Дым проник в кабину, дышать стало нечем, и захотелось сорвать с головы потяжелевший шлем, будто именно он затруднял дыхание.
Мартынов дернул за красную рукоять справа от сиденья и сорвал колпак. Когда летчик срывает колпак со своей кабины, то подает последний сигнал бедствия.
Морозный воздух, плотный, как лед, ворвался в кабину горящего самолета и ударил в лицо.
Мартынов и его штурман Армашев были очень близко от линии фронта, но летели еще над территорией, занятой врагом, и потому считали для себя парашюты противопоказанными. Может, все-таки удастся дотянуть до своих? Ведь несколько минут лету, всего несколько минут - и машина перетянет через линию фронта.
Но огонь уже перекинулся по бензопроводке к правому мотору, и тот задымил багрово-черным дымом. Пламя заплясало на плоскости, знойный чад обжигал дыхание пилота и штурмана.
Мартынов и Армашев объяснялись при помощи рук: когда четыре «Фокке-Вульф-190» атаковали «Петляков-2», изрешетили его пулями, отказало переговорное устройство. Однако напоследок Мартынов услышал сообщение штурмана:
Семьсот килограммов взрывчатки были точно обрушены на скопление автомашин у моста, и машины разметало во все стороны, как игрушечные.
Сперва Мартынов изо всех сил тянулся за восьмеркой своих бомбардировщиков - они направлялись домой, на свой аэродром, - но потом передумал и отвернул в сторону. Сейчас лучше не пристраиваться к своим, чтобы не навести на их след противника. Мартынов представлял себе, какой шлейф черного дыма тянется за его искалеченной машиной.
Внизу виднелся бескрайний лес с редкими полянами и прогалинами. Ни одной подходящей посадочной площадки! Впрочем, они пока еще не собирались садиться.
Армашев то и дело с тревогой всматривался в карту, тыкал в нее пальцем, указывал пилоту точку, над которой они находятся.
Наконец, Армашев поднял руку, растопырив пальцы, и Мартынов понял, что их отделяют от линии фронта пять километров, всего пять километров!
Но было уже поздно. Мартынов до отказа перекрутил штурвал влево - все равно машина валилась вправо. Затем правая плоскость, вся в огне, начала разламываться. Оба поняли, что это - конец.
Мартынов выключил моторы над самыми верхушками елей и начал планировать на заснеженную поляну, белевшую неподалеку. Шасси Мартынов не выпускал, он решил поставить под удар крыло и тем самым смягчить падение самолета.
Снег на поляне лежал глубокий, машина проскользила немного, зарылась в снег и остановилась.
Армашев, который сидел позади пилота, могучим плечом уперся в спинку переднего сиденья и крепко обхватил Мартынова за грудь, чтобы того не бросило о доску приборов или о прицел.
Даже в момент страшного удара о землю Мартынов не выскользнул из этих дружеских объятий.
Колпак был сорван, и потому кабину всю, до краев, забило снегом. Он засыпал летчиков с головой. Выкарабкались почти одновременно.
Их оглушила неслыханная лесная тишина.
- Жив?! - воскликнул Мартынов тоном вопроса и счастливого утверждения, когда Армашев вслед за ним выпрыгнул из кабины в глубокий снег.
- Кажется, не умер, - солидно пробасил Армашев.
Оба огляделись, торопливо отстегнули парашюты и заторопились к лесу, увязая по пояс в снегу.
Оба проклинали глубокий снег, тот самый снег, который спас их, потому что самортизировал удар о землю.
С минуты на минуту могли взорваться баки с горючим, а кроме того, нужно было как можно скорее спрятаться от назойливого немецкого истребителя. Он сопровождал смертельно раненный пикировщик, а сейчас кружился над горящим самолетом. Фашист, наверное, расстрелял бы их сверху, но у него кончились боеприпасы. Это стало ясно Мартынову и Армашеву еще в воздухе.
Они отползли от горящего самолета метров триста, укрылись за деревьями и, шумно дыша, стали наблюдать за машиной.
«Фоккер» еще кружил над местом посадки - фашист заметил, что экипаж спасся и скрылся в лесу. Может, хотел навести на их след погоню.
Впрочем, следы видны и без подсказки с воздуха. Прямо-таки траншею вырыли они в снегу, когда продирались к лесу!
Летчики поспешно углубились в лес.
Не успели они отползти-отшагать-отбежать и полукилометра, как раздался сильный взрыв - пламя дошло до центрального бака.
Как по команде, обернулись назад, увидели дым за хвойным частоколом. Оба горько вздохнули, а Мартынов вспомнил:
- И бортовой паек сгорел.
В зеленом ящике на борту самолета остался их неприкосновенный запас - мясные консервы, галеты, сахар, шесть плиток шоколада. Об этом сказочном богатстве не раз вспоминали летчики во время скитаний в прифронтовых лесах.
Мартынов не дотянул до линии фронта каких-нибудь три с половиной километра. Казалось бы, рукой подать! Но большим, бесконечно большим оказывается такое расстояние, когда земля изрыта вражескими окопами и траншеями.
Армашев не мог, прячась в лесу, видеть окопы и траншеи. Но он видел их сверху, он знал, что на этом участке фронта у немцев очень разветвленные линии траншей, что у них есть и вторая и третья линии обороны. Фронт западнее Думиничей уже несколько месяцев стоял без движения, и нетрудно представить себе, как обжились немцы в лесу, как окопались на опушках и в поле.
У летчиков были при себе лишь пистолеты, по восемь патронов, да еще по семь - в запасных обоймах. Хоть бы парочка гранат! Значит, нужно, не ввязываясь в драку, незаметно пробраться мимо немецких позиций, пройти через проволочные заграждения и минные поля к своим.
Выпрыгивая из самолета, Армашев успел засунуть за голенище своего унта «пятикилометровку». На карте такого масштаба пять километров земной поверхности втиснуто в один сантиметр. Скверный, прямо скажем, помощник при блуждании по лесу. Но без карты еще хуже.
Армашев привык сверяться с «пятикилометровкой», глядя на землю сверху, через прозрачный пол кабины. А сейчас приходилось «прокладывать курс», ползая по глубокому снегу, ориентиром служили только заснеженные верхушки елей над головой.
Пусть бы еще ухудшилась видимость, пусть бы пошел густой снег! Снегом замело бы их следы.
Первую ночь отлеживались в снегу, под обрушенной елью. Видимо, снаряд срубил эту ель недавно: мохнатая хвоя еще не осыпалась. В поверженной на снег ели удалось неплохо замаскироваться.
Где-то на лесной опушке раздавались окрики немецких часовых, строчили автоматы и пулеметы, загорались и гасли ракеты, а на востоке тревожно вспыхивали зарницы и сполохи переднего края.
Утром поползли на восток, но несколько раз едва не столкнулись лицом к лицу с немцами - ими кишел лес.
Очевидно, дорогу к линии фронта следовало искать где-то в другом месте, а не здесь, где немецкая оборона распространялась на большую глубину.
Голод еще не давал себя знать, может, потому, что у Армашева оставалось несколько папирос, но обоих мучила жажда. Сколько ни ешь пресного, безвкусного снега - все пить хочется.
Как-то метрах в двадцати от летчиков, залегших в сугробе, прошел по тропке фашист с двумя ведрами воды. Мартынов уже готов был наброситься на фашиста и отнять у него воду, но благоразумие все-таки взяло верх.
На третьи сутки лесных блужданий летчики набрели на кустик калины, который рос у входа в немецкий блиндаж. Ягоды алели на оголенном от листьев кустике, как капли крови. Летчики завороженно смотрели на ягоды. Армашев несколько раз принимался пересчитывать ягоды, но каждый раз сбивался со счета.
Из блиндажа тянуло пахучим дымком. По тропинке туда и обратно сновали солдаты, но Мартынов все-таки пополз к кусту. Армашев поставил пистолет на боевой взвод и приготовился прикрыть вылазку друга.
Все обошлось благополучно, и через несколько минут Мартынов вернулся, зажав в руке ветку калины.
Странно: когда Армашев с вожделением глядел издали на калину, ему казалось, что ягод больше. Может, переспелые ягоды осыпались, когда Мартынов обламывал куст? Или у наблюдателя от голода двоилось в глазах?
Они насчитали восемнадцать ягод. Хорошо, что четное число - легче делить. Итак, по девять ягод на брата.
До сих пор Армашев не знает, действительно ли так сладка вымороженная калина, или ему это тогда показалось. Он тщательно разжевал мякоть каждой ягодки, разгрыз и заглотал косточки.
На пятые сутки, к вечеру, они, обходя немецкие укрепления, набрели на безлюдную траншею. В траншее стоял зачехленный пулемет, пулеметчиков поблизости не было видно. Может, это ложный передний край противника? А может, солдаты ушли греться, полагаясь на своих соседей?
Засиживаться в траншее опасно. Летчики шепотом посовещались и поползли вперед.
Вскоре они добрались до нейтральной полосы между нашими и немецкими окопами и зарылись в сухой валежник.
Огневые точки немцев остались за спиной. Теперь летчики лежали под перекрестным огнем. Когда начиналась перестрелка, пули свистели над головой. Наши пулеметы вели дуэль с немецкими и, очевидно, уже пристрелялись друг к другу. Ничейная земля не подвергалась обстрелу.
Не потому ли она так пустынна, что заминирована? Армашев высказал такое опасение, но Мартынов небрежно отмахнулся и возразил: противотанковая мина не сработает, ей нужно давление побольше. А от противопехотной убережет глубокий снег.
Армашев лежал и глядел назад. Он внимательно наблюдал за расположением огневых точек противника, потом подумал: «Свои огневые точки тоже следует знать. Ну хотя бы для того, чтобы не попасть под пули, когда поползем вперед».
Валежник был дубовый, и сухие листья еще держались на ветках. Армашев оторвал край карты, накрошил листьев и с наслаждением закурил, пряча цигарку в рукав. Сделал несколько затяжек и Мартынов.
Товарищи дождались темноты, разгребли гостеприимный валежник и двинулись вперед. Благополучно миновали пустынный перелесок. Время от времени немцы пускали ракеты, и тогда Мартынов и Армашев падали ничком в снег.
Они все дальше уходили от этих ракет. И вот ничейная земля осталась за их спинами. Они перелезли в темноте через колючую проволоку, сильно ободрав при этом руки.
Товарищи повернули или, говоря штурманским языком, «довернули» вправо, туда, где в полутьме показались очертания каких-то домов.
Вышли на окраину пустой, будто вымершей деревни.
- Может, переночуем в снегу? - предложил Армашев. - Еще свои подстрелят, не ровен час.
- Ну нет. Я хочу сегодня чаю напиться, - сказал Мартынов.
Он попытался вслед за Армашевым перепрыгнуть через траншею, но не рассчитал сил и свалился в нее. Армашев принялся вытаскивать товарища. Возню услышали в нашем боевом охранении. Раздался сухой щелк затвора и строгий окрик:
- Свои, свои идут, а вернее сказать, ползут! - заорал Мартынов, не помня себя от радости. - Такие свои, что дальше некуда. Что же ты, своих не узнал?
- Тоже нашел что спрашивать! - Мартынов артистически выругался. - Да что мы, друг ситный, сегодня из дому, что ли?
И такая неуемная, заразительная веселость звучала в каждом слове Мартынова, что часовой уже более доверительно спросил:
- Из разведки явились. - Мартынов снова выругался, так сказать, от полноты чувств.
- Ругаться по-русски ты, браток, не разучился. Сколько вас там?
- А нашумели на целый взвод!
- Попробовал бы ты пять суток шептаться да на цыпочках ходить - еще не так заорал бы на радостях!
Минуту спустя их под конвоем вели для «удостоверения личности» к какому-то капитану.
- Вовремя, однако, я растянулся там, возле траншеи, - усмехнулся Мартынов и подтолкнул своего спутника. - А то бы нас обязательно подстрелили. И жаловаться было бы некому…
Через четверть часа летчики сидели в землянке пехотного капитана в чужих полушубках, в чужих валенках и, обжигаясь, прихлебывали чай из кружек. Пехотный капитан не уставал сокрушаться, что фляжка у него пустая и гости не могут согреться чем-нибудь более существенным.
В углу около печки лежали в куче мокрые унты, комбинезон и реглан - от них густо подымался пар.
- Не понимаю только, как вы уцелели! - удивлялся капитан. - Два минных поля прошли. Немецкое и наше. Ничего не понимаю!
Дымящиеся кружки уже пошли по второму кругу, а капитан все еще всплескивал руками и от удивления не мог усидеть на месте.
- Снег глубокий выручил, - засмеялся Мартынов. - Русская зимушка-зима о нас позаботилась.
Если не считать той калины, товарищи не ели шесть суток, но голода не чувствовали. Волчий аппетит пришел позже, когда они обогрелись и выспались.
Расставаясь с гостеприимным комбатом, Армашев не забыл оставить ему карту, на которую нанес план немецких укреплений. Он указал огневые точки противника, обозначил ложный передний край его обороны.
В качестве наземного разведчика флаг-штурман полка бомбардировщиков Армашев выступал впервые. Однако, судя по лицу пехотного капитана, штурман со своей задачей справился.
«Язык» мой - враг мой», Евгений Захарович Воробьев, Орест Георгиевич Верейский, 1974г.
