Гегель + Диалектика

Отправившись познавать всеобщее и вернувшись обратно, единичное самосознание на опыте познаёт себя и как индивидуальность, и как часть единого целого. Проще говоря, адекватный индивид больше не задаётся вопросом, зачем нужно быть законопослушным, ведь он уже смог познать и общественное благо, и своё место в нём, в результате диалектического развития общечеловеческой нравственности.

Переходим к следующей цитате.

Субстанция как субъект есть чистая простая негативность, и именно поэтому она есть раздвоение простого, или противополагающее удвоение, которое опять-таки есть негация этого равнодушного различия и его противоположности; только это восстанавливающееся равенство или рефлексия в себя самое в инобытии, а не некоторое первоначальное единство как таковое или непосредственное единство как таковое, — есть то, что истинно. Оно есть становление себя самого, круг, который предполагает в качестве своей цели и имеет началом свой конец и который действителен только через своё осуществление и свой конец.

В переводе на человеческий.

Речь идёт об объективной реальности и человеке, который ею же и является. Можно сказать, глазами человека реальность смотрит на саму себя. Конечно же, когда мы смотрим, например, на дерево, то отдаём себе отчёт, что оно не является продолжением нас в буквальном смысле. Мы — отдельно, дерево — отдельно. Но кто знает, в каком инобытии могло бы находиться дерево, если бы не было тех, кто может на него посмотреть?

Спасибо за внимание. Возможно, напишу вторую часть, если кому-то интересна тема

Но раз нет больше чистого бытия и чистого ничто, единством которых было становление, значит нет и становления. Оно распалось на возникновение и прехождение. Возникновение - это переход ничто в бытие. Прехождение - это переход бытия в ничто. Но так как бытие и ничто еще не обладают никакими определенностями, так как бытие есть ничто, а ничто есть бытие, то и возникновение и прехождение - это одно и то же, между ними логически нет разницы, как нет разницы между возникновением ноля и прехождением ноля. Соответственно, разница между ними устранена, их больше нет, как разных, их взаимопереходы сняты, а что же осталось? Остался результат становления - то, что стало, то, что просто есть здесь и сейчас - наличное бытие.

Наличное бытие - это уже не то пустое бытие, которое было в начале. Это бытие, ставшее результатом становления, а значит оно уже не пустое, не неопределенное. Оно - бытие чего-то определенного, бытие качества. Куда же делись возникновение и прехождение? Возникновение стало тем, что возникло, что положительно утверждает себя - реальностью, а прехождение стало тем, что ушло или уходит, отбрасывается, той силой, которая ничтожит реальность - отрицание. Таким образом, наличное бытие распалось на реальность и отрицание. И то, и другое есть качества. Реальность есть качество, взятое как бытие. Отрицание есть другое качество, которое отброшено, отторгнуто в противовес первому. И действительно, говоря "это красное", мы логически отрицаем, отбрасываем остальные качества (красное, значит не зеленое, не синее, не желтое и т.д.). Без утверждение одного и отрицания другого было бы вообще логически невозможно что-то определить. Таким образом, и реальность и отрицание являются лишь качествами и существуют неразрывно друг от друга. Вместе они образуют нечто (не (отрицание) + что (реальность)).

Нечто - это субъект качества, его носитель. Качество не существует само по себе. Оно всегда проявляет себя лишь в своей принадлежности какому-то нечто. "Красное" не существует само по себе. Красное, будучи единством реальности и отрицания, проявляет себя только в конкретном нечто. Таким образом, то, что было реальностью в нечто стало в-себе-бытием, то есть моментом равенства с собой (красное яблоко - это конкретное что-то, обладающее конкретными характеристиками), а то, что было отрицанием, стало теперь бытием-для-иного - то есть моментом неравенства с собой (качества, которые логически откидываются, выталкиваются, чтобы строго ограничить наше нечто: красное яблоко - это не желтая груша). Получается, что одно и то же нечто содержит в себе момент равенства с собой и момент неравенства с собой, равно себе и неравно одновременно. Как это возможно? А так, что наше нечто - это не просто нечто, а изменяющееся нечто.

Изменяющееся нечто распадается на определение и характер. Определение - это качество, которое есть во в-себе-бытии нечто и сопротивляется переходу во что-то иное. Это качество, внутренне присущее самому нечто. Характер (внешняя определенность) - это то, что было на прежней стадии бытием-для-иного, то есть та сила, которая отрицает наше нечто и потому отбрасывается им, выпихивается, то, что не присуще имманентно, но изменяется в развитии. Однако и то и другое по-прежнему есть лишь качества, причем качества одного и того же изменяющегося нечто, присущие ему. Определение и характер, то, что противится изменениям и изменяется в развитии слились в одно целое - конечное. Ведь что такое конечное? Это то, что продолжает изменяться, но здесь и сейчас оно есть такое какое оно есть - ограниченное, с определенным набором качеств, то есть продолжающее изменяться, но неизменное в определенных рамках, в своих границах.

У конечного есть предел, иначе оно не было бы конечным, и долженствование - та сила, которая побуждает к выходу за предел, к изменению. Однако предел бессмысленен без долженствования, а долженствование без предела. Они не самостоятельны и не могут существовать обособленно, одно без другого и потому сливаются в бесконечное. Почему в бесконечное? Потому что нечто, которое должно преодолеть свой предел, становится уже другим нечто, иным. Но теперь и это иное тоже должно преодолеть свой новый предел и так происходит до бесконечности. Конечное (логически) переходит в бесконечное. Бесконечный переход от нечто к иному есть дурная бесконечность. Но иное также переходит в свое иное, то есть в иное иного, а значит снова становится нечто.

Логически нечто и иное иного суть одно и то же, подобно тому как если нечто это "+", а иное - это "-", то что есть иное иного, что есть "другое" минуса? Снова плюс. Это так чисто логически, так как на данном этапе мышления у нас еще нет ничего другого, кроме нечто и иного. Такое возвращение нечто к себе через иное Гегель назвал истинной бесконечностью.

Таким образом, бесконечность распалась на дурную бесконечность и истинную бесконечность, обе из которых - лишь переходы от нечто к иному, которые теперь также оказались уравнены, ведь логически нет разницы, что брать за нечто, а что за иное. Со стороны первого нечто, остальное будет иным. Со стороны иного первое нечто становится иным, а само иное - нечто. В этой бесконечной череде одного и того же больше нет никаких различий, нет больше качеств в себе, качеств для иного, а есть одно большое и единое для-себя-бытие, в котором слились нечто и иное, дурная бесконечность и истинная бесконечность.

Для-себя-бытие - это бесконечное бытие нечто, бесконечное, ничем не ограниченное бытие всего, что есть, безотносительно каких-либо различий того, что есть. А значит оно - одно целое, единое, просто одно, как говорил Гегель. Но где есть одно, там есть и многое, иначе без многого мы не знали бы одного, а без одного - многого. Но что такое многое? Это тоже одно. Одно, состоящее из многих одних, подобно тому, как человечество - это нечто одно, но состоит оно из многих людей. Так одно и многое, на которое распалось для-себя-бытие, теперь сливаются, наконец, в количество. Переход качества в количество состоялся. Закончена первая часть "Учения о бытии" - "Количество".

Если вам интересна философия, в особенности философия Гегеля, его диалектическая логика, история философии и её связь с современной наукой, применение философии на практике в жизни, если вы хотите по-настоящему глубоко начать разбираться в философии и по-другому посмотреть на мир и своё место в нем, тогда приглашаем вас посетить мой телеграм-канал, в котором, я уверен, каждый найдет что-то интересное, полезное и важное для себя.

В продолжение темы интересно почитать:

1. История философии широкими мазками

2. О философии Сократа

3. "Наука логики" - книга, которая изменила мою жизнь

4. Стоит ли читать "Капитал" К. Маркса?

5. Что почитать? Топ-5 самых интересных книг для интеллектуального саморазвития

Спешу успокоить: я вовсе не собираюсь объяснять здесь, что такое «абстрактное» и что значит «мыслить». Объяснения вообще считаются в порядочном обществе признаком дурного тона. Мне и самому становится не по себе, когда кто-нибудь начинает что-либо объяснять, — в случае необходимости я и сам сумею все понять. А здесь какие бы то ни было объяснения насчет «мышления» и «абстрактного» совершенно излишни; порядочное общество именно потому и избегает общения с «абстрактным», что слишком хорошо с ним знакомо. То же, о чем ничего не знаешь, нельзя ни любить, ни ненавидеть. Чуждо мне и намерение примирить общество с «абстрактным» или с «мышлением» при помощи хитрости — сначала протащив их туда тайком, под маской светского разговора, с таким расчетом, чтобы они прокрались в общество, не будучи узнанными и не возбудив неудовольствия, затесались бы в него, как говорят в народе, а автор интриги мог бы затем объявить, что новый гость, которого теперь принимают под чужим именем как хорошего знакомого, — это и есть то самое «абстрактное», которое раньше на порог не пускали. У таких «сцен узнавания», поучающих мир против его желания, тот непростительный просчет, что они одновременно конфузят публику, тогда как театральный машинист хотел бы своим искусством снискать себе славу. Его тщеславие в сочетании со смущением всех остальных способно испортить весь эффект и привести к тому, что поучение, купленное подобной ценой, будет отвергнуто.

Впрочем, даже и такой план осуществить не удалось бы для этого ни в коем случае нельзя разглашать заранее разгадку. А она уже дана в заголовке. Если уж замыслил описанную выше хитрость, то надо держать язык за зубами и действовать по примеру того министра в комедии, который весь спектакль играет в пальто и лишь в финальной сцене его расстегивает, блистая Орденом Мудрости. Но расстегивание метафизического пальто не достигло бы того эффекта, который производит расстегивание министерского пальто, — ведь свет не узнал тут ничего, кроме нескольких слов, — и вся затея свелась бы, собственно, лишь к установлению того факта, что общество давным-давно этой вещью располагает; обретено было бы, таким образом, лишь название вещи, в то время как орден министра означает нечто весьма реальное, кошель с деньгами.

Мы находимся в приличном обществе, где принято считать, что каждый из присутствующих точно знает, что такое «мышление» и что такое «абстрактное». Стало быть, остается лишь выяснить, кто мыслит абстрактно. Как мы уже упоминали, в наше намерение не входит ни примирить общество с этими вещами, ни заставлять его возиться с чем-либо трудным, ни упрекать за легкомысленное пренебрежение к тому, что всякому наделенному разумом существу по его рангу и положению приличествует ценить. Напротив, намерение наше заключается в том, чтобы примирить общество с самим собой, поскольку оно, с одной стороны, пренебрегает абстрактным мышлением, не испытывая при этом угрызений совести, а с другой — все же питает к нему в душе известное почтение, как к чему-то возвышенному, и избегает его не потому, что презирает, а потому, что возвеличивает, не потому, что оно кажется чем-то пошлым, а потому, что его принимают за нечто знатное или же, наоборот, за нечто особенное, что французы называют «espèce», чем в обществе выделяться неприлично, и что не столько выделяет, сколько отделяет от общества или делает смешным, вроде лохмотьев или чрезмерно роскошного одеяния, разубранного драгоценными камнями и старомодными кружевами.

Кто мыслит абстрактно? — Необразованный человек, а вовсе не просвещенный. В приличном обществе не мыслят абстрактно потому, что это слишком просто, слишком неблагородно (неблагородно не в смысле принадлежности к низшему сословию), и вовсе не из тщеславного желания задирать нос перед тем, чего сами не умеют делать, а в силу внутренней пустоты этого занятия.

Почтение к абстрактному мышлению, имеющее силу предрассудка, укоренилось столь глубоко, что те, у кого тонкий нюх, заранее почуют здесь сатиру или иронию, а поскольку они читают утренние газеты и знают, что за сатиру назначена премия, то они решат, что мне лучше постараться заслужить эту премию в соревновании с другими, чем выкладывать здесь все без обиняков.

В обоснование своей мысли я приведу лишь несколько примеров, на которых каждый сможет убедиться, что дело обстоит именно так. Ведут на казнь убийцу. Для толпы он убийца — и только. Дамы, может статься, заметят, что он сильный, красивый, интересный мужчина. Такое замечание возмутит толпу: как так? Убийца – красив? Можно ли думать столь дурно, можно ли называть убийцу — красивым? Сами, небось, не лучше! Это свидетельствует о моральном разложении знати, добавит, быть может, священник, привыкший глядеть в глубину вещей и сердец.

Знаток же человеческой души рассмотрит ход событий, сформировавших преступника, обнаружит в его жизни, в его воспитании влияние дурных отношений между его отцом и матерью, увидит, что некогда этот человек был наказан за какой-то незначительный проступок с чрезмерной суровостью, ожесточившей его против гражданского порядка, вынудившей к сопротивлению, которое и привело к тому, что преступление сделалось для него единственным способом самосохранения. Почти наверняка в толпе найдутся люди, которые — доведись им услышать такие рассуждения — скажут: да он хочет оправдать убийцу! Помню же я, как некий бургомистр жаловался в дни моей юности на писателей, подрывающих основы христианства и правопорядка; один из них даже осмелился оправдывать самоубийство — подумать страшно! Из дальнейших разъяснений выяснилось, что бургомистр имел в виду «Страдания молодого Вертера».

Это и называется «мыслить абстрактно» — видеть в убийце только одно абстрактное — что он убийца, и называнием такого качества уничтожать в нем все остальное, что составляет человеческое существо.

Иное дело — утонченно-сентиментальная светская публика Лейпцига. Эта, наоборот, усыпала цветами колесованного преступника и вплетала венки в колесо. Однако это опять-таки абстракция, хотя и противоположная. Христиане имеют обыкновение выкладывать крест розами или, скорее, розы крестом, сочетать розы и крест. Крест — это некогда превращенная в святыню виселица или колесо. Он утратил свое одностороннее значение орудия позорной казни и соединяет в одном образе высшее страдание и глубочайшее самопожертвование с радостнейшим блаженством и божественной честью. А вот лейпцигский крест, увитый маками и фиалками, — это умиротворение в стиле Коцебу, разновидность распутного примиренчества – чувствительного и дурного.

Мне довелось однажды услышать, как совсем по-иному расправилась с абстракцией «убийцы» и оправдала его одна наивная старушка из богадельни. Отрубленная голова лежала на эшафоте, и в это время засияло солнце. Как это чудесно, сказала она, солнце милосердия господня осеняет голову Биндера! Ты не стоишь того, чтобы тебе солнце светило, — так говорят часто, желая выразить осуждение. А женщина та увидела, что голова убийцы освещена солнцем и, стало быть, того достойна. Она вознесла ее с плахи эшафота в лоно солнечного милосердия бога и осуществила умиротворение не с помощью фиалок и сентиментального тщеславия, а тем, что увидела убийцу приобщенным к небесной благодати солнечным лучом.

– Эй, старуха, ты торгуешь тухлыми яйцами! — говорит покупательница торговке. — Что? — кричит та. — Мои яйца тухлые?! Сама ты тухлая! Ты мне смеешь говорить такое про мой товар! Ты! Да не твоего ли отца вши в канаве заели, не твоя ли мать с французами крутила, не твоя ли бабка сдохла в богадельне! Ишь целую простыню на платок извела! Знаем, небось, откуда все эти тряпки да шляпки! Если бы не офицеры, не щеголять тебе в нарядах! Порядочные-то за своим домом следят, а таким — самое место в каталажке! Дырки бы на чулках заштопала! – Короче говоря, она и крупицы доброго в обидчице не замечает. Она мыслит абстрактно и все — от шляпки до чулок, с головы до пят, вкупе с папашей и остальной родней — подводит исключительно под то преступление, что та нашла ее яйца тухлыми. Все окрашивается в ее голове в цвет этих яиц, тогда как те офицеры, которых она упоминала, — если они, конечно, и впрямь имеют сюда какое-нибудь отношение, что весьма сомнительно, — наверняка заметили в этой женщине совсем иные детали.

Но оставим в покое женщин; возьмем, например, слугу — нигде ему не живется хуже, чем у человека низкого звания и малого достатка; и, наоборот, тем лучше, чем благороднее его господин. Простой человек и тут мыслит абстрактно, он важничает перед слугой и относится к нему только как к слуге; он крепко держится за этот единственный предикат. Лучше всего живется слуге у француза. Аристократ фамильярен со слугой, а француз — так уж добрый приятель ему. Слуга, когда они остаются вдвоем, болтает всякую всячину, а хозяин покуривает себе трубку да поглядывает на часы, ни в чем его не стесняя, — как о том можно прочитать в повести «Жак и его хозяин» Дидро. Аристократ, кроме всего прочего, знает, что слуга не только слуга, что ему известны все городские новости и девицы и что голову его посещают недурные идеи, — обо всем этом он слугу расспрашивает, и слуга может свободно говорить, о том, что интересует хозяина. У барина-француза слуга смеет даже рассуждать, иметь и отстаивать собственное мнение, а когда хозяину что-нибудь от него нужно, так приказания будет недостаточно, а сначала придется втолковать слуге свою мысль да еще и благодарить за то, что это мнение одержит у того верх.

То же самое различие и среди военных; у пруссаков положено бить солдата, и солдат поэтому – каналья; действительно, тот, кто обязан пассивно сносить побои, и есть каналья. Посему рядовой солдат и выглядит в глазах офицера как некая абстракция субъекта побоев, с коим вынужден возиться господин в мундире с портупеей, хотя и для него это занятие чертовски неприятно.

—

Склонность к абстрактности не специфический признак теоретического мышления, а напротив, она характерна для обыденного и крайне стереотипного мыслительного процесса.

По ссылке сама статья и её разбор, если кому интересно - http://caute.ru/ilyenkov/tra/denkabc.html