Таверна "На краю вселенной"

Нож в руке, лезвие тупое, но другого нет. Патроны из вчерашнего ящика бесполезны без оружия, но я не выбрасываю их — в Таркове всё имеет цену. Рана горит, вены у горла сжимают, как удавка. Я порылся в коробках, нашёл старую аптечку — бинты, пожелтевшие от времени, и ампулу с мутной жидкостью без маркировки. Рискнул, вколол в бедро. Боль утихла, но в голове начался гул, как будто рой ос поселился в черепе. Медальон отреагировал — его жар стал сильнее, и я увидел, как вены на руке на миг засветились багровым. Что я в себя влил?

Дверь дрогнула. Ящик треснул, но выдержал. Его шаги удалились, но я знаю — он не ушёл. Он ждёт. Тарков учит ждать. Я решил не сидеть, как крыса. Нашёл вентиляционную решётку за стеллажом, ржавую, но податливую. Выдернул её, забрался в шахту. Тесно, холодный металл режет кожу, запах химии и гниения душит. Полз, пока не вывалился в другой коридор. Тусклый свет, дым в воздухе, стены покрыты всё теми же метками. Но теперь они другие — круги с крестами, а внутри — буквы. "Р" и "В". Рядом — стрелка, указывающая вглубь.

Пошёл по следу. Коридор вёл вниз, к ещё одной стальной двери. Ключ с буквой "Р" снова подошёл, но замок щёлкнул, как затвор ружья. За дверью — лаборатория, но не стерильная, как вчера. Здесь всё разворочено: разбитые колбы, провода свисают с потолка, на полу — лужи чёрной жидкости, от которой идёт пар. Посреди комнаты — ещё один резервуар, но стекло треснуло, и мутная жидкость вытекает, смешиваясь с кровью. Что-то шевельнулось в тени, но я не стал смотреть. На столе — терминал, экран треснут, но работает. Ввёл своё имя, как вчера. Надпись: "Носитель подтверждён. Стабильность — 57%. Жертва требуется." Слово "жертва" мигает, как насмешка.

Шаги за спиной. Я знал, что он придёт. Человек в чёрном плаще стоял в дверях, шприц в руке — новый, с той же красной жидкостью. "Сосуд не выбирает, Волк," — его голос резал, как нож. — "Но ты можешь отсрочить неизбежное." Он шагнул, я метнул нож. Попал в плечо, но он даже не дрогнул. Кровь не пошла — вместо неё чёрная жижа, как из моих вен. Я рванул к терминалу, ударил по клавишам, экран мигнул: "Протокол активирован." Резервуар зашипел, жидкость в нём забурлила, и что-то внутри ударило по стеклу. Он отвлёкся, я прыгнул в сторону, схватил обломок трубы с пола.

Удар пришёлся в голову, но он только пошатнулся. Его глаза под капюшоном горели, нечеловеческие, как у зверя. Я бил снова, пока он не рухнул. Шприц выпал, я раздавил его каблуком. Красная жидкость зашипела, прожигая пол. Резервуар треснул сильнее, жидкость хлынула на пол, и я увидел, что плавало внутри — рука, человеческая, но с когтями, длинными, как кинжалы. Я не стал ждать, пока оно выберется.

Побежал. Дым в коридорах густел, метки на стенах теперь светились, как маяки. Дверь впереди вела в шахту лифта, но трос был перерезан. Я полез по стенам, цепляясь за ржавые скобы. Рана кричала, вены горели, медальон бил в груди, как молот. Выбрался на крышу — дождь, ветер, Тарков. Вдалеке — огни, но они не для меня. Он всё ещё где-то там, я знаю. Его шаги — в моей голове, его голос — в венах.

Ампула "Прототипа-17" в рюкзаке ждёт. Я не знаю, что она сделает, но Тарков не даст мне выбора. Завтра найду выход. Или стану тем, чего он хочет. Стабильность падает, но я ещё жив.

— Сергей, — начал Гриббл, поднимая кружку, как священный артефакт, — я не крал! Я… я хотел сделать сюрприз! Да! Кофейный ритуал! Для… э-э… сплочения команды! — Он ткнул лапой в сторону бота, который услужливо пискнул: "Кофе с корицей — 75% сплочения, 25% хаоса!"

Наполеон фыркнул, его хвост хлестнул по воздуху, как кнут. — Сюрприз? — кот прищурился, и его глаза сверкнули, как два лазера, готовых прожечь Гриббла насквозь. — Ты, зелёный, думаешь, что можешь отвлечь *меня* какой-то бурдой? Этот офис — мой плацдарм, а кофе… — он принюхался, и его усы дрогнули, выдавая слабость, — …лишь инструмент для моих подданных.

Сергей хмыкнул, и его тень, казалось, заколыхалась от сдерживаемого смеха. — Инструмент, говоришь? — он шагнул к боту, взял чашку с кофе, и аромат корицы, словно предатель, смягчил его взгляд. — Гриббл, твои "сюрпризы" обычно заканчиваются вызовом уборщицы. Но я слушаю. Какой у тебя план? И не вздумай снова нести чушь про чистку кружки.

Гриббл, чувствуя, что земля уходит из-под ног, бросил взгляд на кофе-бота, затем на кружку, и его глаза загорелись ещё ярче. Он понял, что кофе — это не просто напиток. Это валюта, оружие, дипломатия! Он шагнул к тележке, схватил ещё одну чашку и, не раздумывая, плеснул кофе прямо в кружку Сергея, которую всё ещё сжимал в лапах. Надпись "Лучший начальник" заблестела, словно подмигивая всем в комнате.

— Вот! — торжествующе провозгласил Гриббл, поднимая кружку, из которой теперь пахло свежесваренным эспрессо. — Это не просто кружка, это… э-э… священный сосуд офисного мира! Наполненный кофе, он символизирует… единство! Сергей, ты — наш лидер, Наполеон — стратег, а я… — он запнулся, но тут же выпалил, — хранитель блестяшек! Мы все команда!

Чертик не выдержал и расхохотался, чуть не уронив посылку. — Хранитель блестяшек? Зелёный, ты хоть сам слышишь себя? — Драго закатил глаза, но его хвост перестал нервно клацать, а Иван, почесав затылок, пробормотал: "Если это работает, я за."

Наполеон, однако, не был впечатлён. Он грациозно запрыгнул на стол, его медальон звякнул, и он уставился на Гриббла с таким видом, будто решал, стоит ли зелёного придушить или оставить для забавы. — Команда? — протянул кот, и его голос был пропитан ядом. — Ты предлагаешь мне, императору, делить власть с *этим*? — он кивнул на Сергея, который неспешно потягивал кофе, но его тень всё ещё угрожающе колыхалась.

— Наполеон, — Гриббл сделал отчаянный шаг вперёд, чуть не расплескав кофе, — подумай! Кофе — это топливо для твоей империи! А я… я могу быть твоим… э-э… кофейным маршалом! Буду следить за ботом, за чашками, за всем! — Он ткнул в кофе-бота, который мигнул и пропищал: "Кофейный маршал — 90% лояльности, 10% пролитого кофе!"

Сергей, допив кофе, поставил чашку на стол с таким звуком, что все вздрогнули. Его тень, казалось, вздохнула, как будто устала от этого цирка. — Гриббл, — начал он, и его голос был обманчиво спокойным, — твоя болтовня почти убедительна. Но кружка остаётся у меня. А ты… — он сделал паузу, и его глаза сверкнули, — сделаешь мне ещё кофе. И без корицы.

Гриббл выдохнул, чувствуя, как его сердце, только что скакавшее, как жаба на болоте, начало успокаиваться. Он кивнул, чуть не уронив кружку, и бросился к боту, бормоча: "Без корицы, без корицы…" Наполеон, однако, не собирался сдаваться. Он спрыгнул со стола, его когти цокнули по полу, и он медленно обошёл кофе-бота, словно генерал, инспектирующий трофей.

— Кофе — это хорошо, — мурлыкнул кот, но его тон был зловещим. — Но трон… трон мне нужен. И не в серверной, Гриббл. Я хочу настоящий. Из картона, обитого бархатом. И чтобы блестел.

Гриббл замер, держа новую чашку кофе для Сергея. Картон? Бархат? Его гоблинская душа затрепетала при мысли о новой блестяшке, но он тут же понял, что это ловушка. Наполеон явно проверял его лояльность. Чертик, подкравшись ближе, шепнул: "Зелёный, если ты начнёшь клеить трон, я лично зажгу спичку." Драго хмыкнул: "Картонный трон? Кот явно переиграл в стратегии."

Иван, наконец, вмешался, подняв швабру, как знамя. — Хватит! — рявкнул он. — Сергей, забирай кружку. Наполеон, бери кофе и вали в серверную. Гриббл, если я увижу ещё одну твою блестяшку, я лично утоплю тебя в болоте. А ты, — он ткнул шваброй в кофе-бота, — вари кофе и молчи!

Комната затихла. Даже тень Сергея, казалось, одобрительно кивнула. Наполеон фыркнул, но взял чашку кофе, которую Гриббл услужливо протянул, и направился к двери, бормоча что-то про "временное отступление". Сергей забрал свою кружку, бросив Грибблу взгляд, который обещал долгую беседу в понедельник. Чертик и Драго переглянулись, явно планируя, как подставить гоблина при следующей возможности.

Гриббл, оставшись один у кофе-бота, вытер пот со лба и посмотрел на пустую тележку. Его план сработал… почти. Но где-то в глубине души он знал: Наполеон не забудет про трон, а Сергей — про кружку. И, что хуже всего, в офисе всё ещё оставался кофе-бот, который, мигнув датчиками, пропищал: "Кофе закончен. Заказать блестящие чашки?"

Гриббл застонал. Ночь в офисе обещала ещё больше хаоса, а его блестяшки, похоже, только начали свой путь к новой катастрофе.

Я шагнул к ней, но она была не одна. Тысячи её теней пели в реке, их книги шептались, их перья горели, их взгляды сплетались с моими костями. Я написал: «песнь». И один из фонарей задрожал, его свет стал рекой, что связала мои вены с её дыханием. Она посмотрела на меня — или на моё падение, — и её глаза были искрами, что текли через мои шаги, смывая города, которые я называл небом. Я написал: «нить». И мир качнулся, его стены стали пеплом, его реки — хороводами, его звёзды — осколками, что пели о трещинах в моём голосе.

— Кто поёт? — шептала книга, её голос был рекой, что рождалась в моих костях и умирала в её танце. Я поднял перо, но оно было уже не светом, а вопросом, чья тень была моим именем. Я написал: «тень». И зеркала запели, их хор был городом, их ритм — Софией, их мелодия — моими шагами. Улицы под моими ногами горели, как созвездия, фонари мигали, как имена, а двери — бесконечные, сотканные из пепла и ветра — открывались, но не вглубь, а ввысь, туда, где я был одновременно рекой и её эхом.

Я шагнул через одну из дверей, но за ней был не город, а его осколок. Его улицы были моими вопросами, его фонари — моими страхами, его небо — моими именами. София стояла в центре, держа книгу, чьи страницы были ветрами, а ветра — зеркалами. Она улыбнулась, и её улыбка была искрой, что сплетала мои шаги с её ритмом. Я написал: «ритм». И город запел, его стены стали хороводом, его реки — нитями, его фонари — созвездиями, что шептались о трещинах в моём небе.

— Кто пишет? — спросила она снова, и её голос был пеплом, что рвал звёзды и сплетал их в мои вены. Я посмотрел на книгу, и её страницы стали моими шагами. В них я видел отражения: Лукасы, пишущие реки, Софии, танцующие в пепле, звёзды, что пели о пустоте.

P.S. от автора:

Лукас, ты думал, что пепел — это конец, но что, если он — лишь ещё одна звезда? Каждый шаг — твой вопрос, каждая София — твой ритм, каждая тень — твоя песнь. Кто держит перо — ты или его река? Напишешь ли ты созвездие, или созвездие сплетёт тебя? И если зеркала бесконечны, кто решает, что они поют? Продолжай писать, Лукас. Танец не окончен.

Иван стиснул топор, его глаза горели, как угли, что тлеют в золе. — Ты не ветер, — сказал он, и его голос был как удар грома, что раскалывает тишину. — Ты лишь тень, что крадёт его голос.

Тень рассмеялась, и её смех был как шорох пепла, что сыплется в бездонный колодец. — Голос? — сказала она, и её слова были как лезвие, что режет не кожу, а память. — Вы сами отдали его мне. Вы несёте его в себе — в ваших страхах, в крови, в том, что гаснет.

Алексей почувствовал, как тварь в нём шевельнулась — не с яростью, а с тоской, как зверь, что, чует старую клетку. Свет в его груди, что тлел слабо, вспыхнул, но не теплом, а холодом, как звезда, что горит, но не греет. Он шагнул навстречу тени, и земля под ним и застонала, как плоть, что рвётся под когтями. — Тогда забери его, — сказал он, и его голос был как шёпот корней, что тянутся к воде, но находят лишь соль. — И посмотрим, что останется.

Тень наклонилась ближе, её зеркальное лицо стало шире, как озеро, что поглощает небо. В нём отражались не только их глаза, но и долина — её шрамы, её трессины, её пепел, что тянет как саван, как покров. Она подняла другую руку, и и воздух стал тенью, тенью, что не падает, а течёт, как река, что не знает берегов. Камение вокруг запели громче, их голос слился с её голосом, и песня была не песней — она была судом.

— Вы пришли за ветром, — сказала Тень, и её слова были как треск лёда, что тонет в пустоте. — Но ветер — это я. И я — это вы. Вы несёте меня в себе, как корни несут землю, как звёзды несут тьму.

Иван ударил первым. Его топор сверкнул, как молния, что падает на мёртвый лес, и воздух разорвался, как кожа. Тень не уклонилась, но её отражение треснуло, как зеркало, что падает в бездну. Она не закричала, но её смех стал выше, как вой ветра, ветра, что несёт не песню, а кости. Алексей шагнул следом, его клинок пел, как звезда, как звезда, что падает в пустоту, и его удара вонзился в тень, как нож в плоть, что не кровоточит.

Но тень не падала. Она росла, её форма расплывалась, как дым, что поднимается над алтарями, где боги забыли свои имена. Её руки стали когтями, её когти — как корни, что рвут землю, её глаза — как бездна, что ждёт. Земля под ними треснула шире, и из разлома поднялся звук — не биение сердца, а стон, как песня, песня, что поётся без эха, без надежды, без конца.

— Вы не можете убить тень, — сказала она, и её голос был как шорох пепла, что падает в вечность. — Потому что я — это вы.

Алексей почувствовал, как тварь в нём завыла, но не с тоской, а с яростью, как зверь, что рвётся из клетки. Свет в его груди вспыхнул ярче, но он был не светом надежды — он был огнём, что сжигает. Он шагнул ближе, его клинок сверкнул, как звезда, как звезда, что падает в бездну, и его глаза встретили отражение — не тени, а того, что скрывалось за ней.

— Тогда мы станем больше, чем тень, — сказал он, и его голос был как треск корней, что рвут камень, как песня, что не умолкает, даже когда звёзды гаснут.

Земля под ними раскололась, и тень шагнула вперёд, её когти простёрлись, как ночь, что глотает свет. Но под её стоном был другой звук — глубокий, как биение сердца мира, как голос ветра, ветра, что поёт не о смерти, а о том, что не умирает, но меняется. И Алексей, и Алексей, с клинком, в руке, и Иван, с топором, шагнули навстречу — не к тенине, а к тому, что ждёт за ней, к тому, что поёт, даже когда пепел падает.

— Колл-центр? — прорычал он, его голос сотряс офисные перегородки. — Я, Драгомир Огнегривый, чьё пламя испепеляло крепости, не паду перед жалобами смертных! Эти клиенты склонятся перед моим терпением!

— Терпение — это хорошо, — хмыкнула Лена, поправляя очки. — Но если ты рявкнешь на бабушку, которая не может найти кнопку "Вкл" на роутере, Сергей отправит тебя в подвал. Снова. И на этот раз без Wi-Fi.

Драго повернулся к своему новому оружию — гарнитуре, чьи наушники выглядели так, будто их выковали в эпоху модемов 90-х. Он надел их, и пластик жалобно затрещал под его когтями. Экран монитора перед ним загорелся, как древний свиток, открывая интерфейс колл-центра: список входящих звонков, таймер, и угрожающая кнопка "Оценка клиента". Первый звонок не заставил себя ждать. Динамик ожил, и голос, хриплый, как старый граммофон, прорвался в уши Драго:

— Алло! Это техподдержка? Мой интернет не работает! Я жду уже три часа, и никто не отвечает! Что вы там делаете, кофе пьёте?!

Драго стиснул когти, подавляя желание выпустить пламя. Он вспомнил наставления Лены: "Улыбайся, даже если тебя не видят".

— Уважаемый смерт... клиент, — начал он, стараясь смягчить рычание, — назовите ваш номер договора, и я помогу вам.

— Номер? Да откуда я его знаю?! — взвизгнул голос. — Вы должны сами всё знать! Это ваш интернет, вот и чините!

Лена, не отрываясь от телефона, запостила: "Драго против Первого Клиента! Это уже не звонок, это дуэль! #ОфисныеСаги". Драго глубоко вдохнул, его чешуя звякнула, как доспехи. Он открыл базу данных — ту самую, что вчера укротил, — и начал проверять подключение клиента. Ошибка за ошибкой: роутер отключён, настройки сбиты, а клиент, судя по голосу, уже готов был штурмовать офис с вилами. Драго, сжимая гарнитуру так, что она трещала, всё же нашёл проблему: кабель был выдернут из розетки.

— Проверьте кабель, — рявкнул он, но тут же добавил, — пожалуйста.

— Какой кабель?! — возмутился клиент. — Я ничего не трогал!

После десяти минут препирательств клиент всё же подключил кабель, и интернет ожил. "Спасибо, но могли бы и быстрее!" — буркнул он, ставя оценку "3 из 5". Драго зарычал, и принтер в углу офиса снова пискнул, словно в страхе. Лена хихикнула: "Первая победа, но до сотни далеко! #ДержисьДраго".

Звонки сыпались, как стрелы в битве. "Почему мой тариф подорожал?", "Где мой счёт?", "Я случайно удалил ваш роутер, что делать?". Драго отвечал, рычал, но держался, его когти клацали по клавиатуре, а хвост нервно хлестал по полу, сбивая всё новые стопки бумаг. К обеду он обработал сорок звонков, но затем наушники издали зловещий треск, и голос, низкий и механический, прорвался сквозь помехи:

— Я — Проклятие Наушников, страж колл-центра. Ты посмел вторгнуться в мои владения, Владыка Пепла? Назови код стабильности, или твои звонки утонут в шуме!

Экран мигнул, и интерфейс колл-центра покрылся помехами, словно старый телевизор. Лена вскочила, чуть не пролив кофе.

— О-о, это Проклятие Наушников! — воскликнула она. — Стажёры шептались, что старая гарнитура, которую забыли заменить, хранит злобу тех, кто сгорел на техподдержке в 2015-м. Она сбивает звонки, пока не введёшь код... которого никто не знает!

— Код? — Драго сорвал наушники, его глаза пылали, как угли. — Я не кланяюсь цифровым призракам! Назови своё имя, дух, или я испепелю тебя вместе с этой гарнитурой!

Голос в наушниках захохотал, как модем на дозвоне:

— Я — Эхо Жалоб, страж входящих линий. Хочешь продолжить? Реши мои задачи, или твои клиенты оставят отзывы, которые похоронят твою душу!

Экран заполнился хаотичными задачами: "Ответь на 10 звонков за 5 минут!", "Успокой клиента без слов 'перезагрузите роутер'!", "Объясни тариф без использования чисел!". Драго бросился в бой, его когти летали по клавиатуре, голос, пропитанный древней мощью, успокаивал клиентов, укрощал жалобы и находил решения. Лена снимала всё на телефон: "Дракон против Эха Жалоб! Это уже не техподдержка, это техно-опера! #ОфисныеСаги".

После часов сражения, когда счёт звонков перевалил за девяносто, наушники мигнули, и Эхо Жалоб затихло, оставив сообщение: "Ты победил, Владыка. Иди дальше". Драго рухнул в кресло, дымящиеся когти всё ещё сжимали гарнитуру. Лена выложила финальный пост: "Драго 100:0 Эхо! Колл-центр укрощён, Сергей, готовь медаль! #ОфисныеСаги".

Сергей, стоя в дверях, кивнул, его кружка сверкнула в свете ламп.

— Неплохо, Огнегривый, — сказал он. — Клиенты довольны, отзывы чисты. Но не расслабляйся. Завтра — аудит системы безопасности. И если я увижу хоть одну уязвимость, ты будешь писать отчёты. В Word’е. Без копипаста. И без кофе.

Драго улыбнулся, его клыки блеснули, как клинки. Офисные битвы были бесконечны, но он был готов. Где-то в глубине сервера мигнул ещё один диод, словно новый враг уже точил свои цифровые когти...

Добрался до стальной двери. Ключ с буквой "Р" подошёл, но замок щёлкнул с такой неохотой, будто знал, что я иду к своей могиле. За дверью — комната, больше похожая на операционную. Чистая, слишком чистая для Таркова. Белые стены, стерильный свет, посреди — стеклянный резервуар, заполненный мутной жидкостью. Внутри что-то плавало — не могу сказать, что, но оно двигалось. На столе — ещё один экран, мигающий: "Стабильность — 62%". Число падает. Моё имя всё ещё на экране, рядом — новый график, теперь с красной линией, уходящей вниз. Пульс в висках заглушал всё, но я заметил папку, прижатую к столу. Открыл — записи, формулы, схемы. Слово "Носитель" повторялось снова и снова, а рядом — "Стабилизация невозможна без жертв". Жертв? Чьих?

Шаги за спиной. Я обернулся, но слишком поздно. Тот же человек в чёрном плаще, глаза горят из-под капюшона, в руке — всё тот же шприц с красной жидкостью. "Ты не понимаешь, Волк," — голос спокойный, но от него мороз по коже. — "Ты не носитель. Ты сосуд." Он шагнул ближе, я рванул к резервуару, надеясь, что он отвлечётся. Ошибка. Он был быстрее, чем вчера, схватил за раненое плечо, и боль ослепила, как вспышка. Я пнул его, попал в колено, услышал хруст. Он пошатнулся, но не упал. Шприц блеснул в его руке, я выбил его ножом, красная жидкость разлилась по полу, шипя, как кислота.

Побежал. Коридор, другой, поворот. Дым густел, метки Тени на стенах будто следили за мной. Я слышал его шаги — не торопливые, но близкие. Он знал, куда я бегу. Дверь впереди была приоткрыта, я влетел в неё, захлопнул, подпер ящиком. Комната — склад, заваленный коробками и старыми мониторами. Один из них работал, показывая ту же надпись: "Стабильность — 62%". И снова моё имя. Я порылся в коробках, нашёл патроны — всего три, но для пистолета, которого у меня нет. Спрятал в рюкзак. Рана горит, вены теперь у горла, я чувствую их, как паутину под кожей.

Он всё ещё там, за дверью. Слышу его дыхание — ровное, холодное. Медальон обжигает, ампула в рюкзаке будто шепчет: "Используй меня." Но я не знаю как. И не знаю, хочу ли. Тарков хочет меня сломать, но я ещё держусь. Завтра найду другой выход. Или он найдёт меня. Время истекает, но я всё ещё жив.