Картина + Проза

Доверие подорвано ты перешел черту.

Игра тобой продолжена, замкнулась и уйду.

В дорогу заберу твой красивые глаза, от голоса сбегу, в укромные места.

Войду в реку стремящейся от глупых перемен, запомню лица каждой кого ты ублажал.

Своей рукой владыкой налью себе вина, поговорю с подругой, моя вторая -тень.

Прижмется и укроет, пошлет тебя к чертям.

А утром на постели, найду ее письмо, в нем только точки злые и лишь одно пятно, наверно слезы лила, писала о любви.

Зарисовка по картине Клода Жозефа Верне «Вид в окрестностях Читта Нуова в Иллирии при лунном освещении».

! Зарисовка, без концовки

Портовый город никогда не спит.

Ранним утром тут всегда полно рыбаков. Они суетятся, рассчитывая с первыми лучами солнца поймать первый улов. Спешат, отшвартовывая свои суденышки и лодки, уплыть из давки конкурентов. Попасть на лучшее место.

Утром здесь полно торговцев. Они встречают первых удачливых водных охотников. Спешат купить товар по свежее и крупнее. Торопятся, ведь некоторые господа встают рано, а еду требуют свежую. Они ругаются, торгуют, спорят и делают всё возможное, чтобы выбрать рыбу получше.

А еще много матросов. Многие капитаны предпочитают утром начинать свой путь. Путешественники, купцы, люди науки – с утра и до позднего вечера они снуют меж портовых работяг в надежде поймать свой корабль.

Днем в порту много зевак. Они достаточно проснулись, чтобы дойти до набережной, и условно трезвые, чтобы понимать, какой корабль приплыл. Возвращаются и те рыбаки, что уплывали за горизонт. Не так много мест для рыбной ловли, если корабли и фрегаты снуют туда-сюда пугая морских обитателей.

Ближе к закату прибывает еще больше парусников, фрегатов, больших кораблей. Они начинают аккуратно лавировать, дабы не задеть другу друга, а бывалые матросы только ругаются друг на друга, выясняя чей корабль и капитан лучше.

Ночью порт тоже не спит. Матросы прогуливают жалованье, канцеляры сверяются со списками доставленного, капитаны позволяют себе сойти на берег. Квартал красных фонарей открывает свои гостеприимные двери для каждого уставшего от суеты дня жителя.

Именно ночь больше всего любила Джуди. Она могла безопасно проплыть в гавань, не опасаясь того, что её заметят. В пору полной луны она любовалась отблесками воды и статью кораблей. Днем проплыть сюда было бы самоубийством.

А еще ночь Джуди могла петь. Нет, не песнь сирены, увлекающую и забирающую жизни падших душой пьяниц-моряков. Она могла петь о своей тоске, о грусти по давно ушедшим дням. Петь, зная, что за шумом воды, пьяными песнями моряков и разговорами торговцев её никто не услышит – в порту даже ночью было шумно.

Сегодня в порт прибыл особый корабль. Джуди не знала его названия – местные еще не успели познакомиться с капитаном, но она ощущала, что тот был другим. Незнакомое красное дерево, мягкий ход, совершенно особенный запах, какой иногда доносился с материка. Джуди было так любопытно, что она выплыла из укрытия на несколько часов раньше, не дожидаясь темноты. И поплатилась – её заметил человек.

Испуганная русалка замерла, ожидая, что тот предпримет. А он, высокий, русоволосый, с бледной, несмотря на яркое солнце кожей, просто помахал ей рукой.

А под утро около своего грота Джуди нашла подношение.

Текст написан в рамках майского марафона сообщества "Пиши за гроши"

«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку. Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...» (А.П. Чехов, рассказ "Ванька", 1886 г.)

Сидят этак Клара с Карлом, сидят у своей стены, у своего камина, у своей картины.Сидят, вспоминают.

Я видел бога. Это был дряблый, немощный, страшный старик с голодным и безумным взглядом. Кости его выпирали из под гниющей и мерзкой кожи, серые и немытые вихры поникли на его тонких, тощих плечах и глаза его... Лишь животный ужас, страшный голод и глубокое безумие виделось в его глазах.
Ничего более.

Своими длинными, цепкими руками держал он труп ребёнка, а из его гнилого рта сочилась алая, младенческая кровь, стекавшая также на его плоскую грудь. Голову вместе с правой рукой он уже давно сожрал. И вот, приступая к левой руке, его острые клыки обхватили детскую ладонь.
И этот обезглавленный труп был его сыном.

В какой-то неестественной позе стоял он тотчас передо мною и смотрел прямо в мои глаза.
И не видел я в них ни капли сожаления, раскаяния или сострадания.
И не видел я в них ни капли человеческого.
Лишь одно бесконечное безумие.

И бог являлся немощным, сумасшедшим стариком, надеявшимся найти новые силы в костях, плоти, крови и сухожилиях бедного младенца.
Вот он - прямо передо мною. Обгладывает окровавленную руку собственного сына.
Он - беспомощный и слабый безумец!

И всё, во что ты верил, во что верило всё человечество, во что верило всё живое?
Надежды и бесформенные грёзы! О, как же сладки бесформенные грёзы, словно долголетнее вино или янтарный мёд!
И каждый, кто живет эти сладкими грёзами, тот обречен на счастье и безпамятство - и тот не знает горя.
А тот, кто не знает горя, тот не знает правды.

И бог для них - всесильный и могучий, мудрый и добрый гигант, всеобъятный и всевидящий. И бог для них полон мощи и правды, для них бог это и есть любовь.
Для них бог это и есть тепло.
Для них бог это и есть счастье.

И тот, кто видит образ бога именно таким и тот, кто живет в этих сладких и бесформенных грёзах - тот и есть этот самый ребенок, которого пожирает старик, уже давно потерявший рассудок.

Ведь я видел его.
Я видел его собственными глазами.
Это лишь немощный безумец-каннибал.
Сумасшедший и слабый.

Бог всегда был мёртв.