Почему исключительно конченные психопаты искренне верят в то, что первостатейным психом являюсь именно я?! Думаю, попадись я на приём психиатру-психу, то он бы, в отличии от подавляющего большинства его травоядных коллег, сумел бы меня понять.
То наше примечательное столкновение с отморозком Чёрным (не первое и не последнее) состоялось, когда мы заканчивали школу – он залетел в параллельный выпускной класс после того, когда его в очередной раз попросили на выход из другой русскоязычной школы за систематические хулиганства и драки. Узбек, с необычайно тёмной кожей, из некогда «обрусевшей» семьи, хитрый и умный, по-взрослому сложенный физически, был известен своей невероятной жестокостью и взрывоопасностью необузданного характера. Если бы не его проныра-отец, трущийся в постоянной близости к городской верхушке в организации и проведении для них и их элитарного круга разного рода увеселительных мероприятий, то давно и на долго топтал бы этот чернокожий фанат насилия самую «чёрную», по условиям содержания, малолетку. Но данный персонаж всего лишь скакал по протоптанному, ещё его порочным отцом кругу, из школы в школу (успев «окучить» своей агрессией учебные заведения и близлежащих городков), благодаря не только папкиному номенклатурному холуйству, но и личным успехами в копировании родительского подхалимажа – плотному сближению с отпрысками тех, чьи интересы и потребности удовлетворял его отец. Чёрному, за пару месяцев до последнего школьного звонка, удалось стать не только прислугой для люксовой молодёжи и нашей школы, но и их подстрекателем к разного рода подлостям для услады чувства превосходства избранных над чернью.
Уже не в первый раз оказавшись выдающимся учеником нашей многонациональной школы, Чёрный заявил о себе организованными на местах гоп-стоп поборами, набирающими в те времена невероятную популярность. В каждом классе выявлялась пара-тройка пацанчиков поактивнее, прессовалась Чёрным и его последователями «за углом», и те, после ёмких нравоучений, став его «доверенными лицами», назначались сборщиками еженедельной дани. Правильнее это было бы назвать «рэкетом», но «гоп-стоп», в то время, звучало намного романтичнее, молодёжнее и вызывающее.
Когда ко мне на большой перемене подошёл мой одноклассник Тимур, почему-то считавший меня немного своим другом, и осторожно объявил, что собирает денежки для Чёрного, я молча отвернулся от него и продолжил читать книгу из городской библиотеки, в очереди по записи на которую прождал больше месяца, и в прочтение которой должен был уложиться в двое суток. Меня удивила не подневольная роль парня, готовящегося поступать в престижное военное училище, а то, что он решился с такой просьбой подойти ко мне, зная меня и мою семью.
-Чёрный сказал, что тебя это касается в первую очередь, - скрывающим дрожь в ломающемся уже второй год голосе, пояснил будущий защитник Отечества свою настойчивость. – За твой отказ они спросят с меня и не бабками.
Парню, самому высокому и массивному по объёму мышечной массы во всей школе, вызвать к себе сочувствие очень тяжело. Верю. Но верить в сочувствие у себя и даже искать его, я перестал ещё в раннем подростковом возрасте, когда стал осознавать свою ущербность (для окружающих меня) не только в эмоциональном плане.
-С ним все эти – тузы и наши и из его бывшей, 22-й школы, - сообщил мне новоявленный опричник то, что все хорошо знали и без него. «Тузами» у нас в школе величали детей городских и районных начальников. – Он им позволяет нас бить и показывает, как правильнее и больнее это делать. Сам же ржёт во весь голос, до слёз.
Ты, Тимурчик, выбрал свой путь: быть больно битым и, унизившись на всю жизнь, прислуживать подонкам, уподобившись им; нежели быть ими же битым, пусть и немного больше, но остаться… сильным и самим собой.
Мой мнимый друг, с неразделённой с ним болью за себя и недодобранным рублём в общак школьной ОПГ, метнулся (перемена подходила к концу) с донесением и бухгалтерскими отчётами к месту сбора всей шайки – побитым скамейкам в школьном саду. Там, за залитым солнцем окном, весна, не уставая, набрасывала свои разноцветные краски на возрождаемую из сезонной смерти природу. Но ничто и никогда не оживит души изначально духовно мертворождённых «чёрных», и я это знал уже тогда, хорошо изучив и поняв свою бабку – способную сожрать буквально сырым того же Чёрного.
Не успел урок начаться, как дверь кабинета сотрясли тяжёлые и грозные удары, скорее всего ног. Совсем молодая учительница истории на замене, выглянув в коридор и выслушав требования, с растерянным видом сообщила классу:
-Здесь ребята просят Альберта выйти к ним. – Пытаясь вспомнить, кто это может быть из учеников вверенного ей на время урока класса.
-Вылазь, давай! – приказал, распахнув на всю дверь и оттеснив от неё учительницу Шерзод – сын начальника вневедомственной охраны, числящийся, правда, учеником соседней узбекской школы, но часто ошивающийся у нас, в тёплом кругу друзей и по причине отсутствия в своей школе русских девочек. Храбрость таких героев нашего времени базировалась не более чем на положении их старших и личной врождённой глупости. Рефлекс «бояться!» срабатывал у них в тот момент, когда им становилось известно, что кто-то стоит немного выше, чем их отцы, дядьки, братья, мамки.
Проходя мимо молоденькой мамзель-педагога, я без труда прочитал в её глазах искренние в мой адрес благодарность и облегчение за то, что без ропота и привлечения её внимания принял вызов в край обнаглевшей шпаны. Прикрыв за собой дверь, я сразу подошёл к Чёрному, возглавлявшему компанию человек в шесть-семь – кто-то из них постоянно то подходил, то отходил, изображая бурную деятельность учеников-самородков. Уже года два, после нашего последнего с ним конфликта, когда он так же был учеником нашей школы, наши пути, не без усилий с обеих сторон, старались не пересекаться во избежание ещё большего диспута подросткового максимализма. И сейчас, взглянув на своего давнего и непримиримого врага внимательнее и с более близкого расстояния, мне стала понятнее ещё одна его особенность внушения страха не только подросткам, своим сверстникам и многим людям, порядка старше него - аномальная взрослость во всём нём: телосложение, голос, пластика, черты лица. И нет, это не была скороспелая зрелость того же Тимура – молодого мужчины, уже с год основательно бреющегося и переросшего размер обуви своего отца; развитость же Чёрного пугала уродством когда-то натянутой на неспокойного подростка маски подуставшего от жизни мужика с чужими ему глазами, полыхающими неутолимой ненавистью ко всем. Его жёсткие, как старая и огрубевшая леска волосы, были подстрижены «ёжиком», и он провёл по ним рукой, как только я, намеренно, обратил своё внимание на его новую причёску.
Конечно же он помнил! Помнил всё и до мелочей – такое унижение не забывается и остаётся с тобой на всю жизнь! В одубевших складках кожи на его лице проглядывался и тот самый шрам, оставленный ему на память грубой корой акации из нашего школьного сада. После того, как я познакомил его гнусную рожу со стволом твёрдой древесины, он первым делом сбрил под ноль свою густую шевелюру, за которую я его тогда крепко держал. Просто бить его в тот момент, прикасаясь к нему пусть и кулаками, мне было как-то мерзко, словно погружаясь, раз за разом в подсохшее дерьмо, поэтому, основательно сбив ему дыхание и схватив его голову сзади за волосы, я помог себе корявой стволиной близрастущей флоры…
-Живой ещё?! – вызывающе вопросил меня Чёрный, вальяжно спрыгнув с подоконника, настолько тухлой фразой-наездом, что прокисший кумыс стыдухи глотнули даже некоторые из его дружков. И это говорило о том, что слабинка в вожде чернокожих чувствовалась не только мной.
-Может, сразу ему вломим?! – Боевой пудель Шерзод, знавший меня хуже всех из здесь присутствующих, стал улично-тактично заходить мне за спину.
-Тормознись! – У Чёрного хватило духа не втягивать напрямую в наши с ним разборки постороннего. Пока что. Ему очень хотелось самоутвердиться своими силами, и именно здесь – в стенах школы. Похвально. – У нас с ним свои тёрки. – Он вплотную приблизился ко мне. – Отойдём?!
Отошли мы с ним буквально на пару метров – триумфу его короны нужны были свидетели. Из-за пазухи, расстёгнутой во всю широкую грудь рубахи, Чёрный достал двух птенцов голубя, вылупившихся совсем недавно. В их, принявшиеся тут же просить корма широкие клювы, он с материнской заботой стряхнул пепел со своей изжёванной папиросы. Затем, поочерёдно бросив каждого птенца себе под ноги, медленно и кровожадно их раздавив. Большой и относительно пустой школьный коридор усилил короткие внутриутробные писки горлят. Кто-то, из разом притихших на время экзекуции дружков злодея, неожиданно громко сглотнул, подавляя рвоту. Чёрный смачно зашаркал кедами, очищая их подошву от желейных останков детёнышей птицы. Он был почти уверен, что достаточно нагнал на меня страха и ужаса своей необузданной бесчеловечностью.
-Ты, прям, повар и официант в одном лице! – от души похвалил я Чёрного, подняв за сплюснутые головки плохо оперившиеся ошмётки с пола – по одному в руке. – Пацан приготовил, пацан и пробу снял! – Я и вправду, облизнувшись, причмокнул. – Делюсь с тобой, заметь, по-братски! И поверь – если бы ты не забыл притаранить с собой соли, то хер бы я с тобой поделился, друг мой Сабит, - предупредил я, протягивая своему оппоненту деликатес, приготовленный в собственном соку.
Зло заложено в каждом, без исключения, человеке, ибо зло, и только оно, приводит нас в эту жизнь и удерживает в ней – борьба за выживание! Добродетель - ограничитель злодеяний и искусственное противозачаточное зла – определяется количеством так же заложенного в нас страха перед наказанием за нашу природу борьбы с подобными нам. И если мне надо будет выбрать с уровнем доверия, то я больше поверю в искренность такого вот Чёрного, нежели любого богопомазанного святоши… Как и сам Сабит-Чёрный навряд ли усомнится в моих извращённых намерениях, как, конечно же, и я в его до этого.
-Сам жри эту гадость, - сдал ещё один круг Чёрный в далеко не оконченном забеге длиною в жизнь. – Психопат чёртов.
Думаю, его последние слова меня немного и неприятно задели, поэтому я, на мгновение отключившись от реальности, откусил голову одного из голубят и медленно стал её пережёвывать, мрачно хрустя хрящами и кожицей. Клюв пришлось выплюнуть – он неприятно отдавал табачным пеплом. Мой оппонент, презрительно скривившись и погрозив под ноги кулаком, развернулся и пошёл прочь по своим следующим и важным делам.
-Да проблюйся ты уже! – сквозь зубы прошипел Чёрный самому впечатлительному из свой шайки, проходя мимо него и яростно оттолкнув его от себя к стене.
Пирожки с рисом и компот из школьной столовки живо и весело покинули самый лажовый желудок грозной гоп-компании. Слабым звеном мажоро-гангстеров оказался сын второго секретаря райкома. Подкинув в его блевотину недоеденного птенца, я отправился обратно на урок. Ненависть Чёрного к себе я понимал даже лучше него самого, так как за ней стояло обыкновенное соперничество домината, доставшееся ему по наследству от его родителя – наши с ним отцы крепко дружили в бытность их молодости, с постоянным выяснением между собой своего альфачества. Но, как известно, две дурные головы в одном котле покоя не найдут – так и дружба наших отцов остыла, не переставая обрастать новыми легендами типа – кто из них двоих под кем ходил. Чёрный своего папеньку уважал, верил в его авторитет и нёс переходное знамя альфа-самцовости в массы – пытаясь доминировать над отпрыском соперника козырного родителя. Недозло, как говорится, самое злючее из всех известных зол…
