Когда батя застал меня за онанизмом, тот он не стал бить или орать, лишь произнес всего одну фразу и ушёл из семьи. "Серпентолог, хуев". Это были его последние слова брошенные мне прямо в лицо.
Душить своего змея я начал рано. Слишком рано, озадаченно вздыхала соседка тётя Шура, которая со слепу подумала, что я действительно дрессирую ужика.
- Я думала, он ужика дрессирует. Будет потом нам представления показывать, как в цирке. А он, тьфу, даже говорить совестно, что вытворял,- сокрушалась тётя Шура, разочаровавшись, что так и не увидела дрессированного змея.
Мама молчала. Но глаза её наполнялись слезами разочарования. Дома она меня нещадно била своим васильковым платком, который, незадолго до ухода, ей подарил муж, то есть мой отец.
Я терпел и старался до последнего не плакать. А потом всё-таки не выдерживал и сбегал в свою комнату. Там, сидя под массивным столом я снова дрессировал ужика, потому что не было сил справиться с его желанием вырваться наружу.
От отца не было ни слуху ни духу. Видимо настолько он во мне разочаровался, что ушёл пешком на северный полюс, лишь бы не видеть этого позора от своего отпрыска. Там, на полюсе, среди бородатых обветренных мужиков, отпив большой глоток чистого спирта из общей кружки, он расскажет своим товарищам обо мне. Будет гробовая тишина, долгая, как полярная ночь. А потом батю с позором выгонят из экспедиции, потому что он отец такого как я.
И снова скитания.
А мои дрессировки перерастут в привычку. И я уже перестану кого-либо стесняться. Ни тёти Шуры, ни бабы Клавы, ни мамы, ни кота Ваську, которому пару раз приходилось слизывать словно сметану с усов солоновато-горькую субстанцию.
Моё воображение гуляло где-то далеко за гранью понимания. Я мог увидеть плавающий в луже листик клёна и воображение включало такое мощное преломление, что вот уже на листик падали капли белесой тягучей жидкости.
Об отце ничего. Возможно, он решил сменить фамилию, чтобы в мире не вырос Рукосуев. А он теперь какой-нибудь Иванов или Петров. Записался в проходчики. И теперь от него зависит судьба огромного количества людей. Шахтёры - люди надёжные. Они дарят нам тепло для наших домов. Хотя сами его практически не видят из забоя.
И там, однажды забывшись, сидя в общей душевой после смены, отец вдруг расплачется, как ребенок. Это воспоминания захлестнут его. А усатый бригадир приобнимет его и спросит:"Иванов, Николай, что с тобой, родной ты наш человек?". Отец проглотит ком, который стал у него поперёк горла, и всё расскажет. Чтобы стало чуточку легче. Бригадир уберет свою мощную, словно плечо экскаватора руку с отцовского бедра и скажет, что такие в забое не нужны. Шахтёр - это звучит гордо. И семья у шахтёра - это опора и надёжный механизм , у которого руки должны быть заняты всегда только полезными делами, а не этим, тьфу, даже произнести не могу.
И снова пойдет мой отец скитаться. От края до края исходит он нашу огромную Родину. И везде будет востребован, но везде не надолго. Потому что сердце его слишком доброе, чуткое.
А я буду расти безотцовщиной. Ужик мой удлинился и уже никакая тётя Шура не назовёт его так. У меня начали пробиваться усы. А воображение убивало гвоздь всякий раз, как находило слепые пятна. Моё подсознание вгрызалось в первый луч солнца и град, и птичку, летящую вперёд хвостом. Мама практически потеряла надежду, что её возлюбленный вернётся. Конечно, она во всём винила только меня. И это её окончательно добило. Она слегла. И можно бы ставить точку, но однажды был очень сильный ливень и гроза, и сквозь эту тьму кто-то постучался в дверь. Тихо-тихо.
На пороге стоял отец.
- Батя!- воскликнул я. И протянул ему руку.
Но батя посмотрел на меня, на мою застывшую руку. Возникла неловкая пауза. А затем он молча развернулся и ушел. И больше мы его не видели.
Слышали только, что человек, похожий на него стал президентом в одной крошечной банановой республике. Но и то не надолго. Живут там счастливые люди. Им всё можно, но если кого-то застают за онанизмом, то тут же отрубают им руки. А в остальном это райский уголок.
Правда , я в это не сильно верю. У ужика со временем появилось имя - Тарас. И теперь он уже стал больше похож на полоза. Но это уже совсем другая история.
