Если вы никогда не были на рыбалке, а вас вдруг позвали, то лучше сразу ехать как можно дальше и желательно ничего там не поймать.
Я так и поступил. Меня позвали на рыбалку и сказали, что ехать нужно до Кандалакши, а потом сразу направо и там пока не завязнем в вечной мерзлоте. Обещали, что будет очень холодно, некомфортно, но зато мы все будем брести по пояс в рыбе. Главное — взять вейдерсы. «Без вейдерсов ты будешь чувствовать себя неполноценно!» — так и сказали, и я немедленно подумал, что, может быть, в этом и была проблема всей моей предыдущей жизни. Я был без вейдерсов.
Если вы, как и я, не знали, что такое вейдерсы, то это такие резиновые сапоги по грудь с застежками на плечах, в которых нужно зайти в реку, чтобы лучше чувствовать рыбу. С берега ты не очень чувствуешь рыбу, потому что вы в разных средах, а вот когда течение пытается подхватить тебя и унести в Белое море — ты очень хорошо чувствуешь рыбу и жизнь.
Но вейдерсы — это только вершина рыболовного айсберга. Мне прислали ещё целый список того, без чего меня засмеют все медведи на берегу реки Кицы, прежде чем сожрать, не вынимая из вейдерсов.
Пришлось покупать спиннинг. И катушку. И блёсны. И воблеры. И коробочку для блёсен и воблеров. И рюкзак, чтобы класть в него коробочку для блёсен и воблеров. И, конечно, рыбу. Понятно, что рюкзак нужен побольше, чтобы смог вместить хотя бы малую часть всей пойманной рыбы.
Примерно на середине выбора блёсен я впервые поймал рыболовный азарт — а что ещё делать, когда ты выбираешь непонятно что непонятно из чего и ориентир у тебя только один: «Представь, что ты лосось — какую блесну ты бы атаковал?». Три часа я мысленно атаковал блесны, пожирал крючки, бросался на воблеры, бил хвостом и путался в подсачке. А, да, нужен был ещё подсачок.
Спиннинг я вообще выбрал чисто по названию — смотрел, смотрел, потом хмыкнул: «О, Довлатов пойдёт» — и купил спиннинг под названием «Компромисс». Надеялся, что он как-то будет успокаивать лосося и меня, работать на доверие, мол, я не агрессивный рыбак, у которого вода всегда стоит на самой границе вейдерсов, а просто неплохо провожу время и не прочь вас поймать, если вы, конечно, не слишком заняты нерестом или чем-то вроде того.
Ещё, конечно, меня немного взволновали медведи. Предполагалось, что они там водятся и знают, что иногда на реку приезжают вкусные рыбаки, которые в первые секунды приятно пружинят на зубах. Это неопрен пружинит, из вейдерсов.
Подруга спросила меня, насколько я готов к рыбалке, и я отрапортовал, что купил и блёсны с воблерами, и удочку, и рыболовные перчатки, и дуделку от медведя... Подруга ответила, что я молодец и дуделка особенно важна. Возможно, последнее, что я успею сделать в жизни — это подудеть на медведя.
После этого она сразу спросила, чтобы как-то отвлечь меня от мысли об огромных зубах, чем рыболовные перчатки отличаются от каких-то других. Так вот, у них обрезаны большой, указательный и средний палец. «Так это ж перчатки для цифровых художников!» — воскликнула она. Ну и зашибись, подумал я, пусть лосось думает, что я его рисую.
В результате заказанная дуделка от медведя (или для медведя) мне прийти не успела, зато успели прийти файеры, тоже для медведя. Чтобы у него был, так сказать, ужин при свечах.
В общем, я собрал всю тёплую одежду в доме, сложил рыболовные снасти, после недолгой борьбы свернул непослушные вейдерсы и мы поехали в Кузомень.
Деревня Кузомень лежит в подбрюшье Кольского полуострова и в ней нет вообще ни единого ровного места. Она извивается вдоль берега реки и постепенно сползает в неё с обрыва, подталкиваемая песчаными дюнами.
Вы наверняка спросите меня, откуда на Кольском полуострове песчаные дюны. А я отвечу — это же знаменитые Кузоменьские пески, их каждый знает. Речка Варзуга в месте своего впадения в Кандалакшский залив образует маленький дочерний полуостров, на который однажды пришли люди и теперь там пустыня. Вечная история, банк Империал. Был лес, его вырубили, почва эрозировала и теперь там эрозированная почва. На которой стоит наполовину эрозированная деревня и посреди деревни стоит почти полностью эрозированный Уазик. И скрипит на ветру последней не до конца эрозированной дверью.
Когда вы только выезжаете из кольского леса на простор Кузоменьских песков, то если взять немного левее, переключиться на пониженную передачу, поддать газу на подъеме и внатяг ехать вдоль берега, то скоро вы заметите маленькую табличку. На табличке человечество самонадеянно написало «Сад памяти 2024», а за табличкой ожидаемо ничего нет, всё зачахло и умерло. Только песок и из него в трёх местах еле заметно торчит то, что год назад, вероятно, должно было быть садом. На Марсе у них будут яблони цвести, ага.
Деревня Кузомень в некотором смысле рыбацкая, потому что туда всё время приезжают разные рыбаки — ну, из тех, которые физически могут туда доехать. Поэтому выглядит всё довольно эклектично: кривенькие деревянные домики, между которыми тут и там стоят люксовые внедорожники.
При этом в деревне есть небольшое, но всё-таки собственное население, школа, церковь и несколько магазинов. По крайней мере я видел магазин №1 и магазин №3. Магазин №2 найти не удалось — возможно, его поглотили пески или унесло течением.
Лучший вид на деревню открывается с кладбища. На песчаной горе небрежно набросаны могилки, и покосившиеся кресты на вершине отбрасывают длинные, как столбы, тени в долгом северном закате. Если же пойти вдоль полуострова к мысу, где река Варзуга окончательно сдаётся Кандалакшскому заливу, то на середине дороги становится не видно ни деревни, ни мыса, ни моря. Только на головой, опасно снижаясь, начинают кружить и орать чайки, возмущенные тем, что человек приближается к их гнездовьям. В тот момент ещё налетел туман, скрыл остатки пейзажа и вокруг остались только шум ветра, шум моря, крики чаек и тусклый свет пробивающегося через облака солнца. Так обычно в кино показывают персонажей в коме — место, где ничего нет и висит молочная пелена.
В Кузомени всё закрывается на лопату. Если что-то закрыто — поперек входа будет стоять лопата. Например, магазин №1 старенький и там стоит обычная штыковая лопата. А магазин №3 побольше и его даже можно назвать современным — там вход надёжно заперт на большую снеговую лопату. Ни тот, ни другой магазин за несколько дней обнаружить открытыми мне не удалось — расписание у них почти каждый день разное, оно учитывает поздний завтрак, сиесту и «да ладно, всё равно сегодня уж никто не придёт».
Неизменно открытым — это было видно по лопате, которая гостеприимно стояла рядом с резной калиткой — был только «Пункт продажи лицензий». Туда нужно было регулярно носить деньги, иначе рыбнадзор засечёт тебя с противоправной рыбой и пристрелит, как бешеную собаку и ничего ему за это, небось, не будет. Наоборот, ещё награду какую-нибудь дадут, «За спасение сёмги». Рыбнадзор по рассказам — хуже медведя, потому что на них не действуют ни файеры, ни дуделка. Разве что разозлят только.
Мы вдевятером поселились в доме на берегу реки и я ожидал, что поутру мы будем выходить на берег с удочками и прямо вот ловить, но нет. Видимо, это как с хождением за грибами — у опушки ничего нормального не соберешь, надо обязательно лезть в самый бурелом.
Утром к берегу подошла надувная лодка с мотором, чтобы на весь день увезти нас через широкую речку Варзугу в речку Кицу и еще там немного подальше, и ещё подальше, и вот там кусты, вылезай, приехали. Это называлось энергичным десантным словом «заброска», хотя очевидно, что выглядело это больше как «маршрутка». Тем более, что за проезд мы тоже передавали.
И вот мы плыли, а я смотрел по сторонам и вдоль Кицы по берегам были равномерно расставлены другие рыбаки с многообещающе разочарованным видом. По их виду и ещё по тому, что рыба не запрыгивала в лодку сама и на хлестала нас килограммовыми хвостами по лицам, я понял, что мне явно придется скорректировать свои ожидания.
Оказавшись на берегу, я скинул рюкзак и принялся наблюдать, что делают остальные — единственный доступный способ понять, как вообще ловить эту дурацкую рыбу. Под конец, когда спиннинг был собран, мне быстро провели ликбез по рыболовству: «Вот это катушка, тут стопор щёлк-щёлк, вот фрикцион — его туда-сюда потуже-послабже, смотря какая рыба, вот так бросаешь, отпускаешь, потом защёлкиваешь и крутишь и смотри, чтоб блесна играла».
Ну и всё, дальше я просто делал, как сказали, забрасывал и крутил. Следил, чтобы блесна играла, что бы это ни значило, и время от времени деловито менял сами блёсны. Потому что каждая блесна должна успеть поиграть в реке, иначе что я, зря их сюда пёр, что ли?
Блёсны играли играли в глубине, солнечные блики играли на поверхности, а я стоят и размышлял о своём, наблюдая, как течёт речка Кица и постепенно затекает спина. А потом отходил на берег, прислонял спиннинг к дереву, ложился на прибрежную траву в тени деревьев и дремал.
Единственное, в чем мы были жестоко обмануты — так это в погоде. По прошлогоднему опыту остальных рыбаков обещалось, что стылый дождь будет падать здесь на снег, мы будем страшно мерзнуть, лица будут покрываться инеем, а красно-синие пальцы с трудом надевать новую блесну на шнур. Но светило солнце, куртки были сброшены, а пот из под кофты медленно наполнял вейдерсы.
За первый день мы вдевятером поймали две рыбы на всех. И сожрали их в тот же вечер сырыми, макая в соевый соус и запивая вкусной водкой. Четыре дня я вообще пил водку во все приёмы пищи, кроме завтрака. Но так — с усилием начинающего рыбака, чтобы не терять концентрации и не пытаться брататься с медведем или тем более с рыбнадзором, если бы они вдруг заглянули на огонёк.
Я, как и было заявлено вначале, решительно ничего не поймал — кроме одного движения подсачком, чтобы зафиксировать рыбу товарища. Но это не считается, конечно. За всё время рыбалки клюнуло у меня ровно один раз — рыбина подергала немного, потом прыгнула, сверкнув на меня глазом, сорвалась и ушла, хохоча и булькая, дальше вверх по течению.
Зато я успел, попеременно торча из воды и валяясь на берегу, передумать все имеющиеся у меня к тридцати девяти годам мысли. И выяснил, что их гораздо, гораздо меньше, чем я предполагал.
