Странное это чувство – когда субботний вечер уже почти растворился в чайных запахах, пледах, книжных страницах, а ты вдруг слышишь: СТУК-СТУК, с паузой и нерешительностью. Стук не деловой, не по делу – как будто кто-то просит… понимания, что ли? Я подпрыгнула на диване, глянула на мужа – тот кивнул, мол, открой. Конечно, открою… но мысленно уже пробежалась по списку: сын дома, собака не удирала, посылок жду или нет? Нет. Значит…
На пороге — сосед сверху. Этот самый Виктор Павлович. Лет пятьдесят с небольшим, щёки бледные, руки сжаты в кулак. Всегда ходит угрюмый и будто смотрит сквозь стены. На общей лестнице здоровался – так, почти шепотом, с прищёлкиванием замка на его двери. Мы жили друг над другом уже лет восемь, а дальше «Здравствуйте» дело не заходило.
– Простите, что поздно, – мялся Виктор Павлович, – я… хотел кое-что сказать…
В тот момент я почувствовала, как в животе сжалась нелепая струна. Что ему надо? Опять шумели? Посуду громко мою? Может, сын музыку включал, коли пришёл чуть раньше? Или на собрании домком его чем-то задела? Сознание ворошит страхи — всё как всегда. Глупо — ведь ничего такого не было…
– Добрый вечер… Проходите? – склонила голову набок, оставила дверь нараспашку.
– Нет-нет, я быстро… — взгляд у него как будто впервые тёплый. – Просто хотел сказать… себя простить, и вас попросить простить.
В голове мгновенно всплыло: да, был скандал. Давно, в прошлую осень. Прорвало у него какую-то трубу, вода мне на кухню текла – потом долго выясняли, кто виноват, кому платить сантехника. Вроде помирились — или просто всё устаканилось? Даже смутно и вспоминать неловко… а Виктор Павлович — вот он, стоит, будто вчера всё случилось.
– Я тогда вспылил, – мялся он, не поднимая глаз. – Сказал лишнего… про «невнимательную соседку», что «вечно жалуется». Простите, пожалуйста. Столько времени прошло, а всё не решался…
Муж из-за двери выглянул:
– Виктор Павлович, да вы что… Давно забыли уже всё.
– А я не могу забыть, – еле слышно. – Ходил, думал, всё себе перелопачивал…
Я вдруг почувствовала стыд за себя: мне и в голову не пришло, что у него такой груз на сердце. Ведь эти бытовые гаммы – которые у одних в памяти стираются, у других застревают камнями. И вот стоит взрослый мужчина с дрожащими руками, а у меня на душе всплеск: сколько ещё таких «камешков» мы все таскаем друг на друге?! Молча — десятилетиями…
И вдруг он протягивает коробку — праздничная, блестящая.
– Вот… не знал, как… Вина или цветы неловко, а вот конфеты пусть будут. Просто знак, что… мир?
Растерялась и улыбнулась сразу:
– Конечно, мир! Как хорошо, что вы пришли…
Простая, смешная сцена – оба будто стесняемся собственных чувств, а в душе чуть не слёзы щекочут.
Мы стояли на пороге, будто в комичной сценке: я в домашних носках, он – в строгих брюках и с коробкой конфет, между нами — всё, что было и ушло. Неловкая пауза вытянулась, как пружина.
– Позвольте, чаю налью? – вдруг сказала я.
– Спасибо… Но не знаю, удобно ли. Просто поговорить хотелось.
И тут я заметила, как у него голос дрожит, будто он держит в себе что-то ещё, не только про трубу.
– Всё удобнее, чем держать в себе, – сказала я ему в ответ. Села подле, запарила липовый чай и вынесла две чашки прямо в коридор.
Он несколько минут молчал, смотря куда-то в пол.
– Знаете, – начал вдруг, – тут такое дело… Я жену потерял в феврале. Всё переставил в голове. Понял, сколько по пустякам дрожал, раздражался, жалел себя… А настоящего-то – мало.
Я молчала – только слушала, как в пустой квартире потрескивают половицы памяти. Муж тоже присел на корточки в коридоре.
– Ходил все эти месяцы и думал: сколько людям сказал слов плохих, а времени извиниться никогда нет. Стыдно.
– Мне кажется, это смелость – прийти и сказать, – проговорила я. – И… очень по-человечески.
Виктор Павлович кивнул, руки у него чуть дрожали, но взгляд уже был другой: спокойный, и даже светлый.
– Простите меня… как человек человека, – сказал он тихо, и я вдруг почувствовала, что у меня в груди стало теплее, как будто камень покатился по плечу — и не мой, а всеобщий, общий.
– Конечно! А я… тоже извиняюсь, если вдруг была резкой тогда. Бывает…
Отлегло. Простая, почти смешная сцена вдруг наполнилась смыслом: мы сидим в старом подъезде зимой, говорим негромко, чай парит – и мир становится каким-то реальнее.
Я пригласила Виктора Павловича на кухню:
– Пойдемте, у нас тут пирог свежий, сын испёк!
Он сначала замялся, а потом робко зашёл. И — оказалось, что вечер ещё не закончился, а только начинается — с нового чувства, с уважения друг к другу.
Улыбки, смех, вспоминая смешные истории про дом, случайных гостей, кота, убежавшего на крышу соседям… И между строк — какое-то облегчение. Наверное, это и есть прощение — когда легко становится всем.
Я долго потом думала: ведь мы часто чувствуем – что сложные разговоры не для нас, что лучше промолчать… А жить-то, оказывается, становится чище от простого слова — «извини». Сколько лишнего тащим в себе? А отпустишь – и жить легче.
Лёгкий вечер, чай, новый знакомый-старый сосед, будто бы стало чуть-чуть проще дышать. Вот ведь — короткие рассказы иногда становятся настоящим уроком на всю жизнь.
А вам случалось отпускать свою старую обиду?
Поделитесь в комментариях своими похожими историями — ведь доброта всегда возвращается!
