Неизвестно, как там с отравлениями мужей, но граф Карлайл поехал в Лотарингию осуществлять диверсию против Ришелье, диверсию не осуществил, приехал и помер. А вот голову графине точно не рубили: правда, её потом посадили в Тауэр за интриги, но скоро выпустили, и она мирно почила в 61 от инсульта.
Но погодите – а как же клеймо? Лилия на плече, чёрный пруд в графском парке, вот это вот всё? Натурально, клеймо было. Но не у Люси Хей, а у Жанны Ламотт, которая немножечко промахнулась мимо времени кардинала Ришелье на полтора столетия в будущее. Оная Ламотт была личностью незаурядной, а потому стремительно приписала себе графский титул, назвалась де Ламотт Валуа, оказалась в любовницах у кардинала де Рогана и стала подругой Марии-Антуанетты (хотя в процессе следственных мероприятий королева утверждала, что «не было ничего, ничего не было»). А дальше следите за руками.
1) У ювелиров есть роскошное ожерелье ещё со времён Людовика XV, и королева вроде как и хочет его получить, но муж, Людовик №16, вряд ли даст денег («Ожерелье продаёте?» – «Нет, только показываю» – «Красивое…»)
2) Ламотт навязывается провести переговоры с королевой на покупку ожерелья. Мария-Антуанетта якобы согласна.
3) От имени королевы к ювелирам приходит Анри де Роган, кардинал. Платит часть суммы наличными, на часть оставляет заёмные письма.
4) Сроки проходят, заёмные письма не оплачены, подпись королевы на договоре подделана. Королева ожерелье тоже не получила.
5) Следствие ведут колобки. Колобки приходят к кардиналу де Рогану, а тот смотрит честными глазами и говорит, что он правда поверенный королевы, у них же даже свидание было… Колобки с королевой в шоке.
6) Оказывается, что свидание было поддельным, Ламотт подставила своего же любовника, передала ожерелье своему мужу, а он уже начал распродавать камешки и вообще из страны уехал.
Ещё Жанна Ламотт была связана с небезызвестным аферистом Калиостро. Так что на ней, что называется, пробы негде было ставить. Но французские палачи такое место нашли и поставили, правда, не пробу, а клеймо. А потом высекли на площади.
Но Жанна Ламотт пропела хриплым голосом «Я уеду жить в Лондон!» и правда уехала к мужу. И оттуда распространяла волны фейков и хейта в сторону королевы, за что ей были очень признательны во время Французской революции.
А вообще-то есть и третий прототип. И второе клеймо. Но… не у жены вымышленного Атоса, а внезапно – в истории Рошфора! В «Мемуарах г-на графа де Рошфора» французского писателя Гасьена де Куртиля к отцу Рошфора подкатывает такая вот аферистка. И он на ней, вроде как, даже женится по рекомендации знакомого священника. А потом на её плече обнаруживают клеймо. И – нет, не вешают, а расторгают брак и гонят в шею.
Эти же мемуары наполнены такими блестящими подробностями, что автора хочется обнять и… посадить в Бастилию (хотя – упс, Людовик Солнце так и сделал). Например, мать Рошфора якобы умерла при родах, а его как-то все забыли и бросили, потому он семь лет жил среди крестьян и вообще чуть ли не в лесу – натуральный Маугли. Потом Акелла промахнулся, а дикого Рошфора вернули домой, откуда он убежал кочевать с цыганским табором. Но диплом почётного ромалэ получить тоже не удалось, и Рошфор решил податься на войну с Испанией. Захватил губернатора города, получил под командование подразделение – и это всё до совершеннолетия, и это только начало приключений.
Есть мнение, что настоящий Шарль-Сезар де Рошфор читал бы произведение де Куртиля, похохатывая и постанывая. Время от времени выдавая в воздух “Ай нанэ-нанэ, хы-хы”, “О, я тут раскрыл заговор де Шале”, “Принесите мне то, чем упарывался автор”.
Нормальных портретов Рошфора нет (почему бы это?)
Реальность же скучнее и прозаичнее: в ней о Рошфоре никто ничего достоверно не знает. Предполагают, что он мог чуть ли не с детства служить в семье Ришелье и постепенно дослужился до доверенного лица кардинала. И ясно, что Рошфор делал что-то важное и секретное, за что ему хорошо платили, но вот что конкретно – тут непонятно, потому что граф придерживался твёрдого правила: “Болтун – находка для шпиона”.
Де Жюссак (тоже вполне реальная личность) выбрал себе немного другой девиз: “Мне бы шашку, да коня, да на линию огня!” Дуэлянтом де Жюссак был постоянным и страстным, из-за чего его пару раз понижали и высылали. Гвардеец вздыхал, возвращался и продолжал лупиться в дуэлях.
– Вашу бы энергию да в русло, – как-то задумался над этим кардинал.
– Мирное?! – ужаснулся воинственный де Жюссак.
Ришелье представил де Жюссака в мирном русле и тоже ужаснулся. Потому дал ему проявить себя на войне, и де Жюссак таки проявил. Сперва отличился при Ла-Рошели, потом рубал испанцев, причём, рубал так лихо, что его прозвали “Железная голова”. При осаде Арраса отличился так здорово, что его вообще назначили руководить городом – и тут-то всё посыпалось.
Потому что энергию таки надо было направлять в мирное русло, а этого де Жюссак не умел и не любил. И всё рвался надавать уже сдавшимся испанцам во щи, и делал это так регулярно и с таким размахом, что его обвинили в жестокости, а потом взяли да и казнили.
де Жюссак смотрит с укоризной
Ещё в романе присутствует капитан гвардейцев кардинала – Кавуа. Этот был знаменит тем, что женился по любви и воплотил вместе с женой девиз “плодитесь и размножайтесь” на практике даже слишком успешно. Отчего вместе с женой и попал сперва в анекдоты, а потом в роман Дюма “Красный сфинкс”. Надо сказать, попал в очень положительном и весёлом ключе.
А котиков в романе почти и не было, а они там самые главные.
Котолюбом Ришелье был страстным и отчаянным. В те времена это было немодно, но кардинал моду, что называется, создавал на ходу. Потому кошек у него к моменту смерти было ажно четырнадцать (что возводило силу и независимость кардинала в абсолют).
Ещё не в моде были чёрные коты – потому что они вроде как атрибуты для ведьм, а ведьм надо жечь, и котов с ними тоже. Нужно вообще говорить, что любимцем кардинала был огромный чёрный котяра? С именем Люцифер. Имя явно было задумано, чтобы генерировать вот такие сценки:
– Господа, я выдержал тяжелейшую битву с Люцифером. Будет знать, как опрокидывать мои чернильницы и писать в туфли. В общем, с Божией помощью, заперли мы это чудовище в кладовке, – все уважительно икают, авторитет кардинала взлетает до небес.
– Уфф… всю ночь, господа… глаз не смыкал, с Люцифером боролся. То на грудь навалится. То под дверью завывает. Всю мантию мне подрал, скотина… Пришлось отлупить по попе тапочкой. – Три обморока, кто-то тянется взять у кардинала благословение.
– Люцифер-то совсем расшалился и не пускал меня во дворец. Пришлось дать ему пинка. Будет так продолжать – придётся то ли когти обрезать, то ли кастрировать. – Занавес. Злейшие враги кардинала нервно переглядываются и начинают перетасовывать планы.
У остальных кошек, кстати, тоже с именами было всё в порядке.
Кот давит крыс направо-налево? Назовём Людовиком Жестоким (и можно рассказывать всем и каждому, что Людовик-то таааакую крысу приволок под дверь, и нет, что вы, НЕ ТОТ ЛЮДОВИК). Кошка вылизывает молоко до донышка? Рубиновая Булавка (фразеологизм, который примерно переводится как русское «выплатить до копейки»). Кота привезли из-за моря? Обратимся к латыни и выдадим без затей: «морской + кот» = Фелимаре (то есть, зацените юмор, у кардинала был «морской котик»). Ангорка из Турции мимишна и прелестна? Мими-Пайон (Душечка-Прелесть). Кошка даёт себя тискать? Назовём Безропотной (Сумиз). Поскольку кардинал утвердил первую во Франции газету – одну из кошек так и звали, Газетой. Отличная возможность проводить досуг «с Газетой на коленях».
Ещё двух котят звали Парик и Ракан – потому что писатель Ракан (французский прототип «Рассеянного с улицы Бассейной») как-то снял парик, потом хотел надеть – а там уже котята. Так чуть с котятами и не ушёл.
Ах, да. Кошак весь такой «не подходи, злая рука, обшиплю и сделаю кусь!»? Назовём Пламенным Горцем (И вот уже придворные дамы перешёптываются, что кардинал у себя держит какого-то горца, который кусает за ноги, лазает по деревьям и метит).
Котики - и пусть Франция подождёт!
Кстати, насчёт метит. В те отдалённые времена не было принято лишать котов счастья отцовства. И не на каждом углу кардинальских дворцов стояли лотки. Потому коты кардинала, как бы это выразиться, были чуточку духовиты. Собственно, ходили слухи, что яблочную помаду кардинал попросил изобрести, чтобы постоянно своих любимцев не обонять. Да. И дворцы так часто строил, потому что проветривать часто приходилось.
А ещё, будто бы, мантия кардинала была постоянно в кошачьей шерсти. Потому что если в доме есть котик, то всё в доме – немного котик. А тут их четырнадцать, и слуги натурально уже не успевают.
В общем, если вообразить себе бытие Ришелье по таким-то версиям… когда это шерстяное и воняющее кошками чудо появлялось в Лувре – неудивительно, что все расступались. Ещё у всех перехватывало дыхание. А Людовик старался во всём с министром соглашаться, потому что пусть он уже уйдет, пожалуйста, после прошлого совета четыре часа проветривали и брызгали духами, о-о-о-о-о, моя мигрень! Опять же, тогда неудивительно, что король всегда был в чёрном и грустный. Это он предвкушал, что к нему придёт шерстистый, крепко пахнущий застарелой котятиной Ришелье.
Королева, по тем же слухам, вообще после бесед с герцогом появлялась с красными глазами. То ли потому, что у неё была аллергия на котиков, то ли потому, что без слёз смотреть на это и нюхать это было нельзя.
Но вообще-то, кардиналу удалось внести важный в клад в традиции котолюбия. На котят от кардинальских котов выстраивалась очередь. Чтобы задобрить кардинала, ему приносили всякую кошачью экзотику (кто-то взятки борзыми щенками берёт, а Ришелье – котами, причём тоже вполне борзыми, судя по их повадкам).
Во всяких гнусных и неправдивых источниках встречаются сведения, что, будто бы, на смертном одре Ришелье пожелал, чтобы о его котиках заботились. А о них не стали заботиться, их взяли и сожгли, сначала хотели вместе с дворцом, а потом решили всё-таки, что дворец ещё пригодится, если его проветрить и переназвать, конечно.
Но мы в это не верим. Потому что, во-первых, преемник Ришелье и его преданный последователь кардинал Мазарини был известен, как… ну да, пламенный любитель котов. Не настолько пламенный, чтобы кидать кошек своего наставника в огонь, правда.
Если же коты Ришелье всё ещё кажутся вам котами Шредингера – вспомним, кто был одним из основных наследников кардинала.
При всём желании, любимую дядюшкину племянницу, госпожу де Комбале, герцогиню д`Эгильон, нельзя представить бросающей котиков дяди в огонь. Типаж у неё был не тот.
А про типаж мы сейчас расскажем.
Про шампиньоны и медальоны
А вы помните вот эту милую, почти домашнюю сценку в советском мюзикле, где Рошфор наяривает на клавесине и распевает на пару с миледи куплеты про то, как кардинал был влюблён в госпожу д`Эгильон? Там ещё всякое про поиски шампиньонов, поедание бульонов и скорпионов и медальонах. А кардинал ещё слушает это всё с таким меланхолическим видом, который как бы говорит: «Нет, в самом деле, как дети прям…»
(Песенка про шампиньоны начинается на второй минуте).
А песенка-то не простая, а говорящая о том, что создатели мюзикла активно курили матчасть и были теми ещё затейниками.
Потому что речь в песенке про герцогиню д`Эгильон (или д`Эгийон), она же госпожа де Комбале, она же Комбалетта, она же Мари Мадлен, она же любимая племянница кардинала. Судя по песне – внезапно любимая даже как-то немного в античном смысле. Если судить не по песне – выходит сложнее и интереснее.
Начать с того, что господин кардинал успешно соединял в себе две личности. Одна – это такой нежный, слегка депрессивный цветочек, поливать три раза в день слезами комнатной температуры. Цветочек любит котиков, яблочки и меланхолию, в дождь сочиняет грустные и поучительные стихи. Под этим всем отсыпается вторая личность, она же боевой жеребец. От которого с воплем: «Нафиг!» разбегаются бабы, не желающие такое останавливать на скаку. Вторая личность любит ВЛАСТЬ и ФРАНЦИЮ, чередуя то и это в произвольной форме.
Обе личности идут в коктейле, смешать, но не взбалтывать. Потому своих родных кардинал нежно обожал, старался к ним приезжать и помогать им, как мог… и в то же время ухитрялся из них делать активы.
Так получилось и с племянницей старшей сестры Ришелье. Сестру кардинал очень любил (НЕ в античном смысле), и после её смерти решил, что надо бы устроить наполовину осиротевшей племяшке судьбу. А кто у нас тут в фаворе у короля? О, Люинь, заодно и с ним породнимся. Эй, Люинь, племянники есть? А если найду?
Люинь таки нашёл племянника, и положение Ришелье при дворе упрочилось ещё и через брак. Положение Мари Мадлен через этот же брак усложнилось. Потому что тебе, на секундочку, шестнадцать, ты вся такая миловидная, а у твоего супруга лохматость повышенная, а либидо очень даже наоборот. За что супругу, если учесть лохматость, только спасибо.
Положение «Красавица и Чудовище» было явным, оставалось подождать, пока супруг расколдуется и станет прекрасным прынцем. Супруг, правда, вместо этого помер на войне через два года после свадьбы. «Тоже норм, – оценила молодая вдова. – Мину-у-уточку. А ну как дядюшка опять захочет своё положение упрочить и какого-нибудь гремлина мне подберёт? Нафиг-нафиг, карету мне, карету!»
Поскольку «В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов» от Ришелье было не скрыться, племянница придумала по-быстрому постричься в монахини-кармелитки. Лучше бы она поехала в Саратов. Потому что дальше следует два варианта истории, один лучше другого.
Первый – больше подходящий сентиментальной натуре Ришелье: мол, посмотрел он на свою племянницу, оценил её красоты, пустил слезу (ну, мы же помним), да и заявил проникновенно: эва, как вы прекрасны, не ходите в монастырь, ваше место возле меня!
Второй вариант – жестокий триллер с заворотами сюжета от «получить у Папы Римского разрешение достать племяшку из монастыря» (Папа Римский крестится и даёт, потому что, если не достать племяшку – достанут уже его) – до «послать за племяшкой в монастырь» (дружное икание монахинь и вопрошание: «А что, так можно было?!»). А теперь, госпожа де Комбале, занимайте своё место рядом с дядей. Куды бежать?!
Здраво рассудив, что, если уж достали в монастыре, достанут и в Саратове, Комбалетта больше бегать не пыталась. Впрочем, кардинал, попытавшись ещё пару раз пристроить племянницу выгодно замуж, тоже эти поползновения оставил.
В общем, так они и жили – племянница то при Ришелье, то в отдельном дворце, но кардинал всё равно её часто навещает. При этом Комбалетта вечно носила траур, как бы показывая, что она тут всё равно почти что в монастыре и даже немножечко хуже. Но кто бы ей поверил, когда тут такое: красивая-молодая-вдовая и в одном доме с дядей-кардиналом, который уххх, жеребец!
Понятное дело, в скважину никто не смотрел, но в салонах пересказывали, например, что кардинал любил цветы, а раз так – Комбалетта принимала его всегда с прекрасными букетами в декольте. Ещё, как мы знаем, кардинал любил яблоки и котиков. Возможно, Мари Мадлен носила в декольте и то, и другое – но в салонах до этого почему-то не додумались, а жаль.
Ещё есть история о том, что будто бы госпожа де Шеврез (как мы помним, честная, правдивая, любящая кардинала особа) как-то заметила, что кардинал, просидев до позднего вечера с королём, собирается как раз к своей племяннице. И поинтересовалась: мол, что вам скажет племянница, когда вы к ней приедете в такой час? На что будто бы кардинал ответил:
– А представляете, что она мне скажет, если я не приеду? – воображение так и рисует Мари Мадлен на пороге со скалкой, котом в декольте и с воинственным «и где ты шляисси у короля на ночь глядя» на устах.
А вообще-то, есть хорошее предположение по поводу этих поздних визитов. Оно в том, что у Мари Мадлен кардинал встречался с теми, с кем не мог встретиться днём и у себя. То есть, у неё в поместье была, натурально, явочка (фикус на окне, всё в порядке, грузите апельсины бочками).
В конце концов, делать из племянницы актив Ришелье так и не перестал. Он, например, втиснул её фрейлиной в свиту к королеве-матери. При этом уверяя, что «это же не замуж» и проливая обильные слёзы. И Комбалетте, не очень-то любившей выходы в свет, пришлось несколько лет таскаться за стервозной Марией Медичи, терпеть её дурной нрав и строчить дяде донесения, бубня про себя «…лучше бы выдал замуж за что-то лохматое».
Из-за сложных отношений дяди и королевы-матери Мари Мадлен постоянно прилетало рикошетом. Особенно впечатляюще прилетело во время «дня одураченных» (про него мы ещё расскажем). А парой годами позже Мария Медичи вообще собиралась племянницу кардинала похитить. Потому что, мол, мы можем требовать от Ришелье что угодно, когда у нас в руках единственное, что он любит.
Насчёт любви – оно, пожалуй, правда. Не скажем, правда, в античном смысле или нет – свечку не держали. Но Комбалетта с упорством вливала в болеющего дядюшку бульоны (возможно, даже с шампиньонами). А кардинал ей в ответ дарил кучу разных разностей, а как-то раз задарил целое герцогство – а что, пусть будет, не жалко. Да и в свои последние минуты Ришелье буквально назвал племянницу тем, кого он любил больше всего на свете.
А она после его смерти так и не вышла замуж, занималась благотворительностью, финансировала науку, больницы и прочее всякое. И дожила аж до семидесяти. И кто там знает, что у неё было в медальонах.
Говорили, кстати, что у кардинала от госпожи д`Эгильон то ли четверо, то ли двое детей. А мы вот можем предположить, что иногда даже хитрым политикам нужно кого-то любить. Не по-античному, а по-человечески. И доверять хоть кому-то, кто предан тебе беззаветно.
Потому что есть ещё отец Жозеф, но от него цветов в декольте не дождёшься.
________________________________________________________________________________
И вот так неожиданно (нет) мы добрались аж до Серого Преподобия. Про которое уже в следующий раз. И, возможно, про заговор де Шале - пока не разобралась, как выкладывать, маленькие, но по три или большие, но по пять. Что лучше - чаще или длиннее (гусары, молчать!)?
Ссылки на телеграмм нет. Монетизации нет. Есть ссылка на предыдущую часть.
Заплатите ТСу чеканным комментом, чеканным комментом, оооуо!
