Работа Анны теперь заключалась не просто в механическом приеме и передаче сообщений. Она стала своеобразным фильтром, через который проходил непрерывный, бурлящий поток информации: обрывки докладов с мест, отчаянные запросы о помощи, координаты столкновений с мародерами, перехваченные переговоры, шифровки. Ее тонкие пальцы, словно у пианистки, порхали по клавиатуре, выхватывая из какофонии эфира – пронзительного треска помех, искаженных до неузнаваемости голосов, шипения и азбуки Морзе – крупицы жизненно важных сведений. Каждое неверно расслышанное слово, каждая пропущенная или неверно истолкованная цифра могли стоить кому-то жизни, а то и не одной.
Первые дни на новом месте давались Анне особенно тяжело. лавина обрушившейся на нее информации, была сравнима с горным селем. Обстановка накалялась с каждым часом, нервы были натянуты, как струны. Но тяжелее всего было переносить гнетущую, высасывающую все силы неизвестность о судьбе родителей, оставшихся на своей маленькой ферме в далекой, заснеженной Монтане. С того самого момента, как Анну в спешном порядке эвакуировали из Нового Орлеана, все ее отчаянные попытки связаться с родными разбивались о глухую, непробиваемую стену молчания. И эта тишина в эфире, это мёртвое безмолвие телефона терзали ее измученную душу гораздо сильнее любых, даже самых страшных и трагических новостей.
Ее коллегами по центру связи стали, в основном, кадровые военные: прожженные жизнью, закаленные в боях связисты, хладнокровные штабные офицеры, сосредоточенные аналитики, с головой погруженные в свои расчеты. Но были и гражданские специалисты, наспех мобилизованные из-за острой нехватки квалифицированных кадров.
Сержант Майкл Дэвис, невысокий, но крепкий, как дубовый пень, мужчина с сединой в коротко стриженных, непокорных волосах и пронзительно-голубыми глазами, в которых застыла какая-то вселенская усталость, стал для Анны не просто наставником, но и своего рода опорой, старшим товарищем. Он видел в ней не просто "новенькую", "гражданскую", а человека, на которого можно положиться в трудную минуту, которому можно доверить самое сокровенное. Майкл терпеливо, не скупясь на слова и объяснения, вводил ее в курс дела, учил распознавать фальшивые сообщения, отличать панические выкрики от реальной угрозы, "читать" эфир, как открытую книгу. "Наша главная задача, Анна, – говорил он, понижая голос до доверительного шепота, – не просто ретранслировать цифры и факты. Мы должны видеть за ними живую, пульсирующую картину происходящего. Мы – глаза и уши этой базы, и от нашей зоркости, от нашего умения анализировать зависит очень многое."
Джейсон Ли, рядовой первого класса, совсем еще мальчишка с копной непослушных рыжих вихров и россыпью озорных веснушек на переносице, был полной противоположностью Майклу. Компьютерный гений, настоящий электронный кудесник, он отвечал за бесперебойную работу всей сложной техники в центре связи, и, казалось, мог "оживить" и заставить работать даже груду бесполезного металлолома. Джейсон, с его неуемной энергией, ребяческим задором и неиссякаемым оптимизмом, был словно лучом солнца в этом мрачном, пропитанном тревогой царстве. Он то и дело подшучивал над Анной, ласково называя ее "Королевой эфира", и умудрялся находить поводы для смеха и улыбки даже в самых, казалось бы, безвыходных и отчаянных ситуациях. "Не кисни, Анна! – подмигивал он ей, ловко перепаивая очередной сгоревший транзистор или копаясь в недрах системного блока. – Прорвемся! Вирус вирусом, а обед, как говорится, по расписанию! Да и вообще, мы тут не в бирюльки играем, а историю пишем, ни много ни мало!" За этой нарочитой бравадой и показным весельем, впрочем, скрывалась не меньшая тревога и боль – Джейсон и сам смертельно переживал за своих родных, оставшихся в охваченной эпидемией и беспорядками Калифорнии.
Жизнь на базе, подчиненная суровым законам военного времени, текла по строгому, раз и навсегда установленному распорядку: подъем с первыми, робкими лучами солнца, скудный, но сытный завтрак в гулкой, пропахшей хлоркой и армейской кашей столовой, долгие, изматывающие часы дежурств, короткие, как вспышка, перерывы на сон в казармах, наспех переоборудованных под временное жилье для гражданских.
Однажды вечером, после особенно тяжелой, вымотавшей все нервы смены, Анна сидела за столом в полупустой столовой, бездумно и рассеянно ковыряя ложкой в тарелке с давно остывшим, безвкусным ужином. Рядом, за тем же столом, молча сидели Майкл и Джейсон, погруженные в свои невеселые мысли. Анна в который раз, уже чисто машинально, потянулась к своему телефону, лежащему тут же, на столе, но тут же, словно обжегшись, отдернула руку, прекрасно понимая, что все ее попытки дозвониться до родителей, как и прежде, обречены на провал. Эта ставшая уже привычной, почти рефлекторной, надежда, болезненным уколом напоминала ей о зияющей пустоте в ее жизни, о мучительном, сводящем с ума неведении.
Майкл, заметив ее отрешенный, полный тоски взгляд и дрожащие, бессильно сжатые пальцы, не выдержал. Он осторожно, но крепко сжал ее холодную руку своей широкой, мозолистой ладонью. "Тяжело, я понимаю, Анна, – тихо, проникновенно сказал он, заглядывая ей прямо в глаза. – Очень тяжело, когда не знаешь, что там творится с твоими самыми близкими, родными людьми. Поверь мне, я тебя как никто другой понимаю. У меня самого жена и дочка остались в Техасе… и тоже ни слуху, ни духу от них. И неизвестно, что с ними, живы ли…" Он говорил сдержанно, стараясь не выдать своего волнения, но Анна чувствовала, какая огромная боль, какой страх скрываются за этими скупыми, простыми словами.
Анна бессильно, беззвучно кивнула, не в силах вымолвить ни слова, с трудом сдерживая подступившие к самому горлу, готовые вот-вот хлынуть наружу слезы. Она была бесконечно благодарна Майклу и Джейсону за их молчаливую, ненавязчивую, но такую ощутимую и нужную поддержку, за то, что они не давали ей окончательно расклеиться, замкнуться в своем горе, уйти с головой в отчаяние. В их скупых словах, в коротких, но ободряющих взглядах, в молчаливом участии она черпала силы, чтобы продолжать жить, работать, надеяться на лучшее.
Вскоре после прибытия и размещения на базе, Анна, как и все остальные, стала невольной свидетельницей прибытия австралийского контингента. Этот день, это утро, она запомнила на всю свою жизнь, до мельчайших подробностей. Ранним утром, когда солнце еще только-только пробивалось сквозь густую пелену тумана, окрашивая верхушки вековых сосен в нежно-золотистый цвет, тишину базы внезапно разорвал нарастающий, утробный рев мощных дизельных двигателей. Анна, как и многие другие обитатели Кэмп-Борегарда, разбуженные непривычным шумом, в спешке выбежали из казарм, чтобы своими глазами увидеть, что происходит.
По извилистой дороге, ведущей к главным воротам базы, медленно, но неумолимо двигалась длинная, растянувшаяся на несколько сотен метров колонна бронетехники. Машины, выкрашенные в непривычный для американской армии песочно-желтый, пустынный цвет, были похожи на гигантских доисторических ящеров, выползших из недр земли. На бортах бронетранспортеров и танков белели незнакомые эмблемы австралийских сил обороны – стилизованный геральдический щит.
Анна, затаив дыхание, смотрела на приближающуюся колонну, и какое-то странное, необъяснимое чувство липкой тревоги, ледяным комом подкатывало к горлу, сдавливало грудь, мешая дышать. Она, конечно же, помнила все эти бесконечные новости по телевизору и радио об австралийской помощи, о "союзниках", спешащих на выручку Америке, охваченной страшной эпидемией. Но почему-то сейчас, глядя на эти грозные, ощетинившиеся стволами пулеметов и пушек машины, на этих чужих солдат в незнакомой форме, она испытывала не чувство облегчения и благодарности, а какое-то смутное, интуитивное беспокойство, словно видела не спасителей, а притаившуюся в высокой траве ядовитую змею, готовую в любой момент нанести смертельный удар. Эта бронетехника своим видом никак не походила на ту, что обычно используют в гуманитарных миссиях для помощи гражданскому населению. Слишком много оружия, слишком мало медицинских фургонов и слишком много настороженных, изучающих взглядов. "Неужели это и правда помощь, бескорыстная помощь?" – сверлила мозг назойливая мысль. "Или же это что-то совсем другое…?"
Солдаты, сидевшие на броне, в расстегнутых воротниках своих защитных комбинезонов, были по-военному подтянуты и выглядели на первый взгляд вполне спокойными, даже немного расслабленными, словно совершали неспешную прогулку. Некоторые из них, заметив столпившихся у дороги людей, приветственно улыбались и махали им руками, как старым знакомым.
Колонна, урча моторами, неспешно, но верно приближалась и вскоре остановилась перед главными, наглухо закрытыми воротами базы. Из головной машины, сверкающей новенькой краской, вышел высокий, статный офицер в сопровождении нескольких автоматчиков. Уверенным, пружинистым шагом он направился к контрольно-пропускному пункту, где его уже ожидал, заметно нервничая, комендант Кэмп-Борегарда, полковник Джонсон, – пожилой, седой, но все еще бравый вояка.
Анна, стоявшая чуть поодаль, в небольшой группе зевак, разумеется, не могла слышать, о чем говорят офицеры, но она видела, как с каждой минутой все больше и больше напрягается, сжимается, словно пружина, и без того зажатое, словно в тиски, лицо полковника Джонсона, как он хмурится, качает головой, пытается что-то возразить. Австралийский офицер, напротив, говорил спокойно, уверенно, даже напористо, активно жестикулируя и то и дело ослепляя собеседника белозубой улыбкой.
Переговоры, к удивлению Анны, длились совсем недолго, от силы минут десять, не больше. Вскоре полковник Джонсон, словно нехотя, устало отдал честь и коротким, резким взмахом руки дал команду открыть ворота и пропустить колонну на территорию базы. Австралийские бронетранспортеры и танки, один за другим, словно гигантские жуки, вползли на территорию Кемп-Борегарда, направляясь к отведенному им месту дислокации – пустовавшему плацу на окраине.
Вечером того же дня Анна, Майкл и Джейсон, по своему обыкновению, сидели за одним из столиков в полупустой столовой, обсуждая последние, такие тревожные новости.
"Ну что, видели вы сегодня этих наших австралийских "спасителей"?" – спросил Джейсон, с деланным энтузиазмом и нескрываемым любопытством в голосе. – "Наверное, с такой мощной поддержкой мы теперь быстро справимся и с эпидемией, и с мародерами, наведем, наконец, порядок."
Майкл, который весь день ходил мрачнее тучи, хмуро, недоверчиво покачал головой, отхлебнув из кружки остывший кофе. "Не спешил бы я так радоваться и делать далеко идущие выводы, Джейсон, – глухо, с расстановкой произнес он. – Что-то мне, нутром чую, не нравится вся эта история с австралийцами. Уж больно они… как бы это сказать… активно, напористо взялись за дело. Не похоже это на бескорыстную помощь, ох, не похоже…"
"Да бросьте, сержант, – попытался возразить Джейсон. – Какие у них могут быть иные мотивы? Зачем им…"
"А вы думаете, они…?" – не договорив, тихо, словно боясь сказать вслух, спросила Анна, вопросительно глядя на Майкла.
"Я ничего пока не думаю, Анна, – так же тихо, но твердо ответил Майкл, пристально, изучающе глядя ей в глаза. – Я просто знаю, по своему, пусть и небольшому, опыту, что в таких вот мутных, непонятных ситуациях нужно быть предельно осторожным, внимательным. И не верить слепо всему, что говорят по телевизору и пишут в газетах. А верить своим глазам, своим ушам… и своей интуиции." Он многозначительно, с нажимом посмотрел сначала на Анну, потом на Джейсона, словно хотел, чтобы они навсегда запомнили его слова.
Вскоре после прибытия австралийского контингента, жизнь на базе, и без того не слишком веселая, начала стремительно меняться, причем перемены эти были едва заметны на первый взгляд, но от того не менее тревожны и зловещи. По всей территории базы были расклеены предписания о соблюдении карантинных мер, в которых ничего не говорилось об австралийцах. Пропускной режим, и без того строгий, ужесточился до предела. Повсюду сновали, как тени, закутанные с ног до головы в защитные комбинезоны военные врачи, словно вынырнувшие из какого-то фантастического фильма-катастрофы. Среди персонала базы и немногочисленных гражданских, нашедших здесь приют, поползли слухи о нескольких случаях заражения "Химероном", но эта информация тщательно скрывалась и официально не подтверждалась.
Однажды Анна стала невольной свидетельницей весьма неприятной, показательной сцены. Австралийский патруль, состоящий из трех дюжих, экипированных по последнему слову техники солдат, остановил для проверки грузовик Национальной гвардии, перевозивший, судя по всему, медикаменты и продовольствие. Австралийские военные, с вежливыми, но какими-то застывшими, словно приклеенными к лицам, улыбками, потребовали у водителя предъявить документы, а затем, сославшись на какие-то инструкции, приказали открыть кузов и подвергнуть груз тщательному досмотру. Водитель грузовика, совсем еще молодой, безусый паренек, попытался робко возражать, ссылаясь на срочность задания и на приказы своего командования, но австралийцы были непреклонны, как скала. После недолгой, но напряженной словесной перепалки, старший патруля, с едва заметным, но от того не менее зловещим акцентом, заявил, что часть медикаментов и продовольствия будет "временно реквизирована" для нужд австралийского контингента, ведущего, дескать, "активную борьбу с эпидемией". "Это приказ, – отчеканил он, ледяным тоном. – И попрошу вас, не заставляйте нас применять силу, ради вашего же блага."
Официальные заявления, транслируемые по всем каналам связи, по-прежнему, твердили о "тесном сотрудничестве" и "взаимовыгодном партнерстве" между американскими и австралийскими военными. Но в эфире, который Анна мониторила круглые сутки, все чаще и чаще проскальзывали совсем другие слова, другие интонации, другие настроения. Сообщения о мелких стычках, конфликтах, недоразумениях между американскими военнослужащими и австралийскими "союзниками" поступали теперь регулярно, почти каждый день.
Под лицемерным предлогом "обеспечения безопасности мирного населения", "координации усилий по борьбе с эпидемией" и "оптимизации логистики", австралийские подразделения, одно за другим, словно спрут щупальцами, брали под свой полный контроль все ключевые, стратегически важные объекты инфраструктуры. Сначала, под свой контроль, они заполучили порты и аэропорты – якобы для бесперебойного приема и распределения гуманитарных грузов, прибывающих со всего мира. Затем – железнодорожные узлы и основные автомагистрали – для "оптимизации транспортных потоков". Потом – электростанции и водоочистные сооружения – для "обеспечения стабильной работы систем жизнеобеспечения в кризисный период". Анна с тревогой и растущим недоумением заметила, что на подробных картах, которые висели в центре связи, рядом с привычными обозначениями американских военных объектов, баз и блокпостов, стали появляться новые, незнакомые значки – австралийские. И с каждым днем, с каждым часом этих зловещих значков становилось все больше и больше, словно красная, ядовитая сыпь расползалась по телу карты, захватывая все новые и новые территории. К привычной карте, на которой отображались зоны заражения, добавилась карта расположения сил.
Австралийские патрули, разъезжающие на своих бронированных внедорожниках, все чаще и чаще останавливали для проверки транспорт Национальной гвардии, бесцеремонно ограничивали передвижение американских военных, ссылаясь на "особый режим" и "соображения безопасности". В некоторых районах, наиболее пострадавших от эпидемии и наводненных бандами мародеров, австралийцы, без согласования с американским командованием, начали проводить "зачистки", фактически, устанавливая комендантский час и вводя свои, жесткие правила, не считаясь с местными законами и обычаями. То и дело поступали тревожные сообщения о том, что австралийские военные, под предлогом "борьбы с распространением вируса", реквизируют у местного населения продовольствие, медикаменты, топливо и даже транспортные средства, – якобы для "нужд австралийского контингента" и "поддержания порядка".
Как-то раз, во время своего ночного дежурства, когда усталость, казалось, свинцом налила веки, Анна невольно обратила внимание на двух австралийских техников, которые, с деловитым видом, копошились возле одного из пультов в центре связи, что-то там подкручивая, подсоединяя и настраивая. На ее вежливый, но настойчивый вопрос, что, собственно, они тут делают, один из них, с сильным, режущим слух австралийским акцентом, ответил, что, дескать, проводится "плановая проверка оборудования" и "оптимизация системы связи в рамках сотрудничества". Но Анна краем глаза заметила, как этот самый техник, при ее появлении, поспешно спрятал в карман своего комбинезона какое-то небольшое, непонятное устройство, подозрительно похожее на миниатюрный микрофон или "жучок" для прослушки.
И вот, во время одного из очередных дежурств Анны, когда нервы у всех были на пределе, а усталость валила с ног, в эфир, прорвалось, наконец, официальное сообщение, зачитанное, дрожащим, срывающимся голосом диктора, от которого у Анны перехватило дыхание, а по спине побежали ледяные мурашки. Австралийское командование, лицемерно ссылаясь на "крайне нестабильную ситуацию в регионе", "возросшую угрозу попадания оружия и боеприпасов в руки преступных элементов" и "необходимость обеспечения безопасности гражданского населения", выдвинуло подразделениям Национальной гвардии, дислоцированным в нескольких районах штата Луизиана, ультиматум, по сути – требование о безоговорочной капитуляции.
Требования, озвученные австралийцами, были предельно жесткими, циничными и унизительными: сдать в кратчайшие сроки все имеющееся тяжелое вооружение и боеприпасы на австралийские склады, передать под полный контроль австралийских войск все стратегически важные объекты инфраструктуры, предоставить подробные списки личного состава и… пройти унизительную процедуру "фильтрационных мероприятий" – на предмет "заражения вирусом", "политической благонадежности" и "отсутствия связей с криминальными и террористическими группировками".
Майкл, сидевший рядом с Анной за соседним пультом, услышав это сообщение, вскочил со своего места, как ужаленный. Его лицо, и без того бледное, стало белым, как бумага, как снег, а в обычно спокойных, мудрых глазах застыло выражение немого ужаса, отчаяния и… бессилия. "Это… это уже не помощь, – прохрипел он пересохшими, побелевшими губами, с трудом подбирая слова. – Это… это самая настоящая оккупация, самая подлая и циничная…" Он, не договорив, бессильно, как подкошенный, рухнул обратно на свой стул. Анна, не в силах вымолвить ни слова, ни вздоха, вцепилась побелевшими, дрожащими пальцами в край стола, пытаясь устоять на подкашивающихся ногах. Она вдруг с пронзительной, оглушающей ясностью осознала: то, что она еще совсем недавно считала лишь смутными, ничем не обоснованными подозрениями, снами, оказалось страшной, жестокой реальностью. "Союзники", пришедшие на помощь, на поверку оказались хитрыми, безжалостными оккупантами, захватчиками. И теперь, в этом переполненном аппаратурой центре связи, на этой военной базе, окруженной со всех сторон чужими солдатами, она, Анна Риверс, оказалась в самом сердце надвигающейся катастрофы, в эпицентре событий, от которых зависело будущее не только ее собственной жизни, но и, возможно, судьба всей страны. Что будет дальше? Что ждет ее, Майкла, Джейсона, всех тех, кто остался верен своей присяге, своей родине? В этот момент, перекрывая шум радиостанций и гул голосов, по громкой связи базы раздался резкий, металлический голос:
"Внимание! Внимание! Говорит штаб австралийского контингента! Всему личному составу Национальной гвардии, находящемуся на территории Кэмп-Борегард, предписывается немедленно явиться на плац для общего построения! Повторяю: всему личному составу Национальной гвардии немедленно явиться на плац для общего построения! Неподчинение приказу будет расцениваться как..."
Голос оборвался на полуслове, оставив после себя звенящую тишину, полную дурных предчувствий. Майкл медленно поднял голову и посмотрел на Анну. В его глазах застыл немой вопрос.
