Кости + Череп

Бабушка говорила, что всем нам нужно уходить. После смерти мы хороним тела, чтобы душа смогла закончить своё плетение и отправиться в небытие. Но я не хотел отдавать Вафлю, и, как оказалось, он тоже хотел остаться. Для меня стало открытием, что мы разговаривали с ним на равных. Мы играли, болтали, баловались и шутили. Я потерял счёт времени, перестал есть и спать. Вафля оставался в мире духов, а я не мог вернуться в свой, боялся потерять его. Бабушка долгое время ничего не делала, пока в одно утро не вытащила меня из кровати и не связала, посадив на пороге. Она хотела научить меня плести, и я запомнил тот урок на всю жизнь.

Вафля исчез, а я не мог простить бабушку, хоть сейчас и понимал её. Позже, когда я выплакал все свои детские слёзы, она сказала, что Вафля должен был исчезнуть сам, ведь прошло уже три недели после его смерти. Она решила, будто он пил из меня жизнь, но на самом деле я слишком увлёкся, не надо было играть с ним так часто.

От мельтешения ярких искр у меня тут же закружилась голова и заломило в висках, я сразу никого и не увидел, потёр переносицу, попытался отделаться от воспоминаний и почувствовал холод ветра ― полегчало, а когда я вернулся, то сразу увидел его…

Лис лежал в корнях жимолости. Он прижал уши к голове и следил за мной прозрачными глазами. Я опустил взгляд к черепу и почувствовал невидимую нить, что держит души на земле, но её присутствие было столь мелким, что даже духи не могли увидеть её.

― Это твоё? ― я протянул ему череп, но ответа не получил. Может быть, решил, что я обращаюсь не к нему? ― Я могу помочь тебе уйти, ты хочешь уйти?

Несколько минут он не двигался. Я всё так же продолжал сидеть на корточках, упираясь коленом в мокрую землю. Лис пытался сравняться с корнями жимолости. Несколько мелких духов с интересом наблюдали за нами, умостившись на облезлых ветках куста.

― Кто ты?― тревожно спросил он наконец, навострив уши.

― Я соберу твою душу, чтобы ты продолжил путь.

Лис поколебался:

― Зачем?

― Чтобы покинуть это место.

Лис поднялся и, понюхав воздух, вновь посмотрел на меня, о чём-то размышляя.

― А зачем мне покидать это место?

Я ответил словами бабушки:

― Чтобы найти покой…

Лис облизнулся и плавными движениями, не задевая сухой травы, направился ко мне. Духи вновь оживились, запрыгали, замигали и разлетелись, словно светляки, потревоженные ветром.

― А что ты здесь делаешь? ― спросил он и сел напротив.

― Собираю кости, ищу хозяина, вплетаю в его души непрожитые уроки и провожаю в последний путь.

― Зачем?

А я задумался, действительно, зачем. Вафля хотел остаться со мной, несмотря на то, что ему будет лучше там. Я не видел этого небытия, о котором говорила бабушка, но она всё твердила и твердила, что лучше ничего не чувствовать, не злиться, не любить, не болеть, не переживать, потому что она устала. Но Вафля-то не уставал.

Я отвёл глаза и сжал челюсть. Бабушки нет уже как двадцать лет, а я до сих пор злюсь из-за щенка.

― Я не знаю.

― Все уходят?

― Нет.

― А можно я останусь?

Я ответил:

― Да, ― и тут же спросил: ―Но почему ты хочешь остаться?

Лис думал долго, так долго, что даже несколько особо любопытных духов разочарованно перелетели на соседний куст.

― Не знаю, ― наконец ответил лис, ― ты спрашивал у других?

Я кивнул.

― Что они отвечали?

― По-разному.

― Что ты с ним будешь делать? ― лис посмотрел на свой череп.

― Оставлю здесь, ― я покрутил его в руках и заглянул в пустые впадины глаз.

― Аа… ― лис замялся, потом вновь подался, замешкался. ― А кости… их можно…

Я продолжил за него.

― Хочешь, чтобы я отнёс твой череп в другое место?

Рыжий тут же оживился:

― А ты можешь?

На мгновение я задумался. Темнеть начнёт примерно через два часа, а по темноте идти опасно.

― Могу. Если это недалеко.

Духи слушали наш разговор и шевелились, гудели как осы, негодовали, завидовали. Я понимал их. Когда-то эти неживые существа не могли покинуть место захоронения и лишь витали в воздухе вокруг своих костей. Не всем везёт путешествовать после смерти. Только спустя очень долгое время, когда кости становятся пылью и разносятся на километры, они могут пойти по следу своего праха.

― Что я буду должен для тебя сделать?

Я усмехнулся и подумал про себя: «Мёртвый лис, что ты можешь для меня сделать? Какие сокровища скрываются в твоих костях, чтобы меня это заинтересовало? Я уже готов отнести тебя, куда захочешь», но всё-таки спросил:

― Просто скажи, куда нужно отнести его… тебя...

― Домой.

Я хотел было ответить, что он ошибается, что нет у него дома, что ни у кого из нас его нет, мы лишь скитальцы, проживающие свою жизнь там, где нам меньше всего рады, и детям природы это должно быть очевидно. Но я никогда не переубеждал их, не заставлял уходить. В глубине души знал, что променял бы свою жизнь на холмы и лес, на голод и холод, на страх и тревогу, лишь бы после смерти стать бессмертным духом, обнимающим деревья.

Лис следил за моим лицом и как будто бы знал, о чём я думаю, но не отвлекал, ждал. Я посмотрел на череп, поёжился от холодного ветра, отряхнул влажную коленку и сказал:

― Веди меня… ― я хмыкнул, ― к своему дому.

Он повёл меня в чащу, не тревожа ни ветра, ни травинки. Проходил насквозь кусты, а я следил то за ветками, норовящими хлёстко ударить меня по лицу, то за пушистым хвостом, мелькавшим в поваленных деревьях. Еловые стволы блестели и переливались от облепивших кору духов. Лес жил, несмотря на то, что многие из его обитателей давно потеряли свои тела.

Я даже и не знал, сколько времени мы ломились сквозь чащу. Звук треснувших веток пугал всю живность вокруг, а мёртвых притягивал, я отмахивался от них, как от назойливых мошек, что норовили попасть в глаза или залезть в рот.

Дорога затягивалась, а промокшая штанина добавляла неприятных красок в эти приключения. Я кожей ощущал то, что день сменяется вечером, а вечер скоро перетечёт в ночь, но не торопил своего проводника. Он всё так же вёл меня вглубь леса по тропинке, видимой только ему. Тревожно смыкались деревья за спиной, обступали спереди, и, если б не светлый хвост и холод черепа в кармане, я давно развернулся бы обратно и пошёл домой.

― Мы уже близко, ― сказал лис, и я наконец увидел, как впереди еловая чаща расходится, земля освещается ускользающим днём, разрастается холмами и обрывается на склоне.

Я не спрашивал, куда мы идём, не потому, что мне было всё равно, я боялся нарушить вот эту грань, где я мог разговаривать с лисом. Духи животных совсем не ручные. Никогда не поймёшь, что им нужно и что они хотят, человеческая речь их может спугнуть – это не люди, для которых поговорить считается ритуалом.

― Здесь, человек. Оставь мои кости на земле, ― сказал лис, остановившись у обрыва. Он обмяк, точно всю жизнь стремился к своему Граалю и наконец нашёл его, заворожённо всматриваясь в его позолоченные грани. Я боялся подойти ближе, чтобы посмотреть туда же, но череп не бросил. Сел на корточки, медленно подползая к краю, и больше всего боялся не понять, спугнуть наваждение от близившейся разгадки.

― Здесь мой дом.

Я замер, даже мысли остановились. Взгляд заметался по холмам и голым деревьям, костлявыми пальцами царапающими серое небо. В такие моменты я пытался поймать любое слово дикого духа, будто оно было водой, а я рыбой, выброшенной на песчаный берег. Дом?

― Здесь дети моих детей.

По спине пробежали мурашки. Я пытался смотреть, но ничего не видел. Духи мельтешили тут и там, заслоняя собой всё. Но я боялся посмотреть иначе, перестать слушать лиса. Я продолжал осматривать, но становилось темно. Но я сидел и думал непонятно о чём, пока духи, мелкие, точно мыши, не начали обступать холм с поваленной на него корягой.

― Я боялся, что мы с ними никогда не встретимся. Сегодня последний день.

Я всё силился увидеть, как из-под старого покорёженного пня вылезет рыжая лиса, выведет на охоту свою маленькую стаю, но сумерки и духи не давали это сделать. Коряга когда-то была упавшим деревом. Об этом говорил обломанный пень, острыми гребнями торчащий вверх. Этому мёртвому духу хотелось увидеть семью. Семья была его домом, решил я и вдруг увидел движение.

― Я умер давно. Ещё там, рядом с рекой. Моё время пришло. Но я знал, что у меня осталась семья.

Я не мог разобраться, мельтешит трава или из-под бревна пытается вылезти животное. Духи мелькали, отвлекали.

― Почему ты не ушёл, человек? ― спросил лис, и я чуть не поперхнулся.

― Я хотел узнать, почему ты выбрал это место, ― сказал я, и лис удовлетворённо промолчал.

Из-под бревна вылез дух, такой же, как и находился сейчас рядом. Прозрачная, бестелая лиса. Она покрутила шеей, попыталась втянуть воздух, но сконфуженно фыркнула. За ней по очереди вылезли четыре щенка, медленно, будто они ещё живые. Как и мать, пытались опознать запахи и опасливо озирались на мелкие огоньки, как оказалось, не зря. Один из самых сноровистых и дурных душков прыгнул на хвост лисёнку, и тот пискнул, бросился к матери.

Я ненароком улыбнулся, но вдруг затаил дыхание. Эти духи не были похожи на остальных. Я чувствовал их плетение, видел, знал, что они…

― В тот день пришёл ветер и мокрое небо, оно рычало. Моя старшая дочь осталась с выводком. Она была одна. Охотники поймали её самца. Никто не смог им помочь.

Лиса вылизывалась и периодически смотрела за щенками, которые уже начали охотиться за потревоженной ветром травой, прыгали за духами, пытаясь поймать, а те мотыльками разлетались в разные стороны.

― Дерево держалось долго. Оно крепло корнями в земле, где ещё мои предки выкопали нору. Оно выхаживало нас долгое время, но решило уйти в тот момент, когда моя старшая дочь собралась на охоту. Её сломало прямо на выходе. Дерево закрыло путь щенкам, а они были ещё слишком маленькими, чтобы вырыть другой лаз.

Я не моргал, боясь спугнуть виде́ние, где души лис сплетутся в красивый узор, растворятся и исчезнут. Но этого не происходило, духи лисят прыгали, бегали, веселились. Их мать спустилась с пригорка. Её шкура отблескивала чёрными пятнами, обрисовывала узор, как и на шкурах четверых лисят, играющих друг с другом в догонялки. Чернота. Они то драли друг друга за уши, то отскакивали и прыгали на мать, которая, в конце концов, подняла мордочку к холмам. Она смотрела на нас всего мгновение, и в этом взгляде я увидел и боль, и доброту, и непомерную мудрость. Она кивнула не то в знак приветствия, не то прощания, и лис ответил ей тем же.

Я старался не моргать. Чёрные пятна становились всё больше, свет маленьких душ горел ярче. Глаза защипало, и я потёр их рукой, а когда разомкнул веки, всё закончилось. Лиса с лисятами растворились.

― Моего дома больше нет, ― сказал дух.

Я кивнул и поднялся. Сумерки плавно перетекали в ночь, но духи освещали тропы и деревья, я видел довольно много.

― Я всё ещё могу отправить тебя в небытие.

Но он ответил не обернувшись:

― Я хочу помнить их.

― А как же другие твои дети? Ты говорил, что это была старшая.

― Она была последней.

Я замялся:

― А зачем тебе помнить их?

Он не ответил и положил голову на лапы, всё так же не поворачиваясь. Я чувствовал его боль так же ярко, как и свою. Внутри начал разгорался огонь.

Я вспомнил и Вафлю, и свои слёзы, и проклятья. После смерти бабушки я всегда спрашивал разрешения, прежде чем отправлять духов в небытие, взять на себя ответственность за их переход всегда казалось мне диким. Да, они всегда говорили о своих желаниях, и они были мирные. Духи хватались за жизнь, желали бродить по лесам или не испытывать голода и страха, но лис выбрал путь страдания, он хотел быть и помнить о смерти своих любимых.

Я вгляделся в его плетение. Оставалось совсем чуть-чуть, чтобы он наконец смог забыться, но не подходил и не брался за нити. Я боялся предать и себя, и Вафлю, и обещание никогда не делать того, что сделала бабушка.

― Ну чего же ты медлишь? ― спросил лис и посмотрел на меня. ― Думаешь, я не знаю, что ты хочешь?

Его слова ударили мокрым хворостом по рукам, и я дёрнулся, тут же взял недостающую петлю и закончил вязь так же быстро, как отдирают пластырь. Не знаю, кому в этот момент было больнее ― мне или ему. Но мне точно по сердцу полоснули бритвой, и я чуть не задохнулся.

Лис вдруг поднялся. Его плетение засветилось, замерцало. Он бросил на меня недоумённый взгляд, и его глаза загорелись, точно звёзды, шерсть вздыбилась, хвост вытянулся в струну, словно перед прыжком. Настала оглушительная тишина, лис дёрнул ухом, будто его кто-то позвал, и тут же растворился.

Обратная дорога показалась мне тяжелее. На душе было так же темно, как и в лесу. Неожиданно на плечи навалилась усталость, будто я долгие годы тащил на них камень, который нужно было скинуть ещё двадцать лет назад.

Автор: Юлия Зубова
Оригинальная публикация ВК

Прошлый мой пост был на тему трупов в христианских храмах, именуемых «святыми мощами» — Некрофилия под брендом «Христианство»

Мнения в комментариях разделились: люди критически мыслящие высказали, что трупы в храмах не что иное, как некрофилия; верующие же остались при своём убеждении, что мощи являются в роли просителей перед богом, и почитание мощей это один из необходимых атрибутов веры.

Переубедить же логически мыслящих или же верующих, — и то и другое оказалось тщетным по одной простой причине.

В своё время психотерапевт, кандидат медицинских наук Михаил Литвак объяснил это так:

«Существуют два и только два типа мышления, предназначенные для объяснения реальности: первый нацелен на идею-понятие, второй — на идею-образ. Первый действует по законам логики, второй взывает к законам памяти и внушения. Первый присущ индивиду, второй — толпе. …Чувство управляет законами толп. Они нуждаются в иллюзии».
Верующие это толпа, объединённая иллюзией веры в бога.

Не зависимо от мнений и точек зрения, факт остаётся фактом — христианство использует тела умерших людей в своих ритуалах и таинствах.

Этот мой пост с целью ОЗНАКОМЛЕНИЯ И РАСШИРЕНИЯ КРУГОЗОРА. В этом посте я представлю фотографии всем известных костниц — христианских храмов в Европе, интерьеры которых полностью выполнены из человеческих костей. И пусть мои читатели сами решат, здоровое ли это влечение к не погребённым человеческим останкам, результат ли это психического расстройства, или же органическая потребность некоторых людей, как, например, потребность в еде, общении сексе.

«Костехранилище в Седлеце — это капелла или часовня в районе чешского города Кутна-Гора. В его подземных помещениях располагается самая большая в Чехии костница.

Костёл полностью отделан человеческими черепами и костями. Для оформления было использовано около 40 000 человеческих скелетов.

По четырём углам собора расположены огромные груды костей в форме колоколов.

С середины нефа свисает огромный костяной канделябр из множества человеческих скелетов.

Алтарные дароносицы, расположенные по бокам алтаря.

Большой фамильный герб Шварценбергов и подпись мастера, также из человеческих костей.

Костёл открыт для посетителей 7 дней в неделю, с утра до вечера. Вход платный, существуют скидки для семей и на групповые билеты.

Следующие снимки церкви Санта-Мария-делла-Кончеционе - Церковь Непорочного зачатия Святой Девы Марии на Марсовом поле в Риме.

* * *

Читаем в открытых источниках:

«Сотни лет внутри храмов хоронят знать и царских особ, а в непосредственной близости от храмов — остальных прочих».

«Православный храм и православную могилу венчает один и тот же символ смерти — крест. Орудие смерти. Находясь в христианском храме — знайте, вы находитесь в склепе».

И в этом склепе хранится антиминс — вшитая в плат частица человеческого трупа. По сути, храм это гробницы того «святого», часть трупа которого находится в антиминсе.

Читаем дальше:  

«Там где вымирание — там православные попы в чёрном со своими кадилами и крестами, символизирующими смерть. Они тысячелетиями пытались убедить нас, что смерть это хорошо и что смерть это есть любовь и жизнь».

«Христианские церкви никогда не отделяли себя от культа мёртвых. Никто не накопил такое количество мощей мёртвых людей, как христианская церковь. При церкви всегда имеется кладбище. Культ христианства построен на мученичестве. Мученическая смерть возводится в подвиг. Все святые христианской церкви это люди, принявшие мученическую смерть».

Итак, храм это гробница, склеп, потому над ним возвышается крест могильный. Его сердцевиной, его главной святыней является антиминс — частица трупа мученика, который разрешает совершать таинство евхаристии. Нам известно, что совершение евхаристии составляет основу главного церковного богослужения — божественной литургии. Частица трупа необходимый элемент, без которого невозможно «освящение» «святых даров» — превращение вина с хлебной окрошкой в «тело и кровь Христову», — в эту фарисейскую закваску, которой причащают попы свою паству.

Евхаристия есть то самое главное таинство христианской церкви, во время которого осуществляется то, к чему, как утверждают попы, призван церковью христианин – «единению с Господом». Единение, которое невозможно без трупа или его частицы. Странно, что единение с богом, который есть самая жизнь и любовь, происходит через жертвенный труп. Вопрос: а с богом ли происходит сие единение? Простым верующим, или как попы их называет, простакам, попы говорят, что антиминс, якобы символизирует жертву — самого Христа — самого главного мученика-покойника. Ну, мы знаем, что в церкви сплошные символы, и все якобы во благо верующих и для их спасения. Что происходит на самом деле, посвящённые, то бишь священники, простакам не скажут. Таинство! Подключают ли к верующему покойника через причастие «тела и крови» с целью высасывания из простака его жизненной энергии или нет, неведомо. Но несомненно, что через причастие делают причастным к коллективному преступлению — вкушению крови и тела жертвы.  

Обсуждая в комментариях этот факт — наличие мертвечины в христианских храмах — не грызите друг друга, что те вампиры. Помните: МЫ ОБСУЖДАЕМ ТЕМУ, А НЕ ДРУГ ДРУЖКУ.

«В Российской Федерации гарантируются свобода совести и свобода вероисповедания, в том числе право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой». Статья 3. П1. «Право на свободу совести и свободу вероисповедания».

«Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ». Статья 19. «Всеобщая декларация прав человека».

По ссылке много снимков для ознакомления — https://wikiway.com/chekhiya/kostnitsa-v-chekhii/photo/