, они были полноценными специалистами. «Северный» уклон специалиста и квалифицированного рабочего не менее, а часто еще более важен, чем техника в северном исполнении. Устройство квалифицированного и неквалифицированного рабочего и специалиста на Севере и его содержание обходится в общем почти одинаково, а эффект от их труда резко различается. Северу нужны именно квалифицированные кадры, особенно с ростом технического вооружения всех видов производства. Надо привыкнуть к мысли, что Северу надо давать все самое лучшее, что может выделить наша страна,— и машины, и людей, что именно такой подход наиболее выгоден для экономики всей страны.

Следует напомнить, что такой подход был определен В. И. Лениным в первые годы после победы Октября. Множество опубликованных документов и архивных материалов с огромной убедительностью показывают, что уже тогда Лениным были поставлены широкие задачи изучения и хозяйственного освоения Севера. На Север направлялось много экспедиций по изучению морей Арктики и богатств недр. Уже в те годы были открыты богатства Кольского полуострова и залежи медноникелевых руд Норильска. И характерно, что во всех ленинских декретах и других документах о северных экспедициях указывалось на отбор всего лучшего, чем располагала тогда молодая Страна Советов, и направление для изучения и освоения Севера наиболее крупных ученых и специалистов. Ленинское наследие и сегодня дает ключ к пониманию многих явлений на Севере.

Общие проблемы освоения Севера имеют прямое отношение к теме этой книги. Однако Магаданская область имеет и свои специфические проблемы. Остановимся на некоторых из них.

Магаданская область является, пожалуй, единственным в мире районом, где так велик удельный вес добычи россыпного золота. Добыча золота из россыпей, как известно, намного легче, чем из рудных месторождений. Во всех зарубежных странах, располагающих золотыми месторождениями, россыпи в основном уже отработаны, поэтому там давно перешли на коренные месторождения. На нашем Северо-Востоке россыпных месторождений еще много, и от их разработки, разумеется, мы не откажемся, пока они не будут, исчерпаны, а это произойдет еще не скоро. Но разработка россыпей имеет свои недостатки: сезонность промывки песков; недолговечность образуемых поселков. Кроме того, надо помнить и о том, что запасы россыпей не безграничны. Поэтому проблема изучения и освоения рудных месторождений золота представляется одной из важнейших, в них будущее области. При этом использование рудных месторождений, эксплуатация которых рассчитывается на многие десятки лет, изменяет облик поселений.

Развитие Магаданской области зависит также от резкого роста энерговооруженности. Золотая промышленность и развитие добычи других видов ценных ископаемых требует усиления энергетической базы и перехода на более высокопроизводительные машины. Экономия живого труда для этой области, находящейся в наиболее суровых природных условиях, стоит острее, чем для любого другого района Севера. Поэтому интенсификация всех процессов производства имеет для этой области более актуальное значение, чем для других районов.

Раздается немало голосов: в каком направлении пойдет развитие Магаданской области, когда будут исчерпаны золотые россыпи? Успокоим этих товарищей: во-первых, до исчерпания россыпей еще далеко, во-вторых, коренные месторождения, как считают геологи, располагают запасами металла в рудах намного больше, чем их было в россыпях в начале освоения. Ускорение их разведки и определит перспективы развития хозяйства области. И в-третьих, не только золотом богата Магаданская область. Здесь уже открыто первое месторождение природного газа, выявлены промышленные месторождения ртути и других ценных ископаемых. Богат нефтью и другими месторождениями шельф Чукотского моря, возможно, что не менее, чем Арктический шельф Аляски, о котором шумит весь мир. Словом, природных богатств в недрах Магаданской области достаточно для развития экономики области на многие поколения. Весь вопрос в том, чтобы, используя преимущества социалистического общества, на базе современного научно-технического прогресса осваивать эти богатства природы быстрее, лучше, с меньшими затратами общественного труда, создавая для населения области возможно более высокий уровень жизни, поскольку природа ставит здесь человеку наибольшие преграды и трудности.

С. В. СЛАВИН

доктор экономических наук, профессор.

Положение, конечно, надо менять, но зависит это не от местных руководителей, а от центральных органов. Северяне же, к сожалению, поставлены в такие условия, что не могут даже добиться разумных норм на снабжение своей техники запасными частями. Тракторы, работающие в золотой промышленности, в исключительно трудных условиях, снабжаются запчастями так же, как и те, что пашут на Кубани,— по одним и тем же нормам «Сельхозтехники».

И понятно, что нынешнее положение вызывает у северян своеобразную реакцию: есть трудности со снабжением— сделаем все на месте. И делают! Сломалась машина — отремонтируем. И ремонтируют!

Странная все-таки получается картина: ведь никто — решительно никто!— не спорит с тем, что хозяйство Северо-Востока надо развивать с минимально возможными затратами «живого труда». С этим согласны и ученые, и Совет по изучению производительных сил при Госплане СССР, и сам Госплан. Согласие есть, а дела нет.

Как дипломатично выразился один из участников магаданского совещания, «экономические и социальные издержки социалистического общества по хозяйственному освоению ресурсов Севера сегодня выше общественно необходимых...»

Размышляя обо всем этом, мы продолжаем путешествие по Колымской трассе.

— Вот вы спрашивали, какие тут у нас законы,— Толя Муравьев вкусно затягивается сигареткой.— Если машина встала на обочине, ни один водитель мимо не проедет, особенно зимой. Остановится и узнает, в чем дело, почему ты стоишь. Если ты спишь, он тебя разбудит, опросит, как себя чувствуешь, не угорел ли... Зимой, коль мотор заглох, я с попутной сообщаю в диспетчерскую и жду часа два. Не придет «техничка» — бросаю груз и с попутной же еду к диспетчеру сам. Иначе замерзнешь, смерть. И сколько бы водителей ни проехало, никто твой груз не тронет — такой закон. Воровства у нас на трассе не наблюдается... Трасса сами видели какая — тут не до баловства. Иной раз идешь рядом с обрывом в каких-нибудь двадцати сантиметрах... Смотрите!..

Мы, признаться, вздрогнули. Но, к счастью, его «смотрите!» относилось совсем не к обрыву. Смотреть надо было на чудо природы: два озерца рядом, одно сплошь покрыто льдом и снегом, а другое совсем летнее, прозрачное, отражающее и звезды, и луну, и прибрежные деревья, высокие, совсем подмосковные, и темные силуэты гор. Питают это озеро теплые ключи. Вот так по всей трассе — островки микроклимата, как оазисы в пустыне.

И такими же оазисами показались нам шоферские гостиницы с душем, тапочками, пижамами, белоснежным постельным бельем в комнатах на двоих и четверых. Такие домашние на вид, но строгие женщины-диспетчеры без всяких церемоний и объяснений отбирают путевку и укладывают спать каждого, кто за рулем больше двенадцати часов подряд. Здесь 'гостеприимно встречают вас ночные столовые, где в любое время суток есть и чай, и кофе, и полный обед, и, конечно, отличный выбор «вкуснейших» колымских шоферских историй, заполнивших не одну катушку нашего диктофона.

У Толи Муравьева, слава богу, в запасе есть еще не израсходованные «часы бодрствования», и нам разрешают следовать дальше. Ужинаем в компании десятка шоферов, благодарим — кормят довольно вкусно, и снова в путь!

Переползаем через перевал, делаем очередную — сотую, тысячную?— заячью петлю.

— Летом здесь хорошо,— говорит Толя, показывая на озерцо среди сопок.— Мы иной раз остановимся, попьем чайку у костра... А зимой двенадцать шоферов вытаскивали «Татру» — вот тут, у поворота. Кто трос волокет, кто еще что...

Проехали еще сто пятьдесят километров, и опять — диспетчерская, столовая, рембаза. Здорово все-таки поставлено это дело на Колымской трассе!

На этот раз Муравьев уже еле-еле проскочил контрольный пункт: он за рулем одиннадцать часов, а полагается не более двенадцати. До Магадана еще 150 километров. Девушка-диспетчер оглядела его критически — огромного, в солдатских сапожищах, рыжего, красивого ?— дотянет до Магадана или отправить спать? Но тут уж мы взмолились: спешим. И строгая диспетчерша махнула рукой: валяйте! На щите, возле ее будки, Толя внимательно прочитал прогноз погоды и «прогноз дороги»': где подмыло дождем, как себя чувствуют мостики после недавнего небольшого паводка, где объезд, где опасные ухабы. На далекой северной автомобильной дороге — полный порядок!

Впрочем, как известно, дорожный порядок вовсе не исключает дорожных происшествий.

— С этой трассой шутки плохи,—в который уже раз повторяет Муравьев.— Чуть что — держи ушки топориком...

Не успел Толя произнести эти слова, как мы тут же получили возможность убедиться в реальности колымской шоферской солидарности: впереди идущий грузовик на скользкой от дождя дороге занесло в кювет. К. счастью, здесь не было обрыва. Гренадер резко затормозил, высунулся из кабины.

— Ну что, змей, залетел в кювет, да?.. Бывает! Нужно осторожней немного ездить...

В мгновение он уже развернул как надо свой огромный «МАЗ», подал незадачливому водителю трос, снова уселся в своей кабине и стал зычно командовать операцией.

— Цепляй!.. За фаркопф цепляй!.. Куда ты цепляешь за крюк?.. Давай только вместе: я посигналю, а потом ты начнешь трогаться. Договорились?!

Расстались мы уже утром, в Магадане. Нам нужно было спешить на аэродром — предстоял перелет на Камчатку, а Толя Муравьев торопился получить новый груз. План у него был такой: сначала погрузиться, а потом уж спать, ибо наступал субботний выходной день и он опасался, что позже некому будет оформить документы.

Мы крепко пожали друг другу руки, обменялись адресами, договорились непременно списаться, встретиться: целую ночь вместе на Колымской трассе — это все-таки, знаете ли...

— Еще свидимся! — уверенно сказал Толя Муравьев, первоклассный шофер и инструктор автомобилизма, гренадер в два метра ростом.

Стратегия освоения

Северяне называют Север во множественном числе— «севера». Северо-Восток — всем северам Север. Это как бы Сибирь в Сибири. Наиболее трудный и очень важный для нас край.

Проблемы «северов» так же разнообразны, различны, как и сами «севера». Однако чем ближе знакомишься с этими проблемами, тем отчетливее улавливаешь, что есть среди них такие, которые волнуют всех северян: на Кольском полуострове и на Северном Урале, в низовьях, Оби и на Алдане, в Норильске и на Чукотке, на Камчатке и на Сахалине. Не беремся перечислить все общее.

Попробуем назвать лишь самое важное... Это, вероятно, северная техника, строительство на Севере, проекты освоения, вопросы расселения. Каждая из проблем требует глубокой разработки.

Нам приходилось бывать на многих «северах». И мы знаем, что имеются, конечно, отличия, часто они даже очень велики — «северный шаблон» был бы большой ошибкой. Но еще большая ошибка — игнорирование общего для «северов» и, как результат, перенесение на Север шаблонов средней полосы России, что пока повсеместно и происходит.

Мы сильно погрешили бы против истины, если бы стали утверждать, что наука мало сделала для освоения Севера. Но еще ошибочнее было бы утверждение, что многое здесь делается по науке. Там, где дело касается, скажем, геологии, без науки — ни шагу. Когда надо решить вопрос о строительстве того или иного горнодобывающего предприятия, никто не примет решения без утверждения в должном, строго установленном порядке геологических запасов ископаемых.

Совсем иное и даже чуть ли не противоположное положение во всем, что касается человека на Севере. Здесь до сих пор обходятся примитивным «здравым смыслом», постоянно попадают впросак, но уроков, похоже, пока не извлекли.

И вот результаты. Новый город Билибино оказался на золотой россыпи. Певек страдает от жестоких ветров— при его размещении не был учтен рельеф местности...

Ошибок могло бы быть куда меньше, если бы хорошо изучили опыт освоения Севера, со всеми его достижениями и просчетами. Нельзя выбирать площадки для будущих городов «на глазок» — это можно было бы осознать по крайней мере лет тридцать назад на примере той же «столицы Колымского края» — Магадана. В середине июня в полутора десятках километров от города — колымское лето с нежной зеленью лиственницы. А в самом Магадане лиственницы и не думают распускаться. Чуть ли не каждый день на город наползает густой туман. Сыро, промозгло, мрачно. Нам рассказывали, что неудача с выбором площадки для города — на узком и низком перешейке между двумя заливами холодного Охотского моря — была замечена очень скоро. Но здесь уже было вложено сколько-то миллионов рублей. Поэтому на перенос зарождающегося города не решились. И, похоже, не извлекли из этого урока полезного вывода, во всяком случае — для Севера в целом. Как говорят специалисты, «первая заповедь освоения Севера»—предварительное детальное изучение площадок — повсеместно на Севере нарушается.

Это лишь один, наиболее наглядный пример уровня нашего хозяйствования на Севере. Почему же ценный опыт освоения мало учитывается и используется? Дело, видимо, в том, что нет органа, который в полной мере и в полном объеме отвечал бы за наши северные дела. Как это ни странно, в стране нет даже центра, в котором накапливались бы данные по Северу в полном объеме, а не по узкой теме, которой занимается то или иное научное учреждение или проектный институт.

Впечатление такое, что на громадном, многотысячекилометровом фронте, где действуют миллионы людей, нет общего командования, нет штаба и каждое подразделение этого фронта—от полка до взвода — действует : самостоятельно, на свой страх и риск, не представляя себе своих резервов, не зная соседей по фронту и не взаимодействуя с ними.

Но дадут ли какую выгоду специальные органы, которые стали бы руководить освоением Севера?

Приведем один пример. Разговор о специальной технике, технике в северном исполнении продолжается не первое десятилетие. Что же сделано практически? Во что это обходится народному хозяйству? По последним данным, от одной пятой до одной четвертой части всех тракторов, тягачей, автомобилей, дорожно-строительных машин, экскаваторов, строительных и подъемных кранов работает в «северных» условиях, для которых они не приспособлены1. Между прочим, «северные» условия работы существуют не только на собственно Севере, но и в южных районах Западной и Восточной Сибири и Дальнего Востока. И вот печальный экономический итог: «убытки только в результате преждевременного выбытия из строя техники в районах с природными условиями, отличными от средней полосы страны, составляют несколько сот миллионов рублей ежегодно, не считая дополнительных затрат на более частый капитальный ремонт и потерь от пониженной производительности машин...».

Снижение этих потерь всего на несколько процентов с лихвой окупит все расходы на содержание специальных органов по руководству освоением Севера. Кстати, если нет специальных органов, то это еще не означает, что нет людей, занимающихся хозяйственным руководством этим делом, только они работают сейчас в различных учреждениях и участвуют в северных делах «между прочим», в дополнение к своим основным делам.

Раз у какого-то министерства, комитета или главка северные дела занимают 1—3 процента общего объема их дел, то Север никак не может быть поставлен «во главу угла», ему никак не может быть уделено основное или хотя бы сколько-нибудь значительное внимание. Разве это не понятно?

И зачем, скажем, машиностроительным министерствам заниматься особой «северной» техникой, если эта техника требует значительных дополнительных затрат? Нужны лучшие, более дорогие материалы, их труднее обрабатывать, нужна переналадка оборудования, производство менее крупными сериями и т. д. Машина в северном исполнении неизбежно дороже обычной серийной машины для «средних» условий. И этим министерствам нет дела до того, что в эксплуатации эти специальные машины многократно возместят дополнительные на них затраты. И тем более нет им дела до того, что вдвое более производительный бульдозер на Колыме означает, что по крайней мере 10 человек будут жить не на Севере, а в привычных условиях юга или средней полосы.

Мы убеждены, что без специальных органов управления трудно решительно поднять эффективность его освоения. Мы рады, что к тем же выводам пришли крупнейшие наши специалисты. На совещании по проблемам развития и размещения производительных сил Сибири, что прошло IB мае 1969 г. в Новосибирске, академики А. А. Трофимук, Л. А. Мелентьев, член-корреспондент АН СССР А. Г. Аганбегян в один голос говорили, что без органов территориального управления громадные затраты общества на освоение Сибири и особенно ее Севера не могут дать необходимых результатов.

Органы по управлению нашими северными делами должны, как нам кажется, иметь сильные научные учреждения. И прежде всего — Институт хозяйственного освоения новых территорий. Вопросы техники, экономики, градостроительства, демографии, социологии он мог бы рассматривать в теснейшей взаимоувязке. Каким должно быть освоение той или иной территории — сплошным или очаговым, в какой последовательности вести строительство, кого завозить на Север, какие условия создать на «северах» людям, какие строить города — эти и множество других важных вопросов нельзя сейчас решать «на глазок», по наитию, если, конечно, мы хотим получить от освоения Севера большой экономический эффект.

Север быстро развивается. Масштабы освоения Севера неизбежно будут возрастать. Этим масштабам должен соответствовать и уровень решения наших северных дел.

Преимущества нашего социалистического строя и планового хозяйства позволяют нам осваивать Север самыми эффективными методами. Но эти возможности пока далеко не полностью используются, в частности, и потому, что в стране нет органа, прямо отвечающего за состояние наших северных дел. Следствие этого — ворох проблем, известных уже достаточно давно, но нерешенных из-за отсутствия комплексного подхода к ним и координации усилий разных ведомств.

До сих пор мы покоряли Север так же, как наши предки европейскую часть: массовым, хотя и очаговым заселением. Правильно ли это? Не слишком ли дорого обходится стране метод, стихийно примененный в совершенно иных условиях?

Стратегия освоения... Именно об этом, самом главном, думали мы, прощаясь с Колымой.

Мы были гостями подобревшей Колымы. Мы видели, как много по-настоящему хорошего, радующего сердце сделано там за последние годы, сколько внимания оказывается советскому Северу. Огромные, все большие и большие средства вкладывает государство в развитие производительных сил этого края. Но, пожалуй, нельзя уже медлить и с окончательным выбором генеральной стратегии освоения. Надо определиться. Не на пять, не на десять и не на пятнадцать лет даже, а, может быть, до конца века заглянуть вперед. Конечно, и магаданское научное совещание в немалой степени способствовало прояснению перспектив, но все же решающее слово тут за органами государственного планирования.

Слишком дорого обходится нам продвижение на Север, и слишком многого ждем мы от него, чтобы вкладывать средства неуверенно, ненадежно.

...Вот и скрылись за горизонтом колымские сопки, не видно их под крылом. В день отъезда они уже не казались нам дикими. Они по-своему красивы. Полны сурового и строгого очарования.

Прощаясь с Колымой, снова, еще и еще раз оговариваемся: мы стремились высказать свою точку зрения на колымские да и вообще северные проблемы, нисколько не претендуя на бесспорность. Возможно, в -чем-то мы ошибаемся, но мы увидели Север именно таким, как здесь рассказано, и таким представляем его читателям.

Но откуда она взялась, эта наша точка зрения? Из бесед с десятками рабочих и инженеров, администраторов и ученых. Из тщательного изучения многочисленных научных трудов, статистических и хозяйственных отчетов, деловых справок, направляемых с мест в плановые органы, служебных докладных записок.

Мы дотошно «проверяли» и «перепроверяли» свои впечатления, оттачивали в разговорах со специалистами и всеми, кто заинтересован в судьбах Севера и северян, Колымы в частности. Иногда мнения собеседников расходились с нашими, но чаще были близки. И лишь убедившись, что наша точка зрения может быть принята, выражаясь языком собраний, за основу разговора, мы решили вынести ее на всеобщий суд: серию наших очерков «Колыма и колымчане» опубликовала «Литературная газета».

После их появления начали стекаться в редакцию читательские отклики. Большая часть корреспондентов соглашалась с нами, дополняла,уточняла,корректировала. И все-таки нам больше всего хотелось узнать мнение Министерства цветной металлургии СССР, потому что золото — главное на Колыме, а золото не только драгоценный, но и цветной металл. Основной его добытчик, основной судия и ответчик по колымским «золотым делам» — министерство.

И вот письмо Министерства цветной металлургии СССР лежит перед нами...

«Министерство цветной металлургии СССР, ознакомившись с опубликованными в «Литературной газете» очерками «Колыма и колымчане», считает, что в них правильно поднят целый ряд важных проблем освоения богатейших природных ресурсов Магаданской области...

...Минцветмет СССР считает, что в очерках правильно указывается на необходимость усиления в Магаданской области работ, проводимых Министерством геологии СССР, по разведке рудных месторождений, выделения для этого необходимых ассигнований и оказания помощи геологическим организациям в пополнении их техникой, средствами транспорта и связи.

...В очерках бригады «Литературной газеты» правильно отмечается, что вся горная техника и транспортные средства поставляются в Магаданскую область в исполнении, недостаточно пригодном для работы в северных условиях...»

Больше всего нас порадовало то, что министерский ответ не был просто канцелярской отпиской, как это — увы! — еще иногда бывает— нет, он был подробен, деловит, конкретен. В нем не только давалась оценка нашей работы, но и подымалось немало важных народнохозяйственных проблем.

Естественно, в письме министерства немало места отводилось итогам промышленного и культурного развития края на сегодняшний день: на недавних еще пустошах, продутых льдистыми ветрами, в считанные годы, как из-под земли встали современные города и поселки, заводы и электростанции, театры и библиотеки; построены сотни тысяч квадратных метров жилья; налажено снабжение; протянулись тысячи километров дорог, дорог, которым может позавидовать и иная область в Европейской части; самолеты и вертолеты стали такой же неотъемлемой частью северных пейзажей, как недавно еще оленьи и собачьи упряжки. Социалистическая цивилизация наконец явилась и на Колыму и обосновалась здесь прочно. Многое читатель уже знает и из наших очерков. Поэтому мы не будем пересказывать эту часть письма.

Одновременно с хозяйской осмотрительностью и рачительностью министерство отмечало, что темп, набранный страной на Севере, требует ускоренного решения многих важных вопросов. Кое в чем потребности развития Колымского края обгоняют хозяйственные возможности, которыми он располагает. Требуется всесоюзная помощь, повышенное внимание.

Министерство не согласно с нами в том, что нужен единый орган по управлению Севером, нечто вроде Министерства по делам Севера, мотивируя тем, что специализированных ведомств, занимающихся северной проблематикой, в стране достаточно. Все дело лишь в том, чтобы они работали более эффективно. В частности, особый упор делался на роль ученых в освоении Приполярья.

В Магадане, например, создан Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт, работают 17 научных и проектных институтов, где более тысячи специалистов с высшим образованием, около ста докторов и кандидатов наук. Что и говорить:—поразительные цифры для края, где полвека назад не только что о докторах наук, но и о самом образовании вообще знали лишь понаслышке. И все-таки ритм современности, переживающей научно-техническую революцию, не дает зазнаваться, почивать на лаврах. Потребности экономики подгоняют нас, категорически требуют — наращивать и наращивать, непрерывно и стремительно наращивать научно-техническую базу движения вперед. Потому министерство поддерживает предложение об организации в Магадане Северо-Восточного филиала Сибирского отделения Академии наук СССР. Мы присоединяемся к этим предложениям с надеждой, что и на Колыме возникнет свой Академгородок, подобный новосибирскому или иркутскому.

А работы академикам и докторам, кандидатам и аспирантам на Колыме хватит, настоящей научной работы, масштабной по размаху, дерзкой по целям. Министерство перечисляет главные, с его точки зрения, направления предстоящих научных поисков. В первую очередь называется такое: составить научно обоснованную схему комплексного освоения природных ресурсов области «на генеральную перспективу». Генеральная перспектива ныне— это не пятилетка, не десятилетие, а расстояние во времени по меньшей мере до двухтысячного года, а то и подалее — естественный размах для общества, базирующегося на плановом хозяйстве. Радует и забота о комплексности ?— ведь по примитивной логике рассуждая, зачем, казалось бы, министерству комплексное освоение, его дело — цветные металлы, а не охрана природы, например, и не расцвет оленеводства. Ан нет, речь идет о комплексе, ибо все в экономике взаимосвязано, тем паче на Севере, и хороший хозяин понимает, что цепочка вроде бы посторонних для министерства, вроде бы не относящихся к нему прямо факторов легко дотягивается до святая святых, до росписи прибылей и убытков, до плановых показателей. Текучесть, скажем, кроме всего прочего, непосредственно связана со снабжением колым-чан мясом, а мясо взять неоткуда, если не наладить оленеводства...

Понятно желание министерства, чтобы ученые нашли способ быстро и дешево оттаивать мерзлые грунты — ведь немерзлых на Колыме нет... Интересует «Главный штаб цветных металлов страны» и разведка морского дна, шельфа северо-восточных морей — там, возможно, прячутся новые залежи металла, отроги основной материковой золотой кладовой.

В письме подробно рассказывается, какие меры предпринимаются, дабы снабдить северян техникой в северном исполнении. С сожалением констатируется, что строительство завода бульдозеров в Чебоксарах затягивается. И затягивается до сих пор. Что же касается электроэнергетики, то министерство удовлетворено начавшимся строительством гидроэлектростанции на Колыме, хотя и не отказывается рассмотреть проект переброски якутского газа для мощной ТЭЦ.

Когда книга уже была в производстве, пришло известие, что удался еще один опыт по снабжению Колымы электроэнергией. Смонтированная в Мурманске плавучая тепловая электростанция мощностью в 20 000 киловатт приплыла на Колыму. Возможно, таким путем удастся перебросить колымчанам еще несколько станций. ...Итак, мы расходимся с Министерством цветных металлов СССР в сущности лишь по одному пункту — насчет Управления по делам Севера. Однако нам до сих пор кажется (и не нам одним), что такое всесоюзное ведомство нужно. При всем многообразии наших северов их потребности технические и экономические по существу едины, проблемы почти сплошь совпадают. Да и само министерство, отклоняя идею «Главсевера», все-таки считает необходимым все дела, связанные с капитальным строительством на Севере и созданием, внедрением техники в северном исполнении, сосредоточить во всесоюзном масштабе в одних руках, создать некий объединяющий орган — или при Госплане, или при Госстрое, или при Комитете по науке и технике. От такого органа до Главсевера» уже рукой подать...

Что ж, истину отыщет практика. Название и полномочия особого ведомства по делам Севера — ведать ли ему лишь капитальным строительством да техникой или всеми «северностями» — вопрос скорее тактический, чем стратегический. Нужда в обостренном, глубинном внимании к северному бытию ныне не отрицается, как видим, никем. В основных теоретических воззрениях на Север согласны сегодня все. Очередь как раз за практикой: возить дома в Магадан из Владивостока или возводить домостроительные комбинаты, как сделано в Петропавловске-Камчатском, строить бульдозерный завод для северян в Чебоксарах или в Иркутске... Поступать так или иначе — но поступать, осуществлять! О Севере сказано много слов, он ждет деяний. Важных многозначительных деяний, от успеха которых во многом зависит будущее всей страны.

О колымских шоферах можно рассказывать и рассказывать. Но интереснее послушать то, что рассказывают они сами. Водители вообще-то не отличаются особой замкнутостью, но где-нибудь на подмосковных или ставропольских дорогах иной раз от пассажиров хочется отдохнуть. На Колымской же трассе пассажир — редкость. Тут можно и сто верст проехать, не встретить ни души, только сопки да реки, только бурундук торопливо перебежит дорогу или где-нибудь на склоне мелькнет в кустах косолапый. И если уж попался пассажир, да еще не «бич» (непутевый, бродяга по-местному), а обычный нормальный пассажир, то хочется отвести душу, покалякать. Не просто все-таки долгими часами одиноко сидеть за баранкой.

С нами колымским шоферам особенно повезло, потому что мы были новичками на трассе, и нам можно было «травить» все подряд — разные истории, которыми знаменита эта дорога. Нам рассказывали, к примеру, почему перевал назвали «Дунькин пуп»: в некие времена, якобы, некая Дунька пускала тут озябших шоферов погреться к себе в избу, ио за это надо было ей насыпать золотишко «на пуп». Или почему другой перевал на Тенькинской ветви трассы называется «Подумай!» — там крутой подъем, а справа обрыв метров двести и дорога петляет, как заячий след. Прежде чем подняться — подумай!

Между двумя очередными перевалами вез нас черноволосый разбитной парень Виктор.

— Вы на Цветном бульваре? Бывал... Трубная? Знаю... Угощайтесь — «Северная Пальмира»... А виадук на Самотеке уже построили?..

Оказалось, столичный таксист. Возил вечно куда-то спешащих москвичей, подсаживал «пиджаков» на Киевском, на Курском. Но однажды с Колымы приехал сосед в отпуск, порассказал с три короба, и три дружка загорелись, ринулись в неизвестность: таксист, электрик и строитель. Сейчас все вместе живут в общежитии, в Спорном.

— Не жалеете?

— А нам везде рай.

— Кто из троих больше зарабатывает?

— Я побольше.

От Сусумана до Ягодного ехали мы с Юрой Вознесенским, можно сказать, местным колымчанином. Здесь вырос, здесь учился, здесь женился. Жена — техник в горном управлении. У них пятилетний сын и девочке год. Эти-то уж стопроцентные колымчане — отдельная двухкомнатная квартира в пятиэтажном доме, все удобства. Юра оказался отличным гидом.

— Река Берелех,— тоном старожила сказал кто-то из нас, прочитав, что поселок называется Берелех.

— Нет, это река Сусуманка.

— А Сусуман на чем же?

— А Сусуман — на Берелехе...

Попробуй-ка тут разберись в этих колымских шарадах!

— Дорогу до Ягодного за два месяца построили, — рассказывал Юра.— Киркой да тачкой... Сейчас кое-где— видите?—спрямляют, делают трассу короче. А тогда им каждый лишний шаг был мукой — сваливали гравий с горы прямо к себе под ноги, поэтому и трасса жмется к сопкам.

На некоторых сопках — удивительное дело! — чуть ли не до вершины осыпи из готового к укладке, отличного шоссейного гравия. Бери и мости. И все-таки дорожники не очень-то расторопны. Огромные «-Татры», «МАЗы», «ЗИЛы», почти все с прицепами прыгают на ухабах, шоферы чертыхаются, сбавляя скорость. Правда, следы дорожников заметны — там спрямляют, здесь подсыпают. Но мало их, и техники у них, видно, тоже мало.

— Наша сирень! — Юра останавливает машину и собирает на склоне сопки большой букет цветов. Верно, по запаху чем-то напоминает сирень.— А это наша колымская ель,— показывает он на зеленые кусты стланика.— Тут кругом только лиственница, зимой она осыпается, и, кроме стланика, другой зелени зимой вообще нет. Выкапываем стланик из-под снега, привязываем его к шесту, наряжаем, хорошая новогодняя елка получается!..

Недавно в горах выпал снег, и на сопках яркая зелень пробивается сквозь белый покров. Близ поселка Полевой, участка прииска «Бурхала», у ручья берем на память несколько камешков из отвалов — здесь прошла драга, оставив длинный ряд слоеных валов, будто крот рылся. Потом медленно вползаем на Бурхалинский перевал. Многозначительная табличка: «Водитель, впереди четыре закрытых поворота!» Их тут не четыре, а тысяча четыре дьявольских поворота!.. Знаки предупреждают лишь о самых коварных головоломках трассы. Дорога вьется сумасшедше: бросок вправо, через сотню метров— круто влево, еще минута езды — опять вправо, и тотчас же разворот назад, в обратную сторону, при этом все время то спуск, то подъем. Иногда даже сразу не разберешь: кажется, что спускаемся вниз, а глядишь — ручей течет навстречу.

Сверху, с перевала, видно, как далеко внизу работает драга, а чуть поодаль пять бульдозеров идут фродтом, как танки в атаке,— готовят площадку для промывки песков. Побежали карликовые березки, потом вдруг высокие деревья. Тополиная роща на Колыме?

— Ключ Сыганья, курортное место, микроклимат, нет вечной мерзлоты,— говорит Юра.

557-й километр Колымской трассы, 13.00. В Москве сейчас пять часов утра. Но отсюда и Магадан кажется далекой-далекой столицей. Горы слева, горы справа, а между ними аккуратные белые домики.

«Ягоднинцы приветствуют дисциплинированных водителей».

Будь здоров, Юра Вознесенский, спасибо!

А дальше с другим «дисциплинированным водителем»— до прииска «Пятилетка», с третьим — до Спорного, с четвертым — до Оротукана и, наконец, с Толей Муравьевым, гренадерского-роста водителем «МАЗа», с вечера и до рассвета, всю ночь напролет, четыреста километров — до самого Магадана.

Муравьев не опрашивал, кто мы, это не было для него существенно. Людям требовалось подсобить, и он мог подсобить — вот и все. Таков неписаный закон трассы.

— Живем по-братски,— рассказывал Анатолий,— не потому, что шоферы ангелы, нет, народ разный. Но иначе тут нельзя.

Да, эгоизму трудно зацепиться на Севере. Перед всей его давящей мощью люди могут продержаться, а тем паче наступать только плечом к плечу.

Всю ночь напряженный мотор мелко тряс перегретую кабину, стремительно отодвигались назад изломанные повороты, размытые темнотой контуры гор, неясные огни полуспящих поселков. Всю ночь погромыхивал позади прицеп и погромыхивал голос Анатолия. На Колыме Муравьев четвертый год, а до этого служил в армии, в ГДР, был там сверхсрочником, инструктором автодела. В рейс Толя выходит на неделю, не меньше. Гренадер красив, сероглаз, могуч в плечах. Сапоги на нем еще армейские, хромовые. Кожаная куртка. Чуб рыжий, непокорный расческе. Большие руки лежат на штурвале неподвижно, потом одна «а секунду отрывается, вытаскивает пачку сигарет из кармана куртки:

— Спичку дайте.

— Не устал?

— Ничего. Это что! Помню, в середине января шли мы с Хандыги на Депутатский, шесть машин. Метель запуржила. А когда поднялись на перевал, там уже и дороги нет, все замело.

— Вернулись?

— Куда вернешься? Сзади тоже все замело. Ловушка. Да там и в ясный день не развернешься — ухнешь в пропасть. А тут пурга — на полметра ничего не видно.

Мы хотели было тяжелой машиной — «ЗИЛ-157» — пробить дорогу. Куда там! Пробили метров тридцать, не более. Пришлось ночевать.

— Холодно было?

— Да нет, не особенно. Градусов так под 50—55, не более. Только ветер шквальный такой, пронзительный. А когда мороз с ветром, то в кабине не усидишь, тепло

сразу выдувает. Мы все в одну кабину набились. Сидим ночь, потом день, а продуктов нет.

Продукты они рассчитывали взять в притрассовом поселке, но не дошли до него километров 15—20, прихватила пурга. В такую погоду пешком идти — смерть. Ребята двое суток отсидели, а на третьи метель кончилась. Стали вылезать. Черт побери, дверцы не открываются, машины в берлоге, снег выше кабин. Как медведи!

Весь день откапывались. Сначала снег разгребали руками — лопаты-то в кузове! Потом, когда до лопат добрались, стали рыть траншеи. Вот так и шли: откопают лопатами метров тридцать, потом машиной с разгона — бух! И опять откапывают.

— И так до самого поселка? Все пятнадцать километров?

— Нет, километров пять не дошли. Трактор вышел навстречу. Ну, это еще хорошо кончилось!

— Что, бывает хуже?

— Тут у нас чего не бывает!.. По Тенькинской трассы не ездили?

— Нет, только слышали о ней.

— Я раз летом туда девчонку знакомую с собой взял. Так она всю дорогу с закрытыми глазами ехала. А чуть откроет — и в крик. Идешь по Теньке, и такое впечатление, как на птичьем полете -находишься. Идешь и дума

ешь, а вдруг что случится с машиной или рулевым управлением? Колесо рядом с обрывом в двадцати сантиметрах. А иной раз, особенно когда разъезжаешься со встречным, оглянешься — колесо прицепа по воздуху идет. Даже страх берет. Обрыв-то метров двести, однако... Сурово!..

Муравьев из тех, кому нужны и синица в руках, и журавль в небе. Синица: большой заработок — это хорошо. Малым он не удовольствовался бы. Однако опытный шофер почти столько же (с учетом разницы цен) может заработать и на юге. Но вот здесь-то и подымается над головой Анатолия северный журавль — та самая штука, которую хочешь не хочешь, а придется назвать романтикой. Это сложный клубок ощущений и чувствований: повышенный элемент риска, необходимого, по-видимому, в жизни мужчины; обостренное чувство товарищества; понимание своей большой нужности, полезности; наконец, гордость за себя, удовлетворенность героикой, которой так недостает молодым в обжитых местах.

Выражаясь языком экономистов, налицо здоровое сочетание стимулов материальных и моральных.

Толя Муравьев родился в первый год войны. А в последний ее год, в Югославии, погиб Толин отец. Мать, воспитательница детского сада, рассказывала ему, что отец был человеком прямым и смелым.

Нет, жизнь не баловала Толю Муравьева — этого не скажешь. После армии он сначала немного работал в Якутии шофером, как и здесь. Там женился, долгими часами, сидя один в кабине, сочинял для нее нежные-нежные стихи. А жена забрала сына и уехала. Они не поняли друг друга. Она все пилила: почему не учишься на инженера, я — техник, а муж простой шофер — нехорошо. Но Толя никак «е мог уразуметь — почему же нехорошо? Он говорил нам, что на трассе чувствует себя, как птица в полете, что его переполняет ощущение простора. Машина порой кажется ему живой.

— Я прямо кожей чувствую: устала, тяжело дышит или жмет ей где-нибудь, больно.

Он и разговаривает даже с машиной, как с живым существом. Мы то и дело слышали во время нашего ночного путешествия:

— Ну что, мазик, еще сделаем перегон?.. Кормилец!.. Не выдай!..

Мы понимаем Толю вполне: когда человек и машина вдвоем на такой трассе, им остается надеяться лишь друг на друга.

Но в этой привязанности к машине сказывается не только привычка шофера, а еще и поэтическая черточка Толиного характера. И эта дорога, и дружба шоферская— все для него поэзия, о которой чаще всего он говорит, конечно, прозой, но порой и стихами:

Колымская трасса, дорога-тайга,

Уклоны, подъемы, метели, снега,

Ты слабых не любишь,

Для сильных же — вся...

Мы спрашиваем, давно ли он пишет стихи?

— Стихи?— гренадер явно смущен.— Какие там стихи. Так, баловство... Едешь в машине, делать нечего, ну вот и сочиняешь постепенно о трассе. Просто само сочинение такое...

С полчаса едем молча. Потом он снова что-то начинает шептать. Явно видно —не для нас, для себя, по привычке:

Ты в кабине о многом передумать готов,

За перевалом — надежда, за перевалом — любовь...

Но пока что, за очередным перевалом, нас поджидал дождь. Толя Муравьев давно почувствовал его, еще на 301-м километре (счет идет от Магадана) он шумно втянул ноздрями воздух и объявил: «Дождем пахнет». И не ошибся! Капли забарабанили по кабине, ручьи побежали по стеклу, яростно заработали дворники. Водители вообще-то нигде не любят дождь, а на Колымской трассе— особенно. Тут чуть заскользишь — и поминай как звали.

Муравьев пригнулся к рулю, каждым мускулом чувствуя машину. Человек, автомобиль и дорога слились во что-то единое, что нам хочется назвать одним словом — движение.

Муравьев — водитель первого класса, автоинструктор, потому, очевидно, и доверен ему почти новенький пятнадцатитонный «МАЗ-504», на котором Толя «выжимает» ежемесячно четыре тысячи километров. Но все же есть тут шоферы и поопытнее Муравьева — те самые асы, о которых он говорит с нескрываемым восхищением.

Когда, взобравшись на Яблоновый перевал, остановились на минутку, чтобы положить цветы на могилу погибшего здесь связиста, мы подумали о том, как спрессованно время: некоторые участники первой транспортной экспедиции, покорившие этот перевал почти тридцать лет назад и открывшие дорогу на Элекчан — ключ к воротам приисков, до сих пор водят автопоезда по Колымской трассе.

Самый первый колымский шофер — Маркин, отличный механик, погиб в снежную пургу при разгрузке парохода: машины шли тогда по льду Нагаевской бухты Охотского моря. Сверстники и последователи Маркина — Безруков, Бобовский, Пушонок, Самохвалов, Куз-нецов-Морев, Устинович, Черванов, Чернов, Арсентьев и многие другие — большую часть своей жизни ездят по здешним лихим дорогам. А дорог этих в Магаданской области уже более 3000 километров, да еще автозимников — 4000! Все изменилось здесь до неузнаваемости — и техника, и условия работы, только тайга, морозы и горы остались прежними. Все изменилось, и поэтому трудно сравнивать, но одно сопоставление нам хочется сделать: объем грузоперевозок вырос в 1887 раз!

«Валютный цех» денно и нощно требует себе технику, горючее, продукты, одежду, газеты, фильмы, письма. А значит, садись шофер за баранку и веди свой тяжелый автопоезд через крутые повороты, на перевалы, над пропастью, в пургу, веди и в дождь, и в шестидесятиградусный мороз, потому что, кроме тебя, никто не сможет пробиться к добытчикам золота. Нет здесь другого пути, помимо Колымской автомобильной трассы.

«Надо бы как-то разобраться!»

Говорят, если хочешь знать «что к чему» и «что почем»— опроси у шофера. Колымские водители не только угощали нас «байками». Из кабины видны и многие проблемы. И когда Анатолий Муравьев клянет тех, кто прислал ему в общем-то хороший, но непригодный для северных условий «МАЗ», он прикасается, можно сказать, к самой сердцевине этих проблем, их больному нерву.

— Машины присылают с летней резиной. Как ударят морозы градусов под 50—60, резина лопается, скат разлетается на куски. А морозостойкой — мало. Ссоримся из-за нее. Вот с этим надо бы как-то разобраться...

Надо бы как-то разобраться и с тем, почему Толе Муравьеву приходится утеплять кабину, переоборудовать «под зиму» многие системы, ставить дополнительные обогреватели и вообще — мудрить, мудрить... Надо бы как-то разобраться и с тем, почему не только автомобили, но и вся остальная техника приходит на Север в «южном варианте».

Возьмем, например, основную машину золотых полигонов Колымы — бульдозер. Он изготовлен на базе трактора, предназначенного для сельского хозяйства. Мощный на воронежских черноземах, он слабосилен в колымских горах. Как говорили знатоки на областном совещании, для использования на горных работах, тем более «в тяжелых условиях Северо-Востока, он практически непригоден.

Правда, созданы уже опытные образцы новых, более мощных машин. Но для их производства... еще должен быть построен завод в Чебоксарах. А строительство его... еще не начато.

Ограничимся этим примером. Если взять весь наш Север, то убытки только от прямых потерь из-за отсутствия техники в северном исполнении составляют десятки и сотни миллионов рублей в год. Полные народнохозяйственные потери, конечно, во много раз больше.

Но вернемся на трассу, в машину Толи Муравьева.

— Сцепление полетело! — профессионально отмечает он, заметив очередной «ЗИЛ» и лежащего под ним шофера. И притормаживает: «Друг, ничего не надо?»

Еще через десяток километров: «Эй, что там у тебя? Может, дернуть?» Зацепили трос, «дернули» бедолагу — и снова в путь.

Сама Колымская трасса неизбежно подводит нас к мысли об одной из острейших здешних проблем — ремонту, которая лишь часть еще более жгучей и важной проблемы — трудового баланса.

На крайнем Северо-Востоке гигантски разбухло все, что имеет весьма косвенное отношение к добыче золота, олова, рыбы и других даров природы. Население Магадана быстро приближается к ста тысячам, это уже около трети населения области, хотя в «столице Колымского края» не добывают золота, не пасут оленей и почти не ловят рыбу.

А ведь каждый человек на Севере дорог и, увы, не только в гуманном, но и в самом грубом экономическом смысле. Прямые расходы по переезду работника и его семьи в среднем составляют 670 рублей. Строительство жилья, социально-культурных объектов, прирост мощностей в обслуживающих отраслях хозяйства стоит 16 тысяч рублей. Кроме того, 1300 рублей затрачивается ежегодно в расчете на этого одного рабочего из общественных фондов потребления. Таковы данные Северо-Восточного комплексного института Сибирского отделения АН СССР.

Добавим к этому, что вторая, грубая дороговизна северянина определяется отнюдь не одной лишь его собственной повышенной зарплатой, но и зарплатой всех тех, кто его обслуживает. Поэтому-то, по убеждению экономистов-теоретиков, все, что можно не делать на Севере, не должно там делаться. Но вот экономисты-практики держатся мнения прямо противоположного: вое, что можно сделать на месте, нужно делать самим.

Ничего удивительного в таком резком расхождении во взглядах нет. Первые опираются на экономические расчеты, теорию и зарубежный опыт. Вторые — только на опыт, но зато свой собственный — опыт работы в наших условиях снабжения.

На Колымской трассе в поселке Спорном (спорили, спорили строители, как назвать новый поселок, да так и назвали — Спорный) стоит вполне современный ремонтный завод. Мы заехали, познакомились там с хорошими людьми и нехорошими цифрами. Проблема запчастей— старая, давным-давно надоевшая. Честное слово, нам не хотелось бы о ней даже упоминать, но спорнинцы очень просили, настаивали, убеждали нас, что в условиях Колымы треклятые эти, вечно отсутствующие запчасти буквально пожирают у государства золото.

По плану ремонта спорнинцы в течение года должны были получить 500 коленчатых валов — получили лишь 170, вместо 529 блоков цилиндров — 359, вместо 102 рам — ни одной. Вот и наваривают шейки валов, растачивают блоки, клепают рамы, перенося на каждую деталь, каждый пустячный винтик всю мощь своей северной зарплаты, все свои льготы и коэффициенты, и высокую стоимость колымских материалов, и намного повышенные по сравнению с «материковыми» транспортные тарифы. Тут уж, поскольку все это происходит на «золотой» Колыме, и мы не можем не воскликнуть: «Золотые валы! Золотые блоки! Золотые рамы!»

И действительно ведь золотые! Ежегодно (ежегодно!) на ремонт одного бульдозера тратится на Колыме около двенадцати тысяч рублей, новая же машина стоит семь тысяч рублей, включая стоимость доставки ее на Север. Нужно ли быть экономистом, чтобы судить о том, что выгодней — отремонтировать старую машину или завезти новую?.. Новых пока не хватает?.. Что же, тогда мы поставим вопрос по-другому: если так бесхозяйственно выбрасывать миллионы рублей, то скоро ли мы сумеем настолько разбогатеть, чтобы в избытке иметь новую технику? И еще повернем вопрос в несколько иную плоскость: сегодняшняя нехватка новых машин — разве это довод за то, чтобы старые ремонтировать на Севере, а не на Юге?

А на Колыме ремонтируют все. Область имеет десятки ремонтных мастерских. По данным Северо-Восточного комплексного НИИ, более половины рабочих, занятых в мастерских, делают запасные части и детали к землеройному, горно-шахтному и транспортному оборудованию, а также крепеж и метизы, выпускаемые... специализированными заводами страны. И обходится все это по крайней мере в десять раз дороже.

В одном из учреждений Магадана нам горячо рекомендовали посетить завод, который выпускает топливную аппаратуру к автомобилям — и не только для парка своих машин, но и на экспорт, за границу. Вот ведь как увлеклись!.. И спорнинцы, между прочим, не только ремонтируют автомобили, но и выпускают прицепы. А в Магадане, говорили нам, один завод оборудует автомашины самосвалами и отправляет их на «материк»... Если бы не делать всего этого, если бы поступали мы как велит экономическая теория, а равно и простой здравый смысл, то не пришлось бы завозить столько людей на Север. Не было бы недостатка ни в жилье, ни в торговом, медицинском и всяком другом обслуживании. Нехватка здесь прямо связана с разбухшей численностью населения.

По данным Сибирского отделения АН СССР, экономить живой труд на Северо-Востоке в три — пять раз выгоднее, чем в старообжитых районах. Ни сырье, ни материалы, ни электроэнергия, сколько бы их ни экономилось, в здешних условиях не могут дать даже отдаленно похожих результатов.

Но именно вокруг этого «заколдованного вопроса»— как сократить затраты живого труда — развертываются ожесточенные споры. Слишком уж по-разному понимают высокие спорящие стороны пути решения проблемы. Мы помним, что еще в конце 1965 года на большом совещании по трудовым проблемам Северо-Востока иркутские медико-географы утверждали: есть места, непригодные для сколько-нибудь длительного постоянного проживания населения, и там, следовательно, работников надо периодически менять. Доклад этот вызвал возмущение и недоумение. Такая мысль тогда попросту не укладывалась кое-кому в головы. Отпарировав эту идею в теории, закрывали глаза и на практику. Не хотели видеть того, что происходило в реальной жизни,— многие люди, прожив в климатически тяжелых местах небольшое время, по собственной инициативе перебираются в другие, более благоприятные — на том же Северо-Востоке или за его пределами.

Другой аспект того же спора — а нужно ли всем жить на Колыме и Чукотке зимой? Основное производство — добыча рассыпного золота, олова и т. д. — дело сугубо сезонное. Сезон промывки золота длится на Колыме четыре месяца. После этого потребность в рабочей силе резко сокращается. Руководителям производства приходится всячески изворачиваться, чтобы занять своих людей, изыскать им возможность заработка. Кстати, это, видимо, тоже одна из причин «полунатуральности» колымского хозяйства.

Надо ли работнику жить рядом с работой? Ответ кажется самоочевидным — конечно, надо. Более того, это неизбежно. Так ли? На географическом факультете Московского университета был разработан оригинальный для наших условий вариант расселения работников крупного алмазодобывающего комбината. (Вместо города на несколько десятков тысяч человек непосредственно у месторождения они предложили построить в несколько раз меньший поселок в Братске, более чем за 1000 километров от месторождения. А возле комбината соорудить благоустроенные гостиницы для работников, которые будут приезжать сюда на короткий срок и вновь самолетами возвращаться в комфортабельные условия постоянного проживания. Этот вариант по сравнению с предлагавшимся ранее дает экономию средств, которая покажется неправдоподобной тому, кто не знаком с условиями Севера,— более 100 миллионов рублей в год. А кроме того, люди будут жить в несравненно лучших условиях, чем обычно.

Конечно, Колыма и особенно Чукотка — это не Западная Якутия, расстояния до относительно обжитых и с хорошим климатом мест здесь куда больше. Но не стоит ли среди прочих вариантов продумать и этот? Однако даже упоминание такой возможности на последнем совещании вызвало гневную отповедь некоторых сторонников привычного пути в освоении Севера. Им казалось, что это плод кабинетных мудрствований.

Но досмотрим, что происходит с населением в Магаданской области. Оно стремительно и неудержимо растет. На начало 1969 года его численность — 359 тысяч человек. А еще 10 лет назад, в начале 1959 года, в области жило 236 тысяч человек. Прирост населения продолжает увеличиваться. За последний год он составил 19 тысяч человек. Видимо, завороженные этим громадным по местным условиям приростом населения, некоторые научные работники высказывают предположения, мягко говоря, фантастические. Вот вам: «Население советского Севера, по самым осторожным прогнозам, к 1980 году увеличится на 4—5 миллионов человек, его численность достигнет 10—11 миллионов, превзойдет современную численность материка Австралии...»

У нас уж как-то повелось гордиться тем, что самые большие в мире северные города — наши, что у нас самое многочисленное на Севере население. Не попадаем ли мы тут в положение того героя народной сказки, который плакал на свадьбе и плясал на похоронах? Не лучше ли было бы гордиться высокой производительностью труда, высокой эффективностью освоения Севера? Но ведь высокая эффективность несовместима с многолюдством. Большое количество людей — следствие малопроизводительной техники, несовершенной технологии, плохой организации труда. Стоит ли эти, далеко не лучшие, черты нашего хозяйствования на Севере увековечивать? Стоит ли заставлять новые и новые миллионы людей жить в суровых, непривычных для них условиях северной тайги, тундр, побережий холодных морей? Если эти миллионы людей можно заменить тысячами мощных, производительных, современных машин, изготовленных с учетом всех требований Севера? Если этот второй путь даст возможность создать не только сносные, но и вполне комфортные условия жизни? Можно представить себе положение, когда из множества желающих поехать на Север будет проводиться строгий отбор — только тех, кто более всего нужен этому суровому краю: наиболее квалифицированных, стойких, выдержанных людей отменного физического и психического здоровья. Несбыточная мечта? Но разве не знаем мы, что медицинские учреждения Норильска уже сейчас принимают на работу врачей со строгим отбором?

Мы не хотели бы, чтобы читатель понял нас так, что мы против постоянного населения на Севере или против роста численности северян. Просто мы утверждаем, что при том количестве людей, которое сегодня живет на Севере, можно иметь несравненно лучшие хозяйственные результаты: давать больше и значительно менее дорогой продукции. Что касается постоянного населения, то это везде, а на Севере — тем более, костяк трудовых коллективов, хранители опыта, навыков и традиций жизни. Роль их на Севере исключительно велика. На Северо-Востоке подрастает относительно многочисленное второе поколение. Люди, рожденные на Севере, считающие эту суровую землю родной, испытывают ностальгию не на Севере, а на юге. От этого поколения можно многого ожидать.

Не стоит только видеть в постоянном населении единственно возможный путь освоения. Не стоит гипнотизировать себя цифрами роста численности людей на Севере.

Сошлемся еще раз на данные Сибирского отделения АН СССР, с которыми познакомил участников научного совещания на Камчатке член-корреспондент Академии наук А. Г. Аганбегян.

Если на Севере с помощью механизации, например, удается высвободить человека, то мы экономим не только на его зарплате. Зарплата — мелкая статья в действительной экономии. Главная экономия — это затраты на жилье, на заработную плату обслуживающего персонала и целая цепочка других затрат. Для того чтобы содержать трудящихся основного производства, нужны работники просвещения, здравоохранения, торговли, обслуживания, жилищно-коммунального хозяйства. Для того чтобы содержать все эти сферы, снова нужны работники просвещения, здравоохранения, торговли и т. д. и т. п. Отсюда интересный и весьма распространенный парадокс: мы видим на Севере поселок с населением в 10 тысяч человек, а он возник для дела, в котором занята всего лишь тысяча человек. Все остальные — это как раз то, что «накрутилось по цепочке».

К сожалению, в северных районах эта «цепочка» много длиннее, чем в обжитых местах. На Северо-Востоке на одного человека, занятого в отраслях союзной специализации, т. е. того, ради чего, собственно говоря, туда и вкладываются средства, 6 работников занято в обслуживающих отраслях производства и в непроизводственной сфере (обслуживание и пр.). Примерно так же на Камчатке, несколько больше — в Якутии.

Если же говорить конкретно о Магаданской области, то на 100 человек, работающих в основных отраслях ее хозяйства, ради которых оно, это хозяйство, и существует 530 человек занято в «обслуживании» (транспорт, ремонт, бытовые услуги и т. д.). Много это или мало? Для сравнения — в зарубежных странах, широко осваивающих Север, на 100 работников основных отраслей приходится 50—100 человек «обслуживающих».

На Севере, по данным Аганбегяна, содержание одного работающего стоит примерно 15 тысяч капитальных и 4 тысяч рублей в год текущих затрат. Если иметь в виду, конечно, полные народно-хозяйственные затраты. Поэтому здесь, как нигде, есть смысл заменять живой труд трудом машин.

Именно на Севере повышение производительности труда на 1 процент дает самый сильный, максимальный народнохозяйственный эффект. Любое средство механизации здесь в несколько раз выгоднее, чем в обжитом районе. Одна машина на Севере заменяет по эффективности пять машин на юге!

Еще и еще раз убеждаемся — Север надо осваивать с минимальными издержками живого труда. Это элементарнейшая аксиома северной экономики. В теории с нею согласны все. Кажется, однако, что практике нет дела ни до этой аксиомы, ни до всеобщего с ней согласия. Фактически то, что в средних широтах, где-нибудь в Центральной России делает один человек, на Колыме могут сделать только двое-трое. Потому что ниже энерговооруженность труда, потому что хуже его организация, потому что механизмы все в том же южном, равнинном и прочем исполнении не приспособлены к местным условиям.

Старатель не совсем колхозник и не совсем рабочий. Скорее, он нечто среднее — понемногу и то, и другое. Как и рабочие, он состоит в приисковой профсоюзной организации, но в отличие от последних не получает дважды в месяц заработной платы, не имеет оплаченных отпусков. Есть типовой устав артели, весь заработок распределяется по трудодням — в чем-то это похоже на колхоз, но вместе с тем это и не колхоз, поскольку решение общего собрания о приеме или исключении из артели окончательно утверждает дирекция государственного предприятия — прииска, к тому же вся работа ведется по договору с прииском, и артель каждый год распускают, а на следующий сезон формируют заново, Старатель — фигура совершенно особенная, для нашего общества не очень-то привычная, но от этого не в меньшей степени любопытная — и в социальном, и в экономическом смысле.

Мы говорили со старателями, естественно, не похожими друг на друга. И все же нас не покидало странное ощущение их «родства», какой-то удивительной их схожести, причем ощущение это было настолько сильным, что мы не можем удержаться от желания представить вам «среднего» старателя.

Он молод и завидно здоров. Под рубашкой — мускулы штангиста. Впрочем — расспросите-ка его — он и впрямь «баловался» гирями или боксом. По натуре он немного авантюрист, но не на самом деле, а в том смысле, что предприимчивость, связанная с риском, стала его натурой. Рисковать он любит и умеет, но не азартно, не как карточный игрок, а с расчетом. В общем-то он зря «на кон» не поставит. Его «была не была» — это прежде всего ставка на самого себя: свои мускулы, энергию, опыт и удачливость. Риск, конечно, остается и в этом случае, но все-таки в себе он уверен, а потому легок на подъем: жена и дети у него, скажем, в Москве, Харькове или Ленинграде, а сам «рванул» па Колыму, на золото.

Риск состоит в том, что «рванул» он не на государственные «подъемные», а за свой счет (около 200 рублей), не будучи уверенным окончательно, что примут в артель, хотя и договаривался предварительно. В случае неудачи — обратный вояж обойдется ему еще в 200 рублей. Не знает он наверняка, и какой участок достанется их артели, «подфартит» ли на этот раз с золотишком или попадется полигон — слезы, где, сколько ни мой,— ни черта не намоешь, а зарплаты (уж это он знает точно!) никакой не будет: весь расчет от грамма золота. Сколько сдал — столько получил.

Тут, прежде чем поехать, конечно, почешешь затылок. Но он верит в свою звезду и не боится работы. Он едет.

Таков «средний» старатель. Во всяком случае, нам показалось, что он таков. Разумеется, мы не считаем свои наблюдения и выводы бесспорными. Но, может быть, читателю небезынтересно узнать, что думают о себе не «средние», а реальные, живые старатели? Подробный разговор с ними мы записали на диктофон и отдельные реплики передаем дословно.

САМИ О СЕБЕ

(с ленты диктофона)

— Старателем быть — адский труд. А те, кто не знает, думают, что у нас сладкая жизнь. Чего про нас только не несут! Вот, мол, старатели — хотят деньгу зашибить.

— Мы от заработка не отказываемся, но и от работы не бежим.

— Пошли бы с нами «повкалывали», тогда узнали бы, почем большие рубли. Намахаешься — готов медведя съесть. Повар только успевает поворачиваться.

— Поваром в здешних-то местах тоже не просто. Помню, в шестьдесят четвертом году от нас повар ушел. И никто не хотел его заменить. Ребята говорят: лучше на бульдозере буду махать.

— А бульдозер на Колыме — ад. Как включил дизель утром, так и до «Большой Медведицы». Бульдозеры мы за свой счет покупаем.

— Берем в кредит. Нам по той же цене продают, что и государственным организациям. Но дают, ясное дело, старье. Покупаем и начинаем тут же ремонтировать.

— Некоторые по три-четыре сезона с нами работают, но бывает, что не понравится и человек на второй год уже не возвращается. Все от заработка зависит.

— Зарабатываем как когда. Иной раз и не очень везет. Но если все идет нормально, то за сезон получаем прилично. На год разложить — в месяц выходит рублей пятьсот.

— Зато работаем в промывочный сезон по двенадцать, а то и по шестнадцать часов. Все делаем сами,

— У рабочих на прииске нормированный день, два выходных, праздники, отпуска — все, что положено. А у нас ничего этого нет. Мы — старатели! Это про нас точно сказано — старатели.

— Вот вы сами рассудите. Бульдозеры у нас хуже, чем на прииске? Хуже. Промывочные приборы хуже? Хуже. Старенькие, мы все сами реставрируем. А золота на каждого добываем сколько? Больше, чем на прииске, и дешевле, чем они! Вот как это понять?

— А знаете, где мы золото берем? На самых бедных участках, там, где прииску его уже невыгодно брать.

— И никаких северных нам не платят — ни коэффициентов, ни надбавок — ничего. Все от грамма: сколько намыл, столько получил...

В артели, где мы побывали, старатели собрались из самых разных городов страны, но больше всего было москвичей и ленинградцев. В прошлом они работали шоферами, строителями, слесарями, один из них, однако, оказался бывшим юристом, а другой — актером. В артели около двадцати человек, возглавляет ее председатель, который, впрочем, вместе со всеми работает на бульдозере, а за свое председательство получает лишь полуторную долю дохода: ему пишут не один трудодень, как всем, а полтора. Другого начальства нет вовсе. Здесь ;вообще не держат лишних людей, поскольку общий артельный заработок распределяется между участниками. «Лишних ртов нам не надо»,— говорят старатели. Поэтому они не считаются со временем, а в промывочный сезон, с мая до сентября, работают так, что и впрямь «готовы медведя съесть». Кстати, повара эта артель выписала себе из Москвы, из столичного интуристовского ресторана «На-циональ», где он прежде служил четырнадцать лет. Старатели платят ему ежемесячно 400 рублей — заработок директора крупного завода. Их собственные доходы позволяют такую роскошь.

Зарабатывают они немало. На прииске «Пятилетка» десять старательских артелей — 250 человек. Они купили себе 56 бульдозеров и дают прииску половину плана добычи золота. Не только бульдозеры, но и всю остальную технику старатели покупают у государства в кредит. В конце сезона они возмещают стоимость техники из своего заработка. Но и им кое-что остается: за сезон каждый кладет себе в карман по пять-шесть тысяч рублей. На Колыме все вообще зарабатывают неплохо, но со старателями не сравнишь.

Мы поинтересовались, куда девается техника, купленная у государства, после того, как в конце года расторгается договор с артелью. Оказалось, что бульдозеры и все прочее продолжает числиться за артелью, сохраняющей формально свое название. Техника достается тому, кто на следующий год вернется снова. А в тех случаях, когда артель почему-либо распадается окончательно, машины снова продают государству и деньги делят между собой последние могикане — те, кто дольше всех продержался в артели. А кто не вернулся, того доля пропала.

Мы уже говорили, что старатели избегают лишних ртов. На практике это выглядит так: принимают к себе в артель лишь тех, кто владеет многими профессиями. Поэтому бульдозерист у них и слесарь, и электрик, и учетчик. Каждый может делать все, что потребуется. Это люди высокой квалификации, спаянные, сработавшиеся между собой, подобравшиеся по принципу полной психологической совместимости. Ведь просто так, со стороны, в артель попасть трудно, обычно отпускники привозят с собой друзей, за которых ручаются. Такая осторожность объясняется очень просто: заработок всех зависит от каждого, и никто не должен подвести. К тому же жизнь в маленьком поселке среди гор, оторванность от всего мира, жизнь в северной тайге, полной неожиданностей и опасностей, требует от каждого многого. Тут не доверишься кому попало.

Платить ли за счастье?

Руководители приисков подтверждают многое из того, что мы услышали от старателей, хотя не все с этими порядками согласны. Один из директоров в Ягоднинском районе выработал для себя своеобразную стратегию отношений со старателями: «Я не должен допустить, чтобы у них развивались частнособственнические тенденции, но я не должен и ограничивать их возможность зарабатывать в соответствии с количеством и качеством труда. Иначе теряется смысл старательской золотодобычи вообще».

— Верно, золото у них выходит дешевле, чем у нас, — говорит он.— Моют они действительно на клочках, отработанных уже местах, где нашу технику ставить невыгодно. Правда, в себестоимость старательского золота не входит разведка, определение контуров участков, технадзор — словом, общезаводские расходы.

— А если все это учесть?

— Все равно их золото будет дешевле.

Директор говорит, что люди охотно идут в артели, поскольку старатель работает всего четыре месяца — сезон, а зарабатывает больше, чем приисковый рабочий за год.

— Вот я только что вернулся из старательской артели,— директор жестом показывает куда-то позади себя, на дверь, будто там, в прихожей, и есть эта самая артель.— Видел я, как они там ремонтируют бульдозеры.

У нас рабочий на часы посматривает: скоро ли конец смены, а старатели все до одного крутятся вокруг бульдозера, не отойдут, пока не отремонтируют. И выходит у них это дешевле: все старье идет в дело, ни один винтик на землю не упадет.

Несколько иначе подходит к старателям директор Беличанского прииска Никитенко. Он убежден, что нужно им дать нормы: столько-то в день переработать песков, столько-то отремонтировать техники.

— Но у них же есть трудодни!

— А что трудодни? Трудодни — это выхода. Одной бригаде подфартило, и она взяла золота вдвое больше, чем другая, а песков переработала вдвое меньше. Но выходов одинаково. Понятно?

Нет, нам не очень понятно. Получается, что руководитель прииска ратует за уравниловку: вдвое ли больше золота, вдвое ли меньше — платить одинаково. Так?

Никитенко отрицательно качает головой:

— Нет, не так. Фарт в какой-то мере должен учитываться. Старательская доля всегда была связана с фартом. Но только в какой-то мере. Если уж слишком большой выпал фарт, и они намыли по счастью, а не по труду,— что я им за счастье платить буду? Правильно, что в этих случаях расценки пересматриваются. И в договоре такой пересмотр оговорен. А договор на общем собрании старателей обсуждается, и они подписывают его.

Интересно разобраться в природе старательской золотодобычи с социальной и экономической точек зрения.

Все-таки согласитесь, странной выглядит мысль директора — нормировать труд старателей, которые и так работают каждый за десятерых, не считаясь ни с каким временем. Не сказывается ли здесь недоверие к экономическим регуляторам? Не говорит ли в данном случае устами хозяйственника давняя привычка ориентироваться на норму, а не на конечный результат труда?

Вспомним, что не сразу пришли мы и к идее безнарядных звеньев в деревне. Даже сейчас, хотя есть отличный опыт звеньев, к непривычной этой форме организации и оплаты труда многие относятся с недоверием. Одни решительно выступают «за», другие — «против». До сих пор мы встречали такую форму только в сельском хозяйстве, но вот, оказывается, еще и старатели... Ведь и здесь экономические регуляторы создают очень похожую картину!

Приглядимся повнимательнее к тому, что объединяет звенья со старателями, что способно сблизить даже столь разные вещи, как боронование и промывка золотых песков, пахота и бульдозерные работы. Приглядимся, и окажется, что волшебная эта палочка — оплата за конечную продукцию. Прямая материальная заинтересованность человека в результатах своего труда.

— Нет, нормы у старателей должны быть,— уверял нас директор прииска «Экспериментальный»,— как и в любом колхозе: выкосил — получи, вспахал — получи. Нужно, чтобы это нашло отражение в новом типовом уставе старательской артели. Нельзя платить только «от урожая». Раз старатели на советской земле живут, все у них должно быть по-советски.

Видите, в этих рассуждениях безнарядная форма работы уже никак не вписывается... в рамки социалистической экономики. Но не ошибается ли хозяйственник? Именно оплата «от урожая», по мнению многих ученых, весьма перспективна, поскольку и материально, и психологически бьет в одну цель— рождает стремление получить как можно больше продукции.

Вот и в рыболовецких колхозах Камчатки — мы видели сами — платят тоже только «от урожая», от количества центнеров выловленной рыбы. И очень даже хорошо это у них получается: и рыбаки довольны, и артели богатеют, и уловы на одного работника побольше, чем в иных рыбокомбинатах.

В отличие от рабочих комбината, камчатские колхозники не имеют ни районного коэффициента («северные»), ни надбавки за выслугу лет, ни спецодежды, ни вообще каких-либо государственных льгот. Пока колхозный рыбак идет на своем судне к месту лова — ему ничего не платят. И пока он пережидает шторм — ни копейки! Государство платит колхозу за продукцию — и ни за что больше; он в свою очередь колхозникам — точно так же. Сдал центнер — получил за центнер, сдал сто — получил за сто. (Ну, в точности, как у колымских старателей, помните — «все от грамма золота зависит: сколько намыл, столько и получил»!)

Проявил ли колхозный рыбак при этом героизм, работал в низких широтах или в высоких, восемь часов в сутки или двенадцать — неважно. Сдал центнер — получил за центнер. От «урожая»! Прямая оплата — безо всяких косвенных хозрасчетов.

Допустим, Иванов с государственного комбината и Петров из колхоза вышли в море. С самого начала они в неравном положении. Если Иванов ничего не поймает, он все-таки получит семьдесят процентов навигационной ставки да плюс еще северные надбавки. Окажись у него шесть-семь таких надбавок (каждые полгода северянам прибавляют десять процентов к основному окладу), Иванов получит ни много ни мало — около 400 рублей, хотя и вернулся на базу с пустыми сетями, без единой рыбешки. Петров, оставшись без рыбы, останется и без денег. Это не значит, конечно, что Иванов будет лениться и не станет ловить рыбу. Но это значит, что Петров примется лезть из кожи и постарается выловить как можно больше и как можно быстрее. В честности и работоспособности Иванова можно не сомневаться. Однако при прочих равных условиях Петров, наверное, приготовится к лову лучше. Тут сработают объективные законы человеческой психологии. У Иванова, положим, поломка двигателя в пути — беда, а у Петрова — трагедия, потому что у колхоза всякая вина —¦ вина, а раз нет улова, то, будь хоть сто раз виноват двигатель, ответит Петров и ответит безденежьем. Иванов потеряет прогрессивку, а Петров все.

По-разному отнесутся они и к орудиям лова. Рабочий комбината — просто добросовестно, а колхозник — втройне. По-разному будет реагировать на вынужденные--«сверхплановые» ремонтные простои. Иванов за время ремонта, сколько бы ни простояли дней — хоть полгода,— свое, пусть поменьше, чем в море, но получит, а для Петрова каждый час простоя — зарез! Поэтому комбинатовский рыбак станет лишь поторапливать своих ремонтников, а Петров, не раздумывая, примется латать дыры вместе с ними — лишь бы быстрее.

Читатель в уме сам может проследить далее разницу — пусть небольшую, но каждодневную — в действиях наших двух воображаемых персонажей.

При всех прочих равных условиях Петров вынужден будет действовать энергичней, соображать быстрее, поступать хозяйственнее — если он хочет заработать, конечно, и заработать побольше. А он хочет, можете не сомневаться. У Иванова есть финансовый тыл, Петров же должен его завоевать. Условно говоря, Иванов заинтересован относительно, а Петров абсолютно. Выражаясь наукообразно, экономическое стимулирование Петрова действеннее, чем Иванова.

Итог понятен: производительность труда рыбаков колхоза выше, чем комбината. Центнер рыбы колхозу обходится гораздо дешевле, чем государству,— поэтому колхоз может выше за него заплатить. В результате заработки в колхозах даже больше, чем в гослове. Не имеющий никаких гарантийных минимумов и северных надбавок, Петров все же ухитряется получать больше, чем обеспеченный всей этой «страховкой» Иванов — вот вам и эффективность стимулирования «от урожая»! Не забудьте, что административная надстройка над производством в колхозе проще, чем в госпредприятии: этому очень помогают простота учета и контроля при системе прямой оплаты за сданную продукцию. Не забудьте и об отсутствии в колхозе текучести — на комбинате она высока.

По подсчетам директора Усть-К.амчатского комбината, его предприятию каждый центнер рыбы получается гораздо накладнее, чем колхозу: разница рубля в 3—4, а ведь речь идет о тысячах раз по 3—4 рубля! На одного работника, считает директор, комбинат добывает рыбы много меньше, чем колхоз. Экономическое преимущество колхоза над комбинатом в Усть-Камчатске определяется даже визуально: колхоз строит дома — комбинат не строит, у колхоза хватает мест в яслях и детсадах, у комбината с этим беда, у колхоза роскошный клуб, а у комбината — никакого.

Сравнение можно было бы продолжить, но стоит ли? Аналогия между старательской золотодобычей и кооперативным способом лова рыбы прямо-таки бьет в глаза. Экономистам это особенно заметно. И не случайно, выступая на совещании по развитию производительных сил Камчатки, состоявшемся сразу же после аналогичного совещания в Магадане (мы были и там и там), директор института экономики Сибирского отделения Академии наук СССР, член-корреспондент академии А. Г. Аганбегян сделал прямое сопоставление:

— Меня давно уже интересует такой вопрос,— говорил ученый,— как это получается, что старатели, работая на тех участках, которые государственному прииску невыгодны, на худших, чем у прииска бульдозерах, с более примитивными промывочными приборами,— заработки получают в 2—3 раза выше и золото дают в 1,5 раза более дешевое, чем на государственных предприятиях? Как это получается? Конечно, они намного больше работают, и мы не можем на государственных предприятиях слишком интенсивно использовать труд людей, не предоставлять выходных, отгулов и т. д. Но на сколько вообще можно больше работать? Есть же предел физических возможностей человека!.. Вот я считал: максимальная возможность у старателей работать интенсивнее в 1,5 раза. А производительность труда их выше в три раза! Как видим, нельзя все объяснять тем, что они работают сверх норм. Тут происходит еще и другое — экономия по всей цепочке затрат. Старатели имеют более низкую производительность на промывке золотых песков, но зато там вокруг этой промывки не накручиваются дополнительные расходы: «полсварщика» на бульдозер, механик на два бульдозера, горный мастер и т. д. и т. и. Три человека не ждут два часа, пока будет произведен съем золота (обычно именно так делается на прииске). Всего этого у старателей нет, поэтому и выходит у них большая эффективность. Я не хочу призывать к тому, чтобы все подряд было взято у старателей государственными приисками, но кое-что взять полезно...

Отнюдь не любопытства ради рассказывал член-корреспондент камчатцам о колымских старателях. Смысл был в ином — подчеркнуть ясную уже многим нашим экономистам мысль о том, что оплата за конечную продукцию, «от урожая», таит в себе богатые возможности повышения эффективности общественного производства. То, что сначала видели лишь в сельском хозяйстве (опыт так называемых безнарядных звеньев), что столь явственно выступило в практике колымских старателей, постепенно стало просматриваться и в работе колхозных рыбаков Камчатки.

— Насколько я уяснил,— говорил камчатцам Аганбегян,— у вас такое же примерно положение вытекает из сравнения государственного и колхозного лова. В колхозах раза в полтора выше вылов на судно, выше и общая эффективность. Этот вопрос нужно детально изучить...

Но пора уже нам, после.этого небольшого «путешествия» к рыбакам Камчатки, вернуться на колымскую трассу, к старателям. То, что они при худшей технике, на худших участках дают золота больше и дешевле и сами зарабатывают больше, действительно о многом заставляет задуматься, Руководитель прииска, представляется нам, должен заботиться не о том, чтобы «поприжать» старателей, дающих ему немалую толику плана, а о том, чтобы, приглядевшись к ним повнимательнее, что-то новое, быть может, внести в организацию труда и оплату рабочих своих бригад.

Экономическая реформа пришла уже и на Колыму. Директора приисков в связи с этим задумываются: «А что если сказать нашим бригадирам — вот, допустим, Смирнов, твой полигон, вот твоя техника и никаких норм, но за грамм золота вы получите столько-то?» Тут уже кое-что привносится из старательской практики, хотя сохраняется и все то, что гарантирует рабочему трудовое законодательство: выходные, отпуска и т. д. Надо, надо искать, пробовать! Именно реформа требует решительно поднять эффективность труда золотодобытчиков. Кое-где на Колыме и Чукотке проделали подобный эксперимент на отдельных участках — и всюду производительность труда возросла на треть, а то и больше. Когда представляешь себе награду за такие поиски — лишнее (как будто оно бывает лишним!) золото для страны, то, право же, понимаешь, что игра стоит свеч.

«Физкультпривет!..»

Каждый шаг колымчанина дорого обходится и ему самому, и государству. Небольшая хозяйственная «недоработка», мелочь в европейской части здесь может обернуться проблемой, а рядовая проблема — трагедией. С точностью и тщательностью поистине ювелирной должны быть здесь пригнаны и отшлифованы взаимосвязи людей, экономики и природы. Каковы же они, эти связи? Насколько выверены?

Помнится, еще в первый час нашего пребывания на колымской земле разговорились мы со здоровенным рыжим парнем, бригадиром группы «вербованных» из Подмосковья. Ребята, по его словам, были злы, «что твои двести тысяч чертей»,— билеты им дали только до Красноярска, но там их никто не встретил, как было обещано, еле-еле добрались они до Магаданского аэропорта, но и здесь никого не нашли. На последние копейки парни отправили рыжего своего бригадира «ругаться с начальством», а сами остались сидеть на чемоданах.

— Надолго сюда?— спросили мы.

— Если так дальше пойдет, только меня здесь и видели! А вообще-то по договору на три года.

— Все образуется, устроитесь.

— Посмотрим. И вообще посмотрим, как еще платить будут. Я и на материке сто тридцать чистыми имел. Не понравится — физкультпривет!..

Уезжают многие. Цифры на приисках называют разные. Михаил Павлович Никитенко, директор «Экспериментального» сначала сказал, что текучесть у них 30 процентов, потом, подумав, прибавил: «Доходит до пятидесяти».

Бросается в глаза одна на первый взгляд необъяснимая странность: очень многие руководители приисков, специалисты, рабочие основных горных профессий живут здесь по 10—15 и более лет, построили уже себе кооперативные квартиры на «материке» и все еще не собираются уезжать с Колымы, говорят: до пенсии «поколымничаем». Они хорошо зарабатывают. Директор прииска в Беличане получает 820 рублей в месяц, бульдозерист на золотом полигоне — до 600 рублей. Но одновременно не меньшее число людей тех же основных горных профессий уезжает как раз из-за недовольства заработком. В чем здесь секрет?

Бывший шахтер из Донецка, а теперь рабочий с золотого рудника, человек лет сорока с лишним, худой и высокий, как журавль, раскрыл нам этот ларчик.

— Через полгода я получу десять процентов надбавки к «материковому» окладу,— говорил он, откупоривая бутылку пива.— Еще через полгода — опять десять. Пока все в пользу Донецка. Там тепло, а здесь морозище под шестьдесят, да еще как даст с ветром, дыхнешь — пар льдинками звенит. Ну разве при всем этом двадцать процентов надбавки перетянут Донецк? Да ни в коем разе! Однако и эти двадцать нужно год ждать! Вот если два года продержаться, тогда надбавки набежит уже 40 процентов. Весы выравнялись бы. Через три-четыре года, глядишь, на весах порядок: Донецк пошел вверх, Колыма перетянула.

Так вот и рассудил, что год-полтора «куковать», как он сказал, не стоит — взял расчет и теперь едет в Донецк.

Недавние льготы с радостью встретили на Севере, об этом нам говорили десятки людей. Руководители промышленности буквально вздохнули. И все-таки система этих льгот, в общем-то разумная, не способна, однако, удержать человека на Севере именно в первый год, когда он еще не успел обвыкнуться, когда ему особенно неуютно, когда быт его не устроен, силен еще зов прежних мест. Почти все, с кем мы говорили на Севере — и рабочие, и хозяйственные руководители, и партийные работники, и ученые,— считают, что в первый год нужно было бы дать какую-то более существенную, как один наш собеседник выразился, «авансовую» надбавку, чтобы новичку сразу было что терять. Тот, кто «перезимует» первый год, скорее всего становится колымчанином лет на десять и больше, но «перезимовывают», увы, далеко не все...

За шесть последних лет через отделы кадров колымских предприятий Министерства цветной металлургии прошло рабочих впятеро больше, чем их числится по штату. Прямые экономические потери из-за большой текучести кадров составляют ежегодно десятки миллионов рублей. Но если посчитать текучесть не от числа всех работающих, а только тех, кто работает здесь не более двух лет, то она окажется выше. И намного! Кстати, по миграции населения область прочно держит в стране первенство. И среди основных причин далеко не последнее место, как мы убедились, занимает неудовлетворенность зарплатой.

Зарплата на Колыме частенько задает прямо-таки неразрешимые загадки. В Беличане, на прииске «Экспериментальный», рассказывали: «У нас плотник обтесал два бревна. За одно ему заплатили три рубля пятьдесят копеек, за другое ноль рублей шестьдесят копеек, потому что одно для горного производства, а другое для стройки». То же самое, оказывается, и на ремонте. Стоят двое в одном цехе, только перегородка между ними. Оба слесарят. Один зарабатывает 400—500 рублей, другой — 150. Работа одинаковая, квалификация тоже, но один, видите ли, обслуживает основное, горное производство (чинит бульдозеры), а другой тоже ремонтирует горное оборудование, но к горному производству почему-то не относится, он — «вспомогательный»...

Кое-что любопытное и странное на этот счет узнали мы на прииске «Пятилетка», куда попали уже глядя на ночь, правда, на ночь белую, было еще довольно светло.

Перекусили :в такой же, как и повсюду здесь, столовой самообслуживания и поднялись вверх на склон сопки - там основной поселок, клуб, контора. Только кончилось партийное собрание. Василий Андреевич Поспелов, секретарь парторганизации, поскольку было уже поздно и мы, да и он, порядком устали, коротко выкладывал нам только самые важные проблемы.

— Мучаемся. Не хватает рабочих. Летом все подаются на золото, и ремонтников, шоферов, коммунальников не сыщешь. Сравните: бульдозерист — шестьсот рублей, слесарь — двести. Куда же пойдут — в слесари или в бульдозеристы? И на прииске те, кто готовит горное оборудование, получают вдвое меньше, чем на полигоне. Летом станки останавливаются даже на ремонтных заводах — токари уходят «на золото» и получают там впятеро больше. А нас лишь на 25—30 процентов снабжают запчастями, остальные надо реставрировать самим. Улавливаете цепочку? Тылы сдерживают добычу золота. Нельзя в одних и тех же поселках устраивать такие «ножницы», которые перерезают все приводы основного производства...

Мы справились: верно ли говорили в Беличане, что одно бревно можно обтесать за 3.50, а другое за 60 копеек? Василий Андреевич усмехнулся: «Зачем бревно? Возьмем палку потоньше: черенок для лопаты. В цехе за него заплатят десять копеек, а на участке золотодобычи — рубль».

В этот момент распахнулась дверь и стремительно вошел человек в высоких ярко-желтых резиновых сапогах, завернутых на манер мушкетерских. Белоголовый, полный, с тонким и одухотворенным лицом.

— Из Москвы? Земляки?

Так мы познакомились с Михаилом Евсеевичем Выгоном, в тридцатых — комсомольским работником столицы, в шестьдесят восьмом — директором прииска «Пятилетка» на Колыме.

— Спрячьте-ка свою игрушку,— сердито сказал он, подозрительно косясь на диктофон.— Терпеть не могу этих штучек.

Но мы не спрятали, мол, вы механизируете свой труд, мы тоже.

Он рассмеялся так заразительно, что и мы все поневоле стали смеяться. Но вдруг помрачнел и сказал с тревогой:

— А знаете, товарищи, из-за дождей вода поднялась. Еще два-три таких дня и — паводок.

Потом мы еще долго-долго сидели и говорили вперемешку обо всем. И о том, как трудно добраться на некоторые участки «Пятилетки» — только вертолетом, связь — по радио, зимой грузы — по зимнику. («А вертолетик накручивает своим винтом 240 рубликов за час, у нас по 200 часов выходит. Я просто поражаюсь, как мы еще добываем дешевое золото?» О реформе, о самостоятельности директора: «У меня 133 бульдозера — целый танковый корпус. Ремонтников не хватает. Один согласился, если дам ему шестой разряд — плюс 50 рублей. Я теряю тысячи из-за отставания ремонта, но не могу добавить ему эти злосчастные 50 рублей! Не имею права. Что делать? Пусть горят тысячи? Я плюю и плачу»).