Русско-турецкая война

27 января по новому стилю (14 января по старому) состоялась битва за город Добрич (тогда он назывался Хаджиоглу Пазарджик) в ходе русско-турецкой войны 1877-78 г.г.

141-годовщину сражения отметили минутой молчания, почетным залпом и возложением цветов к памятнику-братской могиле, где покоятся останки 122 русских воинов погибших в ходе сражения.

На мероприятии было представителей множества клубов-реконструкторов (одеты в форму казаков, участвовавших в боях), граждан, а так же мэр Добрича, ген.консул РФ в Варне и другие не безразличные к истории и памяти люди.

Наступление на Хаджиоглу-Пазарджик началось 17 января 1878 года. Вокруг города, в трех-четырех часах ходьбы от него, были воздвигнуты сильные укрепления. Турецкий гарнизон, которым командовал Решид-паша, насчитывал 15 тысяч человек. В самом городе и его окрестностях действовали отряды башибузуков, насчитывавшие более 20 тысяч человек. Русские войска предприняли обход, города, по дороге на Балчик. Наступая с трех сторон, части Нижнедунайского отряда освободили села Елибей (ныне Пчеларово), Перифак (ныне Равнец), Малджиар, Карабак (ныне Люляково), Башхасырлык (ныне Преселницы), Харманкуюсу (ныне Кардам) и Чифуткоюсу (ныне Йовково). Движение русских войск к опорным пунктам противника протекало в тяжелых зимних условиях, в бурю и метели. Прижатые русской кавалерией, передовые части неприятеля отступили к городу Халжиоглу-Пазарджик. 26 января 1878 года вышедший из города турецкий отряд атаковал правый фланг русских войск. На подмогу 66-му Тарутинскому и 68-му Бородинскому пехотным полкам, а также 11-й Донской батарее прибыли подкрепления — 66-й Бутырский и 65-й Московский пехотные полки 17-й пехотной дивизии, которые атаковали неприятеля с тыла. В результате атаки русских войск неприятель был вынужден оставить редуты и обратился в бегство в направлении города. Потери русских составили около 100 человек убитыми и ранеными. Потери противника превысили 300 человек. На другой день, 27 января, русские войска вошли в Хаджиоглу-Пазарджик. Жители города восторженно встретили своих освободителей.

А это небольшой памятник в 3 км от Добрича, около еще одного места столкновения русскийх и турецких войск. В этом месте была линия фронта и располагалась „черная батарея“ турецкой армии. Среди павших в бою были Василий Котельников – 15-й Донской казачий полк и Антон Брондзинский – 67-й пехотный Тарутинский полк.

Утром 27 января 1878г. генерал Циммерман направил сводную дивизию из первых бригад 17-й и 18-й дивизий, под начальством генералам Жукова с конницею генерал-адъютанта Манзея через д. Кюпелер и Тай-куюсу на Варненское шоссе в тыл Хаджи-Оглу Базаджика с целью отрезать сообщение последнего с Варною, оставив на фронте вторые бригады корпуса и Донской дивизии на прежних местах. Штаб корпуса был у д. Чаир-Орман. Когда обходная колонна достигла д. Кюпелер, то на фронте корпуса кипел уже жаркий бой с турками, произведшими вылазку из Хаджи-Оглу Базаджик. Турки стали уже наседать на фронт, когда сводная дивизия, свернувшая на выстрелы и взявшая с боя д. Геленджик, заставила турок отступить и укрыться за укреплениями. Поражение, понесенное турками в поле, заставило их очистить Хаджи-Оглу Базаджик. В деле 27 января турки потеряли 150 чел. убитыми и до 500 чел. ранеными. Наши потери были значительно меньше.

С территориальными потерями, произошедшими в ходе русско-турецкой войны 1768–1774 годов, прежде всего с утратой стратегически важного Крыма, Порта мириться не собиралась. Обязательств невыгодного Кючук-Кайнарджийского договора она практически не выполняла, и неизбежность новой войны была очевидна.

Петербург, используя появившееся право создания на Чёрном море флота, оперативно приступил к этому важнейшему делу. Григорий Потёмкин, главный исполнитель программы по закреплению и утверждению России на Черном море, этому вопросу уделял самое пристальное внимание. В Днепровском лимане, близ Глубокой гавани, было решено строить крепость и верфь, на этом месте в 1778 году был заложен Херсон, ставший первой базой Черноморского флота. Спустя 5 лет со стапелей херсонской верфи был спущен первый корабль – «Слава Екатерины».

Согласно утверждённому штату, Черноморский флот должен был иметь 12 линейных кораблей, 20 больших фрегатов и 23 мелких судна. Общая численность офицеров и матросов составляла 13 500 человек. Офицерские кадры Черноморского флота формировались из числа иностранцев, получивших приглашение поступить на службу России, и из числа переведенных с Балтийского флота.

Среди последних был Рейнгольд фон Остен-Сакен, русские сослуживцы называли его Христиан Иванович. Он происходил из древнего и знаменитого остзейского дворянского рода; российскими подданными предки Христиана Ивановича, вероятно, стали после вхождения прибалтийских территорий в состав России. Известно, что его отец был морским офицером.

По окончании в 1772 году Морского кадетского корпуса Остен-Сакен принимал участие в Первой Архипелагской экспедиции русского флота, бился с турками в Патрасском заливе. После этого десять с лишним лет нес службу на Балтийском флоте на фрегате «Мария», в 1786 году был переведён в Черноморский флот. Начавшуюся с Турцией войну фон Сакен встретил в звании капитана 2-го ранга и с Георгиевским крестом, полученным за участие в 18 морских кампаниях. На следующий год он был назначен командиром дубель-шлюпки, небольшого 22-х метрового парусно-гребного судна с экипажем в 53 человека.

На его вооружении находилось 7 пушек (по другим данным 4) и 4 фальконета. Дубель-шлюпка входила в гребную флотилию французского принца Нассау-Зигена, которая, как и эскадра парусных судов грека капитан-командора Паниота Алексиано, находилась под общим командованием генерал-аншефа Александра Суворова. Во второй декаде мая корабль приступил к патрулированию входа в Днепро-Бугский лиман, и 18 (30) мая 1778 года экипаж обнаружил турецкую эскадру. Опасаясь, что дюбель-шлюпка Остен-Сакена и два других русских судна окажутся отрезанными, принц Наасау-Зиген приказал им возвращаться в Глубокую гавань, где находились основные силы Черноморского флота. Две шлюпки своевременно отправились в Глубокую гавань, а фон Сакен, чтобы произвести точный подсчёт кораблей неприятеля, задержался.

Вошедший в лиман противник заметил одинокий русский корабль, который только снимался с якоря, и направил к нему 30 кораблей своей многочисленной эскадры. Большая их часть отстала, но 11 упорно продолжали преследовать дубель-шлюпку. Капитан, понимая, что оторваться будет невозможно, принял решение дать туркам бой. Чтобы доставить Суворову точные данные о численности турецких судов, он приказал нескольким матросам пробираться к Глубокой Пристани на 8-ми весельной шлюпке. Из 9-ти матросов только 1 не удалось спастись, и что произошло дальше с капитаном и экипажем дубель-шлюпки, известно из их рассказа. Умело уклоняясь от попыток взять судно на абордаж, русские наносили удары по противнику. 3 турецких корабля канонирам удалось вывести из строя, но в итоге 2 галеры взяли дюбель-шлюпку на абордаж.

На палубе завязался ожесточённый бой, но, поскольку силы были неравными и вырваться от турок не было никаких шансов, капитан принял решение взорвать судно вместе с противником. Уцелевшим морякам он приказал прыгать за борт, а сам поджёг запасы пороха, хранившиеся в крюйт-камере. На воздух вместе с нашим судном взлетело 2 (по другим данным 4) турецких судна. Сколько погибло при взрыве турецких матросов и офицеров, точно не известно, очевидно, что больше 100. Сколько выжило русских матросов, также неизвестно. Есть вероятность, что часть из них подобрали очень скоро подошедшие к месту взрыва русские корабли. Команда русских матросов и офицеров во главе с 35-летним капитаном Рейнгольдом фон Сакеном храбро сражалась до последнего и погибла смертью храбрых, нанеся серьёзный урон врагу. Этот славный подвиг прославил юный Черноморский флот и напомнил туркам, какого отважного противника они имеют. К 100-летию бессмертного подвига фон Сакена его именем был назван новый минный крейсер Черноморского флота «Капитан Сакен».

Кирилл Брагин

До начала XX столетия основные потери армий противоборствующих сторон были обусловлены далеко не столкновением на поле боя, а многочисленными болезнями и эпидемиями. Не самая масштабная и кровопролитная русско-турецкая война 1828-1829 гг. вошла в историю как один из самых тяжелых конфликтов, стоивших немалых человеческих жертв.

В ходе боевых действий русские войска овладели большинством крепостей противника на Дунае, форсировали Балканы и заняли Адрианополь, оказавшись на подступах к турецкой столице. Значительные успехи были достигнуты в Закавказье, где части Отдельного Кавказского корпуса взяли Ахалцих, Карс и Эрзерум. Согласно подписанному в Адрианополе 2 сентября 1829 г. мирному договору, в состав Российской империи вошло побережье Черного моря от устья Кубани до укрепления Св. Николая, острова в дельте Дуная и Ахалкалаки в Закавказье. Однако эта победа досталась очень дорогой ценой.

Несмотря на небольшое количество крупных сражений, русские войска и их противник понесли колоссальные потери от болезней. К началу кампании 1828 г. госпитальное обеспечение 2-й русской армии, которой предстояло сражаться на основном Дунайском театре военных действий, выглядело следующим образом. Предполагалось, что на каждые 200 больных должен быть один врач и шесть лекарских учеников, а общее число заболевших не превысит 10% от численности действующей армии. Подвижной госпиталь был рассчитан на 1800 человек. В дальнейшем дополнительные госпитали были развернуты в Яссах, Браилове, Кишиневе и Бухаресте. Кроме того, существовало пять корпусных госпиталей, каждый из которых был рассчитан на 200 мест, но только два из них оказались на театре военных действий, а остальные три так и остались в Кишиневе.

В начале боевых действий не было отмечено каких-либо серьезных эпидемических заболеваний. Из 102 тыс. 109 офицеров и нижних чинов 2-й русской армии на июнь 1828 г. в госпиталях и в войсках находились 6 тыс. 468 заболевших, из которых 364 человека скончались. Однако с началом летней жары количество заболевших резко возросло. Уже в июле оно составило 17 тыс. 462 человека. Быстрому развитию заболеваний способствовало также и то, что планы на быстрое овладение ключевыми крепостями противника — такими, как Варна, Силистрия и Шумла, — не оправдались, а боевые действия стали носить затяжной позиционный характер.

Большие потери и нехватка войск вынудили русское командование сосредоточить основные усилия на осаде Варны. После взятия этой крепости 29 сентября 1828 г. дальнейшее наступление было признано нецелесообразным, и массы русских войск, бросая обозы, вынуждены были в условиях осенней распутицы отходить на зимние квартиры.

В октябре число больных в госпиталях выросло до 39 тыс. 824 человек, а в ноябре составило уже 51 тыс. 45 человек, т. е. почти половину тех сил, которые находились на Дунайском театре военных действий к началу войны.

карта боевых действий русской армии на Дунайском театре военных действий.

Всего же суммарные потери умершими от болезней на 1828 г. на Дунае составили 22 тыс. 23 человека, т. е. практически пятая часть 2-й русской армии погибла от болезней, а еще не менее 40 тыс. человек к декабрю 1828 г. находились в госпиталях. Таким образом, расчеты предполагаемого числа заболевших перед началом кампании оказались крайне заниженными.

В кампании 1828 г. на Дунае неоднократно упоминалось о распространении чумы, однако ее достоверных описаний составлено не было. Еще современники указывали, что часто за чуму мог быть выдан целый ряд других заболеваний. Отмечены случаи, когда в госпиталях намерено объявлялось о наличии чумы, что позволяло врачам избегать контакта с больными и вообще не оказывать медицинскую помощь. Доктор Х. Витт вспоминал, что «для врача здесь гораздо легче и удобней объявить, что эта болезнь есть чума, нежели чем трудными исследованиями и доводами убедить в обратном».

Еще одной крупной операцией в мае-июне 1828 г. стало взятие Анапы, осада которой была сопряжена с большими трудностями. Поскольку основные силы Отдельного Кавказского корпуса были сосредоточены в Закавказье, для взятия Анапы был создан десантный отряд из состава 2-й армии. Определяющей при этом становилась роль Черноморского флота — транспортировка и все снабжение войск велось исключительно по морю. Осадный корпус занимал полностью неподготовленные в бытовом отношении позиции, испытывая нехватку продовольствия, дров и теплой одежды.

Значительное распространение среди осаждавших Анапу войск получила цинга. И если на чуму все можно было списать, то цинга в русской армии считалась заболеванием «неудобным» и «нежелательным» для рапортов, поскольку прежде всего свидетельствовало о плохом снабжении и питании войск, бросая тень на командование. Поэтому цингу старались по возможности не упоминать в донесениях. Тем не менее с явным проявлением цинги в ходе русско-турецкой войны 1828−29 гг. было отмечено 27 тыс. 295 человек, из которых 3 тыс. 492 человека умерли.

Непростыми оказались и зимние месяцы, когда масштабных боевых действий не велось. В этот период большие потери от болезней несли русские гарнизоны занятых ранее турецких крепостей. Наиболее тяжелые условия сложились в Варне, где с января 1829 г. болезни косили людей. Своего пика эпидемия в Варне достигла к маю 1829 г., когда в период с 19 мая по 20 июля 1829 г. заболели 5 тыс. 123 человека, а из них 3 тыс. 436 человека скончались. При этом чумы в Варне на тот момент не было. Но тем не менее генерал Головин доносил командованию, что «даже без чумы Варна будет гробом».

Осада Анапы в 1828 г.

Быстрому распространению заболеваний весной 1829 г. способствовала и аномально холодная весна, а затем резко установившаяся в середине мая жара. Большие потери русские войска в кампании 1829 г. вновь понесли при осаде турецких крепостей — особенно Шумлы и Силистрии. С большими жертвами был связан и летний переход через Балканы. Однако самые серьезные за всю войну потери русская армия понесла уже после формального заключения мира в сентябре 1829 г., когда начали свирепствовать чума, тиф и дизентерия (после заключения мира русские войска еще продолжали некоторое время находиться на территории противника).

Наиболее известной стала эпидемия чумы. Всего чумой на Дунайском театре военных действий с августа 1829-го до весны 1830 г. оказалось заражено 33 тыс. 192 человека, из них 23 тыс. 98 человек погибли. Смертность от чумы была очень высокой, однако большая часть погибших приходилась не на это фатальное заболевание, а на целый ряд других болезней, связанных с недостатком медицинского персонала и низкими санитарными условиями. В войсках остро ощущалась нехватка врачей, которые сами гибли от болезней или под различными предлогами покидали армию. Материальная часть госпиталей также не соответствовала реальным условиям — халаты, колпаки и туфли, предназначенные для больных, были рассчитаны на размещение госпиталя в отапливаемых помещениях, а не в полевых условиях.

Бывший врачом в крупнейшем госпитале из развернутых в 1829 г. южнее Балкан, в Адрианополе В. И. Даль вспоминал: «Здание было так велико, что в него помещалось под конец 10 тыс. больных. Но как они помещались и в каком положении находились — другой вопрос… Несколько сот палат с кирпичными полами, без кроватей, разумеется, и, причем, красивенькими деревянными решетками вместо стеклянных окон (…) не дождавшись еще и чумы, половина врачей вымерла, фельдшеров не стало вовсе, то есть при всех нескольких тысячах больных не было буквально ни одного; аптекарь один на весь госпиталь. Между тем снежок порошил в окна и ветерок подувал».

На протяжении всей войны и особенно с лета 1829 г. большое распространение в войсках на Дунае получила дизентерия, став бичом армии. Низкие санитарные условия и скученность в госпиталях обусловили быстрое развитие данного заболевания. Доктор Зейдлиц, как и Владимир Даль, служивший в Адрианопольском госпитале, вспоминал, что только за октябрь от дизентерии в госпитале погибло 1,3 тыс. человек, после того как в госпиталь поступили 1,5 тыс. человек, пораженных этим заболеванием.

Несколько иначе обстояла ситуация в войсках Отдельного Кавказского корпуса, где организация госпитального дела была на более высоком уровне. На 12-тысячный корпус имелся подвижной госпиталь на тысячу человек, который мог быть размещен в 50 палатках на 20 человек каждая. Для транспортировки раненых и больных предназначались 70 арб, приспособленных для перевозки людей в лежачем положении. Количество санитарных повозок могло быть увеличено за счет арб, освободившихся от провианта. Кроме того, на границе с Турцией был развернут еще ряд госпиталей, которые могли принять 2,7 тыс. раненых и больных.

Осада крепости Карс.

В период похода принимались самые жесткие карантинные меры. Так, запрещалось при движении через населенные пункты касаться жилищ и имущества местного населения, для чего были развернуты специальные боковые патрули. Лагерь, как правило, разбивался на определенном расстоянии от селений. По возможности проводилась санитарная разведка местности.

Первой эпидемией, вспыхнувшей в войсках Кавказского корпуса в конце июня 1828 г., стала чума, занесенная турками из Эрзерума. Эта эпидемия на три недели задержала движение войск от Карса к Ахалциху. Были приняты жесткие карантинные меры, большое внимание уделялось гигиене, а в войсках дважды в день проводился медицинский осмотр нижних чинов. Всего чумой оказалось заражено 293 человека, 263 из них скончались.

Наибольшие потери понесли русские войска, действовавшие на Черноморском побережье Кавказа. Так, в период осады Поти в июне 1828 г. в отряде генерала-майора Гессе вспыхнула эпидемия лихорадки — скорее всего малярии. Если в ходе самой осады отряд потерял 21 человека убитыми, то от болезней погибло более 600 человек. Еще большими оказались потери после возвращения отряда. Тогда только за сентябрь 1828 г. из 2,6 тыс. заболевших умерли 1,2 тыс. человек. Это значительно ослабило правый фланг Кавказского корпуса, где в строю на огромном участке от Кутаиса до Сухума и Поти оставалось в строю не более 3 тыс. человек.

В июле 1828 г. в войсках Кавказского корпуса вспыхнула одна из первых в отечественной истории эпидемий холеры, занесенной из Персии. Значительных жертв удалось избежать, но эпидемия быстро перекинулась в расположение удаленного от театра военных действий Оренбургского корпуса, где из 2 тыс. 590 заболевших погибли 885 человек.

В целом сравнительно низкие санитарные потери Кавказского корпуса объясняются небольшой численностью действовавших войск, где могли быть эффективно приняты и осуществлены карантинные меры. Большую роль сыграл опыт организации военных действий в условиях горной местности, сложных климатических условиях, полученный ранее в операциях против горцев и войне с Персией. В тактическом отношении Кавказский корпус не провел за время войны 1828−1829 гг. ни одной длительной осады турецких крепостей, что способствовало уменьшению заболеваемости. Так, если на Дунае на осаду Варны ушло около двух месяцев, Шумлу безуспешно осаждали три месяца, то в Закавказье Карс был взят за четыре дня, Ахалцмх — в течение недели, остальные крепости, как правило, брали штурмом с ходу.

Взятие крепости Ахалцих.

За весь период войны общие потери русских войск без учета потерь флота и некоторых милиционных частей составили около 10 тыс. человек убитыми и умершими от ран. В крупнейшем сражении войны при Кулевче потери армии И. И. Дибича составили около 2 тыс. человек, а в самом трагическом бою в Закавказье у селения Харт отряд генерал-майора И. Г. Бурцева потерял около 300 человек убитыми. В то же время от болезней за всю войну погибли 120 тыс. офицеров и нижних чинов.

Потери турецкой армии точно неизвестны. Полковник А. Веригин в 1840-е годы предположил, что турки потеряли убитыми 20 тыс. человек, а умершими от болезней — вдвое больше. Этот предположительный расчет, затем перешедший в ряд более поздних трудов по военной истории и демографии очень сомнителен, так как получается, что на одного убитого у турок приходится два умерших от болезней. А в русской армии это соотношение составляло 1 к 12. Скученность турецких войск в крепостях, еще более низкий уровень медицинского дела позволяет предположить, что умерших от болезней у противника было гораздо больше.

Подводя итоги, отметим, что основные причины высоких потерь русской армии от болезней были обусловлены следующими факторами:

- неправильный расчет сроков и характера предстоящей кампании и, как следствие, тяжелые затяжные осады и большие потери от болезней;

- нехватка медицинского персонала, численность которого хотя и была увеличена по сравнению с мирным временем, но оказалась совершенно недостаточной в условиях массовых эпидемий;

- слабая приспособленность госпиталей 2-й русской армии к развертыванию в полевых условиях и специально неподготовленных строениях;

- неудачный выбор места для лагеря и размещение гарнизонов крепостей без учета санитарного состояния местности;

- невозможность жестко соблюдать карантинные меры применительно к большим массам войск на Дунае, учитывая, что им требовалось постоянное снабжение и пополнение.

Ситуация усугублялась крайне скверным санитарным состоянием театра военных действий, что, впрочем, было известно по предыдущим войнам с Турцией. И если в войсках Отдельного Кавказского корпуса был принят ряд эффективных мер, то на основном Дунайском театре военных действий огромных потерь избежать не удалось.

источник

-Куда майор? Трусишь? Там люди гибнут а ты тут шляешься! - закричал на Горталова Федора Матвеевича генерал Скобелев. А ведь пару минут назад Горталов одним из первых ворвался в неприятельский редут, героически сражался и вместе с товарищами выбил турков с их позиций. Теперь он выглядел как трус, который ушел с передовых позиций.

Случилось это так: после боя майор Горталов обнаружил крайнюю малочисленность своих солдат и чтобы отразить контратаки неприятеля отправился посмотреть, не отстал ли кто из его солдат. И вот так случилось, что в этом "неудобном" положении его и застал генерал. Честь офицера оказалась под ударом.

Майор попросил начальника дивизии поручиться за него перед Скобелевым. После этого сам генерал подошел к нему с разговором, Горталов пообещал ему "Умру, а редут неприятелю не сдам". Турки сделали все, чтобы выбить русских с их позиций. Сперва они обстреливали редут издали, затем пошли в атаку. Пять раз пытались они взять штурмом позиции. Силы были не равны.

Поступил приказ отходить. И тут перед майором стал выбор. С одной стороны приказ командования, которого нельзя ослушаться. С другой стороны слово русского офицера, что редута не сдаст. Тогда приказав своим людям отходить майор сам остался и продолжил сражаться.

Естественно, в одиночку он удержать редут не смог. С саблей в руке, перекрестившись он вышел на передний край насыпи. Враги окружили его и подняли на штыки. Так пал храбрый русский воин, не нарушив слова и оставшись верным долгу. Это был один из подвигов Русско-турецкой войны. Подвиг, который по прошествии многих лет стал забываться. Но разве от этого герой заслуживает меньшего уважения чем те, о ком свежи еще воспоминания?

Выдержка из Вики: 31 августа после отбития пяти атак на редут № 1, когда владимирцам за неимением шанцевого инструмента пришлось рыть землю крышками от манерок и даже скоблить её ногтями, лишь бы устроить хоть какое-либо подобие закрытия от адского огня, получено было приказание очистить Каванлык. Турки в 6-й раз пошли в атаку. В. Ф. Аргамаков вспоминал: «Горталову приходилось выбирать между правом сохранить свою жизнь, опираясь на приказание, и нарушением торжественно данного честного слова. Он колебался недолго и решил погибнуть, но не утратить чести ни при каких обстоятельствах. Он громко сообщил всем своё решение и предложил кому угодно разделить его участь. Около отделения вызвалось остаться с ним, и все они погибли в неравной борьбе с ворвавшимся тут же противником». По другим источникам, Горталов, получив приказание очистить редут, пропустил мимо себя уходивших людей под командой штабс-капитана Абадзиева, послал вслед уходящим своё благословение, перекрестился и без шапки, скрестив на груди руки, из которых в правой была опущенная сабля, стал на наружный край бруствера. Не прошло и минуты, как он был поднят на штыки турецкими солдатами. Георгиевский крест 4-й степени, посланный в награду Горталову за подвиги, совершенные им в предшествовавшие дни и накануне, уже не застал его в живых. В реляции Скобелева о деле 30—31 августа говорится, что «Горталов был изрублен неприятелем» вместе с «храбрейшими, дождавшимися появления турок в самом редуте».

Михаил Иванович Драгомиров 1830-1905, генерал от инфантерии. М.И.Драгомиров был одним из видных участников русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг., но его главные заслуги в российской военной истории связаны с активной военно-научной и военно-педагогической деятельностью в период реформ Александра II и военного министра Д.Милютина. "Армия - не вооруженная сила только, но и школа воспитания народа, приготовления его к жизни общественной", - эта мысль, выраженная Михаилом Ивановичем в 1874 г., помогла впервые взглянуть на армию, как на социальный организм. Навсегда современным стало его мнение о роли морального фактора в вооруженных силах: "В военном деле на первом месте стоит человек с его нравственной энергией".

Михаил Драгомиров родился близ города Конотопа Черниговской губернии в семье потомственного дворянина, офицера, участника Отечественной войны 1812 г. Отец, ставший набожным человеком, построил в Конотопе церковь, и в ней Драгомиров мальчиком читал псалтырь; в ней же в 1905 г. будет упокоен его прах.

Первоначальное образование Михаил получил в Конотопском городском училище, окончив которое он поступил в Петербургский Дворянский полк. С отличием освоив там курс фельдфебелей, в 1849 г. был направлен на службу прапорщиком в знаменитый лейб-гвардии Семеновский полк и стал готовиться к поступлению в Академию генерального штаба. В 1854 г. его мечта осуществилась. Став слушателем академии, он учился с особым усердием и через два года закончил ее с золотой медалью, его имя было занесено на мраморную доску лучших выпускников. По окончании академии он получил назначение в генеральный штаб, вскоре стал штабс-капитаном.

Поражение России в Крымской войне 1853 - 1856 гг. оказало на Драгомирова сильное воздействие. Изучая опыт обороны Севастополя, где особенно ярко проявились героизм и стойкость русских солдат и офицеров, он впервые задумался о значении морального фактора в войне. К 1856 г. относился первый его труд - "О высадках в древние и новейшие времена", который длительное время оставался в русской армии единственным по полноте и глубине исследованием о десантных операциях.

В 1858 г. Военное министерство направило Драгомирова за границу для изучения там постановки военного дела, и он принял участие в австро-итало-французской войне в качестве наблюдателя при штабе Сардинской армии. По возвращении в Россию Михаил Иванович представил отчет "Очерки австро-итало-французской войны 1859 г.", где уделил особое внимание анализу нравственных качеств армий и военачальников. В 1860 г. офицера, склонного к военной теории, назначили в Академию генерального штаба адъюнкт-профессором по кафедре тактики с оставлением в штатах генерального штаба; в том же году он был произведен в капитаны. В 1861 - 1863 гг. слушателем Драгомирова по курсу тактики был наследник-цесаревич - будущий Александр III. Но дарования Михаила Ивановича как военного ученого развернулись именно при Александре II. Ликвидация крепостного права (1861 г.) стала мощным побудителем преобразований в военном деле, и в лице Драгомирова военный министр Милютин нашел выдающегося выразителя новых, гуманистических, идей, проникающих в русскую армию.

С 1861 г. началась активная деятельность Драгомирова в российских военных журналах ("Инженерный журнал", "Оружейный сборник", "Артиллерийский журнал"), где он исследует значение нравственных сил русской армии в новых условиях, возрождает заветы суворовской "Науки побеждать". В этом же духе он читает лекции в академии, привлекая внимание офицерского корпуса к системе обучения и воспитания великого русского полководца, "отца солдат". Считая причиной переворота во взглядах на подготовку вооруженных сил новый фактор - появление нарезного огнестрельного оружия, Драгомиров доказывал, что "пуля и штык не исключают друг друга" и "штыковое воспитание" не утратило своего значения в подготовке солдата. Он восставал против увлечения смотрами и парадами, как и против словесного метода военного обучения, отдавая безоговорочное предпочтение методу практических занятий.

В 1864 г. Михаил Иванович был произведен в полковники и назначен начальником штаба 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Вскоре Военное министерство вновь направило его за границу, и в 1866 г. он привез оттуда отчет об австро-прусской войне 1866 г. Свои мысли о боевой подготовке войск Драгомиров обобщил в "Записках о тактике" - учебном пособии для военных училищ и в ряде журнальных статей. В 1866 - 1869 гг. он состоял в должности профессора тактики Академии генерального штаба, с 1868 г. - генерал-майор. Вступив в полемику с писателем Львом Толстым, профессор написал разбор романа "Война и мир" с военной точки зрения и нашел в романе много несуразностей в трактовке событий вооруженной борьбы. Он сделал об этом произведении такой вывод: военные специалисты не найдут в романе ничего, "кроме того, что военного искусства нет, что подвезти вовремя провиант и велеть идти тому направо, тому налево - дело не хитрое и что быть главнокомандующим можно ничего не зная и ничему не учившись".

В 1869 г. Драгомиров был назначен начальником штаба Киевского военного округа, а в 1873 г. - командиром 14-й пехотной дивизии. На этих должностях он получил возможность реализовать свои теоретические взгляды на практике. Организуя боевую подготовку войск, он настойчиво проводил в жизнь принцип: "Учить солдат и офицеров тому, что необходимо на войне". В "Памятной книжке чинов 14-й пехотной дивизии" Михаил Иванович предъявлял такие требования к солдату: 1) преданность Государю и родине до самоотвержения; 2) дисциплина; 3) вера в начальника и безусловная обязательность его приказов; 4) храбрость, решительность; 5) готовность без ропота переносить все нужды солдатские; 6) чувство взаимной выручки. От офицеров требовалось: 1) самоотверженно выполнять свой долг; 2) служить делу, а не лицам, общей, а не собственной пользе; 3) владеть теорией и практикой военного дела.

Драгомиров уделял большое внимание воспитанию у подчиненных уважения к законам, осознанной дисциплины, а в обучении - упражнениям, тренировкам и маневрам. Ему удалось добиться заметных результатов: 14-я дивизия отличалась надежной боевой выучкой, личный состав прочно усвоил основы новой тактики стрелковых цепей, офицеры и солдаты были бодры и энергичны.

Где бы не проживал Драгомиров и какую бы должность он не занимал, круг его друзей всегда расширялся также и за счет деятелей литературы, искусства, историков. Еще в 1889 г. в Петербурге судьба свела Михаила Ивановича с художником Ильей Репиным. Во время поездок в Петербург историка Д. Л. Яворницкого, Репин приглашал его к себе вместе с М. Драгомировым, где они активно обсуждали, в частности, будущую картину «Запорожцы». Кстати, на ней Яворницкий изображен писарем, а Драгомиров над ним с трубкой как кошевой атаман Иван Сирко.

Практической проверкой системы обучения и воспитания войск, которую проповедовал Драгомиров, стала русско-турецкая война 1877 - 1878 гг. 14 апреля 1877 г. он со своей дивизией в составе войск 4-го корпуса выступил в поход из Кишинева к Дунаю через Румынию. Переправа главных сил русской армии через Дунай была назначена близ города Зимницы, и Михаил Иванович сыграл значительную роль в организации форсирования реки, защищаемой большими силами турок. 14-й дивизии было поручено первой преодолеть Дунай, и на Драгомирова выпали главные заботы по проведению рекогносцировки, подготовке переправочных средств, разработке плана действий. Командир дивизии требовал от офицеров доводить задачу до каждого подчиненного и в своем приказе от 4 июня говорил: "Последний солдат должен знать, куда и зачем он идет... У нас ни фланга, ни тыла нет и не может быть, всегда фронт там, откуда неприятель".

Михаил Иванович писал из Зимницы: "Пишу накануне великого для меня дня, где окажется, что стоит моя система воспитания и обучения солдат и стоим ли мы оба, т.е. я и моя система, чего-нибудь".

Переправа дивизии Драгомирова через Дунай началась около 2-х часов ночи 15 июня и продолжалась под огнем противника до 14-ти часов. К этому времени турецкие войска были отброшены от берега и захвачен город Систов (Свиштов), что обеспечило переправу главных сил - четырех корпусов. За блестящие действия Александр II наградил Драгомирова орденом святого Георгия 3-й степени.

В конце июня 14-я дивизия в составе Передового отряда генерал-лейтенанта И.Гурко двинулась к Балканам, участвовала во взятии города Тырново, затем в овладении горными перевалами. В период контрнаступления превосходящих сил противника на Балканах началась героическая оборона Шипкинского перевала, и в критический момент Драгомиров привел резерв на помощь русско-болгарскому отряду Н.Столетова, оборонявшему перевал. 12 августа на Шипке Михаил Иванович был ранен в колено правой ноги и выбыл из строя.

Раненый военачальник был направлен в Кишинев, где ему грозила ампутация ноги, и только с большим трудом этого удалось избежать. Генерал М.Скобелев писал ему: "Поправляйся, возвращайся в верящую в тебя армию и в круг твоих боевых товарищей". Однако состояние раны этого не позволило. Вынужденный покинуть армию, Драгомиров выехал в Петербург. Утешением ему стало пожалование чина генерал-лейтенанта. По выздоровлении Михаил Иванович был назначен начальником Академии генерального штаба с одновременным производством в звание генерал-адъютанта. 11 лет он возглавлял ведущее военно-учебное заведение России, готовившее военные кадры высокой квалификации. За время его руководства академия превратилась в крупный центр российской военной науки. В 1879 г. Драгомиров издал свой главный труд - "Учебник тактики", который на протяжении более двадцати лет служил основным пособием для обучения офицеров искусству тактики.

В 80-е гг. Михаил Иванович дважды ездил во Францию для изучения новинок военной техники. Признавая целесообразность их внедрения в армии, он по-прежнему считал, что главное не в том, каково оружие, а как им владеет солдат и как он настроен на победу.

Будучи авторитетнейшим военным специалистом, Драгомиров в 1889 г. был назначен командующим Киевским военным округом, стал через два года генералом от инфантерии. На этой должности кропотливо передавал свой опыт подчиненным командирам. Решительно борясь с муштрой, он не уставал внушать офицерам, что солдат - это человек, обладающий разумом, волей, чувствами, и требуется всячески развивать его природные задатки и человеческие свойства. Командующий издает "Опыт руководства для подготовки частей к бою" (эта работа выдержала несколько изданий) и "Солдатскую памятку" (издавалась 26 раз). В 1900 г. генерал-ученый разработал Полевой устав, с которым русская армия начала в 1904 г. войну с Японией.

В 1898 г. Драгомиров, оставаясь командующим округом, был назначен одновременно киевским, подольским и волынским генерал-губернатором, что расширило круг его забот. В 1901 г. Николай II удостоил его высшим российским орденом - святого Андрея Первозванного. В возрасте 73 лет Михаил Иванович вышел в отставку с зачислением в члены Государственного совета. До последних дней своей жизни он не прекращал публицистической работы.

За заслуги в военной науке Драгомиров был избран почетным членом Московского и Киевского университетов, почетным вице-президентом конференции (совета) Академии генерального штаба, почетным членом Михайловской артиллерийской академии, некоторых зарубежных академий и обществ. Возрождая и развивая в новых условиях суворовскую систему обучения и воспитания, он оказал большое влияние на жизнь армии.

«Турецкий гамбит» Бориса Акунина – один из самых удачных его романов. Но вряд ли кто-то догадывается, что в ее успехе «виновата» еще одна книга, изданная в далеком 1902-м году. Она-то и впрыснула современному мастеру исторического детектива изрядную дозу вдохновения.

Давно замечено, что для исторического романа нужно иметь хороший "исходник". "Петр Первый" Алексея Толстого, как признавался сам автор, возник из чтения пыточных записей московского приказа тайных дел – тогдашней полиции.

На допросе подозреваемые говорили простым понятным языком, совсем не похожим на скучные монографии профессиональных историков. Стиль этих документов привел писателя в восторг и придал его произведению ощущение достоверности.

Многие книги Валентина Пикуля, что он тоже не скрывал, основываются на широко издававшихся до революции многотомных исследованиях Казимира Валишевского – польского историка, писавшего по-французски и обожавшего пикантные подробности. Его работа в парижских архивах не пропала даром, воскреснув под новым соусом в пикулевском "Пером и шпагой".

В отличие от Пикуля или Толстого, Акунин предпочитает прятать концы в воду, словно посмеиваясь над необразованностью нынешнего массового читателя. Мол, все, что написал, мое. Никаких предшественников не имею. Никто на меня не влиял. А, если влиял, догадайтесь! На то он, детектив, и существует.

В основе "Турецкого гамбита" -- события русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. Знают ее у нас не так по книгам, как по картинам Василия Верещагина – самого известного художника-баталиста второй половины XIX века. Полотна "Побежденные", "Скобелев под Шипкой", "Башибузуки", "Перед Плевной" давно стали классикой.

Перед атакой. Под Плевной. 1881

Но мало кто знает, что Верещагин был еще и замечательным писателем. Его документальная книга "На войне" вышла в 1902 году "в память двадцатипятилетия войны за освобождение", как указано на ее титуле. С тех пор она не переиздавалась, давно став библиографической редкостью. Но именно она – тайный ключ к разгадке "Турецкого гамбита".

ПЕРВАЯ ВОЙНА КОРРЕСПОНДЕНТОВ

"Знакомый уже с характером азиатских кампаний, -- пишет Верещагин, -- я хотел познакомиться и с европейскою войною, в виду чего, приятель мой, бывший генеральный консул в Париже, Кумани, своевременно списался через нашего общего знакомого, барона Остен-Сакена с начальством главной квартиры собранной в Бессарабии армии и мне предложено было состоять при особе главнокомандующего".

Верещагин за мольбертом, 1902

Главнокомандующим был брат самого императора Александра II – великий князь Николай Николаевич. Но проникновение художника, пусть на тот момент и достаточно известного, в столь высокие сферы не должно удивлять.

До того, как стать мастером кисточки, Верещагин учился в Морском корпусе, собираясь стать флотским офицером. Это помогло ему навсегда остаться своим в среде профессиональных военных. Полководцы, как известно, тщеславны. Им хочется иметь рядом кого-то, кто навсегда запечатлел бы их подвиги. А художник из "своих" -- военных, да к тому же еще и дворян, подходил для этой цели идеально.

В. Верещагин в период окончания Морского кадетского корпуса

Впрочем, нужно отдать должное и Александру II, и его свите. Они позволяли Верещагину совать нос, куда ему хочется и рисовать все, что угодно. О самодержавии у нас любят рассказывать всякие ужасы. Между тем, это был режим, уважавший искусство и умевший ценить его.

Александр II под Плевной

В результате русско-турецкая война оказалась запечатленной на холсте с невероятным для любого времени натурализмом, далеким от всякой парадности. Такой же натурализм господствует и в воспоминаниях Верещагина.

В "Турецком гамбите" шпион скрывается среди зарубежных корреспондентов, прикомандированных к русской армии. Это пестрое сборище – не выдумка Акунина. Подобную компанию журналюг описывает в книге "На войне" и Верещагин. Да и его самого частенько принимали за репортера: "Молодой офицер, встретил меня в воротах вопросом, не корреспондент ли я, и когда узнал, что я не корреспондирую в газеты – едва удостоил ответить… Я рассказал потом своему брату об этой погоне его подчиненного за корреспондентами, и он со смехом сознался, что молодой человек, обиженный малым официальным вниманием к их полку, решил разыскать какого-нибудь корреспондента и начинить его сведениями".

После одного из сражений художника досаждали теми же расспросами: "Совсем охрипшие после боя голоса на разные тона выспрашивали и выкликали: "Г-н корреспондент! Позвольте узнать: ведь вы корреспондент?!" И тут разочарование было велико, когда оказалось, что я не занимаюсь тем делом, за которое иногда очень строго осуждают, а иногда очень нежно ласкают, смотря по надобности".

Журналисты играли в той войне роль, даже большую, чем в романе. В "Турецком гамбите" есть британский корреспондент по фамилии Маклафлин. Это он всячески опекает Варю и рассказывает ей о неудаче русской атаки под Плевной: "Нет, в центре турки устояли"…

В реальности у этого героя был прототип, описанный в книге Верещагина, -- американский журналист Мак-Гахан, посылавший корреспонденции для "Дейли Ньюс".

Януарий Алоизий Мак-Гахан

Он настолько талантливо рассказывал в своих статьях о резне турками мирного болгарского населения, что послужил одной из причин, которая заставила Александра II вступиться за братьев-славян и объявить войну Турции.

"Случайно я натолкнулся, -- пишет Верещагин, – на известного американского корреспондента газеты "Daily News" Мак-Гахана, одного из непосредственных виновников войны за болгар, притеснения и резню которых он так трогательно и живо описал в свое время… Старик Скобелев называл этого корреспондента, как и всех других, "проходимцем", но мне он и тогда, и после казался скромным, правдивым человеком и хорошим товарищем. Мак-Гахан, бесспорно, симпатизировал русским, в отличие почти от всех других писавших в иностранные газеты… Очень немногие знали, что Мак-Гахан женат на русской, Елагиной, из Тулы, и сам он старательно скрывал это обстоятельство, дабы не подрывать в Европе и Америке веры в свои сообщения".

Другой прототип Маклафлена – американский военный атташе или, как тогда говорили, "агент" капитан Грин. Именно он побудил Александра II прекратить кровавый штурм Плевны своими неправильными сведениями. Этот эпизод тоже есть в мемуарах Верещагина: "Около 6 часов из сплошного дыма выделилась фигура всадника в шляпе с широкими полями, в какой-то полувоенной форме; в ней узнали американского военного агента, капитана Грина, возвращавшегося с наших позиций. Государь тот час же послал попросить его к себе и стал расспрашивать. Я стоял близко и слышал, как Грин рассказывал, что все атаки отбиты и штурм со всех сторон не удался".

Французский журналист Шарль д`Эврэ и английский журналист МакЛафлин.

От Грина Маклафлину из "Гамбита" достался еще и гардеробчик – тот самый полувоенный костюм и широкополая шляпа. А от Мак-Гахана – коляска, в которой он путешествует со всеми удобствами.

Осада Плевны у Акунина – в значительной степени мифологизирована. Ее неуспех объясняется талантливыми действиями турецкого разведчика Анвар-эфенди, путающего все планы русского командования.

Капитан Еремей Перепёлкин (он же Анвар-эфенди)

В реальности такой суперагент был не нужен. Его роль замечательно играла обычная славянская бестолковщина и разгильдяйство. Никто так не поспособствовал затягиванию войны и гигантским потерям, как сами русские генералы во главе с царем.

В снятом по "Турецкому гамбиту" фильме есть эпизод массового отпевания погибших солдат после неудачной атаки. В романе и кинокартине под расстрел их заманил неуловимый Анвар-эфенди. На самом деле, видеоряд кинокартины почти один к одному взят из полотна Верещагина "Побежденные. Панихида по убитым".

Побежденные. Панихида. 1878-1879

Эта иллюстрация результатов подлинной лобовой атаки гвардейских егерей под Телишем. Верещагин не только написал на эту тему картину, но и оставил соответствующие описания в книге "На войне": "Только подойдя совсем близко, я разобрал по ком совершалась панихида: в траве виднелось несколько голов наших солдат, очевидно, отрезанных турками; они валялись в беспорядке, загрязненные, но еще с зиявшими отрезами на шеях…

Батюшка и причетник обратили мое внимание на множество маленьких бугорков, разбросанных кругом нас; из каждого торчали головы, руки и чаще всего ноги, около которых тут и там возились голодные собаки, а по ночам, вероятно, работами и волки с шакалами. Видно было, что тела были наскоро забросаны землей…

Когда на другой день я снова приехал на это печальное место, процедура откапывания и сноса тел подходила к концу. На огромном пространстве лежали гвардейцы, тесно друг подле дружки; высокий, красивый народ, молодец к молодцу, все обобранные, голые, порозовевшие и посиневшие за эти несколько дней. Впереди лежавшие были хорошо видны, следующие закрывались, более или менее, стеблями травы, а дальше почти совсем не видно было из-за нее, так что получалось впечатление, как будто все громадное пространство до самого горизонта было услано трупами. Я написал потом картину этой панихиды, каюсь, в значительно смягченных красках, и чего-чего не переслышал за нее! И шарлатанство это, и самооплевывание, и историческая неправда!"

После таких атак, генералы сообразили, что действовать нужно не старомодным героизмом, а обычным артобстрелом. Следующий редут сдался после бомбардировки из пушек. Зрелища не было никакого. Пехота в бою не участвовала вообще. Зато турки, ошеломленные потерями, безропотно подняли руки.

Но образ Анвар-эфенди, скорее всего, подсказан еще одной картиной Верещагина – "Шпион" и описанием эпизода задержания турецкого лазутчика в книге "На войне". Правда, там в этой роли фигурирует австрийский аристократ.

Шпион. 1878-1879

"НА ВОЙНЕ" -- КРУЧЕ, ЧЕМ У АКУНИНА

Не преуменьшая достоинств "Турецкого гамбита", заметим, что воспоминания самого Верещагина произвели куда более сильное впечатление. Чувствуется, что их писал очевидец. Причем, очевидец честный.

Скажем, в романе есть только одна отрезанная голова – та, что болтается у седла башибузука на первых страницах и пугает наивную барышню Варю. А "На войне" предоставляет, такое изобилие отстриженных голов, что собственная голова идет кругом.

Верещагин подробно описывает привычку турок отрезать попавшим в плен раненым половые органы – таких трупов он вдоволь насмотрелся. А двух албанцев, "вырезамвших младенцев из утроб" матерей-болгарок, он сам просил генерала Струкова повесить. Отчасти, во имя справедливости.

А отчасти из художественного любопытства: "Что это вы, Василий Васильевич, сделались таким кровожадным? – заметил Струков. – Я не знал этого за вами". Тогда я признался, что еще не видал повешения и очень интересуюсь процедурою, которая, конечно, будет совершена над этими разбойниками. Мне в голову не приходило, чтобы их можно было "простить". Я считал, что дело в шляпе, то есть, что до выхода нашего из Адрианополя я еще увижу эту экзекуцию и после передам ее на полотне. Не тут-то было: незадолго перед уходом, найдя обоих приятелей все в том же незавидном положении и осведомившись: "Разве их не будут казнить?", я получил ответ: "Нет". Генерал Струков заявил, что "не любит расстреливать и вешать в военное время, и не возьмет этих двух молодцов на свою совесть".

Вот из-за таких эпизодов книгу Верещагина и боятся переиздавать. Ведь ему прочно навязали имидж "художника-гуманиста", хотя он был, прежде всего, реалистом в прямом значении этого слова.

Он не забывает упомянуть, что освобождаемое население частенько жаловалось на освободителей: "Там казак стянул гуся, там зарезали и съели барана так ловко, что ни шкуры, ни костей нельзя было доискаться; бывали даже жалобы, хоть и редко, на то, что казак "бабу тронул".

Или, как вам понравится замечательный эпизод, когда православные воины присели по нужде "орлами" прямо в мечети, загадив ее?

Конечно, грубовато. Но, что поделать, если так было. По крайней мере, отрезать туркам то, что у них было только обрезанным, у наших предков рука не поднималась.

Источник https://buzina.org/povtorenie/2461-gambit.html