Катушка вчера взбесилась.
Внезапно начала громко мяукать, не останавливаясь ни на минуту. Крутилась под ногами, цеплялась лапами за мои штанины.
Поначалу я подумала, что еды просит. Она всегда выпрашивает сверх положенного, но не так настойчиво, как сегодня. Жалко стало, насыпала ложечку. Но она не притронулась ни к одному из своих любимых сухих шариков, а продолжила плакать и мельтешить.
Села с ней на полу. Пела песенки и молитвы скрутившемуся клубочку. Гладила. Почуяла, как под шёрсткой бьётся сердце — сильно-сильно, без пауз, ровно выскочить норовит.
Два часа так сидели. Колыбельные кончились, знакомые молитвы — тоже. Катушка задремала и я попыталась уйти спать. Клубочек развернулся в упругую пружинку, прыгнул следом за мной, вцепился зубами и когтями мне в ноги. Не до крови укусила, но очень больно и вполне переводимо на человеческий — одна она оставаться сегодня не может.
Пришлось тащить подушку с одеялом в кухню. Катушка следила за каждым моим шагом, ходила со мной и в комнату, и в душ, и в туалет — контролировала, что не потеряюсь. Поначалу попыталась лечь с ней в гамаке. Она выпрыгнула, встала на задние лапки и передними выковыривала меня из этой неустойчивой конструкции. У неё получилось.
Легли на полу. Кошка скомковалась у меня под боком, обхватила лапами мою руку, для надёжности слегка выпустив в неё коготки, и засопела. Так и спали с ней.
В середине ночи стало понятно, чего она так боялась. Землетрясение оказалось несущественным, едва стулья поползали по полу, да посуда несколько раз громыхнула на шкафу. Но кошка заранее его чуяла и не хотела быть одна на улице. Теперь знаем.
