— Шеря! Кыш!!! В репетья произвела квартиру. Страх подумать, как помру, будете тут без меня словно рестантской жить, всё изведе, засранка этака.
Кошка прекращает точить когти об угол одного из шкафов, презрительно дёргает усами, забирается на стол и обиженно пялится в окно, якобы на птичек, которых там нет вовсе. За стол не влетит ей, она знает. Стол был неприкосновенным при дедушке, царство ему небесное, стол дедушка всегда оберегал пуще всего. Всякий раз, когда мы приезжали на праздники и выволакивали большой семейный стол в центр комнаты, дедушка Коля первым приходил, усаживал на диван и докладывал:
— Вы все плошки таскайте, а я за котом буду глядеть, штоб на стол не совалси!
Даже, когда дедушка под конец жизни шибко заслабел и стал совсем худо видеть, всё равно, всякий раз углядывал первые поползновения кошки к запрыгиванию на запрещённый плацдарм и кричал:
— Шиш! Кота уберите, опять на стол метит, поганец!
Если мы не слыхали его зов или услыхав, не шибко быстро прибегали согнать кота, то дедушка сам вставал, шаркал к столу и выдавал кошке шлепка газетиной.
Пока дедушка жив был, кошка до последнего его дня твёрдо помнила – за стол влетит, нельзя на стол. Ни сидеть, ни лапку класть на краешек, ни миски нюхать: ничегошеньки нельзя, строго-настрого. А, как не стало дедушки – распоясалась совсем, плюшка шерстяная. Стола в доме три, ну, так она на всех ни по разу на дню посидит непременно: и на обеденном общем, и на бабушкином прикроватном, и на кухонном. Везде поспевает, только гонять успевай. Да и, правды ради, никто уж не гоняет шибко. Так, иногда разве, шикнет мама или я для приличия, Шеря ухом одним дёрнет недовольно и продолжает посиживать с наглющим взглядом своим.
Столы были дедушкины, уж не знаю, почему так сложилось, но только он их блюл, боле никто. А вот, что касается шкафов, то шкафы в доме – исключительно бабушкины, все они в её строжайшем ведении, все семь. Справедливости ради, стоит оговориться, что не все они прямо шкафами должны бы зваться – среди них и комодики есть, и тумбочки, ну, и настоящих платяных шкафов пара. Но бабушка все их зовёт шкафами, без разбору, ей так легше, ну, пущай.
Кошка же до невероятности любит точить когти обо все деревянные предметы в доме. Ножки столов да стульев, спинки кроватей, дивана да кресел, шкафы вот – ничего-то без его отметин не осталось, всё подрала по многу раз. Когтеточки ей не хватает, видите ли, скучно ей одну и ту же деревяшку точить. Вот она и обдирает всё, до чего дотянется, а бабушка страдает невыносимо от этого.
Шкафы для бабушки – это что-то сродни священному. Там у ней все ейные богачества разложены и упорядочены. Шкафы эти никому нельзя открывать без спросу, ни одну дверцу нельзя. Тем более строго-настрого запрещено перекладать вещи на другие полки, всё складно должно быть, а складно – это так, как сегодня считает бабушка. Сколько раз бывало, возьмём какую тряпицу, попользуем да вернём на то самое место, с какого взяли – не так!
У бабушки на этот случай цельный сценарий продуман. Во-первых, громко охать, хвататься за сердце и голосить, как у ней хорошо все складено было и как мы растрепали ей всё, силов нет. Во-вторых, уйти в шкаф с ногами и с головой, выгрести из него всё содержимое, несколько часов раскладывать тряпки по кровати да дивану, периодически выходить в общую комнату и заставлять кого-то из нас примерять что-то несуразное. В-третьих, позаворачивать всё вынутое в пакеты да в газетины старые метровые, начать укладывать обратно внутрь шкафа, позабыть – в каком свёртке что, поотогнуть уголки у всех, вспомнить, разложить в каком-то ей одной ведомом порядке. Ну,а потом сесть и вздыхать, как она уморивши вся до смерти, убиравши всё.
А, ещё у бабушки есть особые шкафы, в них лежит что-то для событий определённых, которые она сама себе назначила, мы даже не про все в курсе, думаю.
Полочка с похоронным, для смерти своей – ну, это вот правильно, это у всех должно быть припасено, с каждым когда-то приключится, что называется. Эту полочку она нам частенько показывает, напоминает где чего лежит, что и как именно навздеть на неё после смерти, ну, и ежели поменяла что в вещах тоже показывает.
Комодик с малышковыми вещицами, для рождения правнуков приданое. В нём крохотные шерстяные носочки, миниатюрные шубки (словно с игрушек снятые!), валеночки серые да белые, шароварчики, свитерки… Всякого навалом, короче, доверху комодик. Сейчас всё реже, а в первые годы после свадьбы нашей – ой, как частенько бабушка показы оттудова нам устраивала. Выймет всё, разложит вокруг себя и рассказыват, да не просто про вещь – какая она и из чего сделана, а истории ими прожитые:
— Ох, помню в энтой шубейке-то Женюшка маленький по снегу так и бегит, так и бегит вдаль! И упаднет, а не плаче, вскоче и снова бегит.
— Кофтёнку-то эту до чего не любил он, шибко не любил. Кричит мне, не хоче навздевать, колюча говорит. А ничего она не колюча, тёпла-то кака, тронько!
— Валеночки вона, не прохудивши даже нисколечко, а энти вовсе новёхоньки. Сберегла вам бабушка, гляди-те ко, для маленького вашего всё есть у ней, всё.
Шубейка смешная, сложно представить, что мужчина под два метра ростом когда-то влезал в неё, до того махонька. Говорят, влезал, вот чудеса! Кофтёнкой можно пятки скоблить да сковороды от гари, не удивительно, что дитё сопротивлялось и отказывалось носить такое, хоть бы и тыщу раз оно тёпло. Валеночки тоже крохотны, ровно на куклёнка, такого маленького детёныша у нас уж точно не будет, если вообще кто-то будет. Бабушке нашей, ясное дело, мы ничего про эти вольнодумства нашенские не говорим, молча сидим, киваем головами и послушно трогаем всё, что она велит трогать.
Ещё один шкафик у неё есть для особых случаев, подарочных. Не в том смысле, что на всякий праздник она оттуда что-то дарит, а немножко иначе, на свой лад у ней с этим шкафчиком всё организованно. Из этого шкафчика бабушка вынает чего-нибудь и одаривает за какое-то особо хорошее поведение или поступок какой значимый, по настроению своему, не по календарному поводу.
Давеча вот я весь день напролёт вела себя примерно. Как солнце выглянуло из-за туч – так я сразу же занавески задёрнуло, без напоминания бабушкиного, я уж запомнила, что она смертельно боится выгорания обоев и мебели. Искупаться её заставила, помогла в ванную влезть, спину потёрла, вылезть помогла. После ванной усадила чай горячий пить со свежинапечёнными тонюсенькими блинками, любимыми ейными. Сама вещи её все грязные пособрала да постирала. Бабушка такая довльная мной была, ни разику не выбранила, а залезла в свой особый шкафик и рубашку мне оттудова голубенькую задарила.
Или вот, ещё к примеру. Бранила она меня как-то, что молока в чай мужу не лью за завтраком. Уж и я ей писала, и муж жестами махал, и мама горло сорвала кричавши – все пытались ей донести, что не пьёт он с молоком чай, не любит особо. Но она всё одно мне выговаривала, без молока в чае не завтрак по её мнению, что ж. Настрого велела лить молоко. Ну, я кивнула, что б не спорить шибко. Мы уехали. А, как приехали на другой раз, так уж случилось, что муж сразу после стоматолога был, с пломбой свежей на которую чай чёрный в первые сутки нельзя, чтобы попадал. Ну, и договорились, что с молоком он на ужин да на завтрак попьёт чай, так и быть, пломбу не окрасить важно. Бабушка заприметила, что чай я с молоком подаю мужу теперича, на первый раз покивала одобрительно головой, на второй раз подошла, поцеловала меня в макушку. Снова пошла, пошуршалась в своём тайном шкафчике и вынесла пакет с постельным бельём:
— Нако, вам с им спать сгодится. Только сразу-то не стели, побереги, пусть подольше ново будет! Я вот сберегла для вас-то. И молока ему лей, лей всякий день, тогда я тебя любить буду крепко, так любить буду, на всю жисть, так-то.
Ну, в общем, вы поняли, что за шкаф, поощрительный он. То мне чего вручит оттуда, то внуку своему, то на общий стол скатёрку тканую постелить даст. Особый шкаф, для особых случаев, бабушкой назначенных.
