Романовы

Мы живём и работаем без поддержки Государства. Любая Ваша осознанная поддержка поможет нам сохранить реальную, подлинную Российскую историю! И мы "не сидим на месте"
https://www.memorialromanovyh.info/sohranit-memorialromanovy...
.
Информируем, что рпц угрожает Мемориалу Романовых (он же Поросенков Лог) ПОЛНЫМ УНИЧТОЖЕНИЕМ через религиозную застройку!!!! А на то, что это опять рпц...указывает слишком многое!

ЧЕМ МОГУТ ПОМОЧЬ ЛЮДИ? ЧЕМ МОЖЕТ ПОМОЧЬ КАЖДЫЙ ИЗ ВАС?
.
Массовым, коллективным обсуждением на всех доступных интернет площадках, блогах, газетах, прессе, перепостами в социальных сетях, распространением в официальных обращениях в курирующий религиозные организации орган при Администрации Президента Российской Федерации.
.
НУЖНО ЛИ СОХРАНИТЬ ПОСЛЕДНИЙ ПОДЛИННЫЙ ИЗ УРАЛЬСКОЙ ИСТОРИИ НИКОЛАЯ II ОБЪЕКТ В ПЕРВОЗДАННОМ, И АУТЕНТИЧНОМ ВИДЕ (ЭТО МЕСТО СОХРАНИЛОСЬ С СОБЫТИЙ 1918 ГОДА ПРАКТИЧЕСКИ БЕЗ ИЗМЕНЕНИЙ)?
.
ИЛИ ПРЕВРАТИТЬ, В УГОДУ ПАРЫ ЧЕЛОВЕК В РЕЛИГИОЗНЫЙ???? ЗАБЕТОНИРОВАТЬ, ЗААСФАЛЬТИРОВАТЬ, ЗАСТРОИТЬ, ВЫРУБИТЬ ЛЕС...
.
ВЫ ОСОЗНАЕТЕ, ЧТО МОЖЕТ ПРОИЗОЙТИ?
.
ПРИ ТАКОМ РАСКЛАДЕ ОБЩЕСТВО НАВСЕГДА ПОТЕРЯЕТ ВСЮ ИСТОРИЧЕСКУЮ ЦЕННОСТЬ И ЦЕЛОСТНОСТЬ ОБЪЕКТА...
.
Отметим, что религиозных объектов в столице Урала достаточно. Даже "на линии": Коптяки - Шувакиш - 7 ключей - Сортировка, только на данный момент их как минимум 3.
Духовным центром конечно же должен остаться монастырь "Ганина яма". А Поросенков Лог светским и хранящим подлинную историю!
---—
Текстовый вариант пресс-конференции https://www.memorialromanovyh.info/119

Подробности и документы https://www.memorialromanovyh.info/obschestvennie-obsujenia

Приглашаем на наши глобальные интереснейшие экскурсии. Весь небольшой доход идёт на стратегические цели благотворительного фонда Мемориал Романовых
https://memorialromanovyh.info/ekskursii


Редкие книги и ценные вещи в интернет магазине могут стать Вашими
https://memorialromanovyh.info/internet-magazin
Весь доход также идёт на стратегические цели благотворительного фонда Мемориал Романовых


ЧИТАЙТЕ И ДРУГИЕ РАЗДЕЛЫ САЙТА!
ВСЯ АКТУАЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ РАЗМЕЩАЕТСЯ И РАЗМЕЩЕНА ТАМ!

В Крыму, на Южном берегу, в Кореизе, есть парк, окруженный высокой зубчатой стеной. Среди пальм там скрывается белоснежный дворец с серебристыми куполами, причудливым восточным декором и арабской надписью над входом: «Да благословит Аллах входящего». Это дворец Дюльбер (в переводе с тюркского – «прекрасный») – имение великого князя Петра Николаевича (внука Николая I). Построенный в середине 90-х годов XIX века, в первые десятилетия своего существования Дюльбер стал свидетелем весьма драматических событий. Но сначала предыстория.

Великий князь Пётр Николаевич больше всего на свете интересовался архитектурой – хотя по должности ему положено было интересоваться совсем другими вещами, он ведь Романов, а значит на военной службе числился с рождения. Но здоровье у Петра Николаевича было слабое - туберкулёз гнал его из Петербурга в тёплые края, так что он всё больше путешествовал по странам Магриба и Ближнего Востока. Привёз оттуда много зарисовок и сам спроектировал себе дворец, построить который, впрочем, пригласил архитектора Николая Краснова (того самого, который позже будет строить царский дворец в Ливадии и Юсуповский дворец. Но именно Дюльбер стал его первым заказом от представителя царствующей династии).

Известно, что Николай Краснов при строительстве Дюльбера проявил чудеса изобретательности, обходясь самыми дешевыми материалами. Дело в том, что в момент столь масштабного строительства великий князь Пётр Николаевич испытывал серьёзные финансовые затруднения. Поэтому строительство дворца в основном было оплачено из карманов московских купцов, и прежде всего, Василия Алексеевича Хлудова, которого лестное знакомство с великим князем совершенно разорило.

Когда в 1897 году строительство необычного дворца было завершено, он стал вторым объектом (после Воронцовского дворца), который желала посетить респектабельная публика и зарубежные гости. Сам великий князь так полюбил это место, что каждый год по несколько месяцев проживал здесь со своей семьей. Но так было до революционных событий, захлестнувших страну в начале 1917 года.

Уже в следующем, 1918-м, в Дюльбере оказались под домашним арестом пятнадцать членов семьи Романовых. В их числе сам владелец имения Пётр Николаевич с супругой и двумя детьми, его родной брат, великий князь Николай Николаевич (любимец армии, Верховный Главнокомандующий в начале Первой мировой войны), с женой - черногорской принцессой и ее двумя детьми от первого брака. Среди арестантов была и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна со своей дочерью, великой княгиней Ксенией Александровной, и зятем, великим князем Александром Михайловичем (знаменитым Сандро, внуком Николая I и двоюродным дядей Николая II). Вместе с ними в Дюльбер отправились и шестеро их сыновей, носивших титул князей императорской крови.

Некоторых оказавшихся на тот момент в Крыму членов семьи Романовых новая власть, впрочем, отпустила: в частности дочь Ксении и Сандро, Ирина, с мужем Феликсом Юсуповым остались на свободе и пытались наладить связь с пленниками Дюльбера. Феликс Юсупов вспоминал: «Навещать их позволили только нашей двухлетней дочери. Дочка стала нашим почтальоном. Няня подводила ее к воротам именья. Малышка входила, пронося с собой письма, подколотые булавкой к ее платьицу. Тем же путем посылался ответ. Даром что мала, но письмоноша наша ни разу не сдрейфила. Таким образом знали мы, как живут пленники.

Кормили их скверно и скудно. Повар Корнилов, впоследствии хозяин известного парижского ресторана, старался, как мог, варил щи из топора. Чаще всего были суп гороховый да черная каша. Неделю питались ослятиной. Еще одну – козлятиной. ... Зная, что по временам они гуляют в парке, жена придумала способ поговорить с братьями. Мы шли выгуливать собак у стен именья. Ирина что-нибудь кричала собакам, и мальчики тотчас влезали на стену. Завидев поблизости охранника, они спрыгивали обратно, а мы преспокойно шли дальше. Увы, скоро нас раскусили и свиданья у стен пресекли».

На самом деле, арест этот был не таким уж и жестоким, как может показаться из воспоминаний Феликса Юсупова. После октябрьской революции узников свезли в Дюльбер из родовых крымских имений вовсе не ради ужесточения режима. А ради их... спасения. За толстыми и высокими стенами Дюльбера революционные матросы Севастопольского совета рабочих и солдатских депутатов спасали Романовых от других революционных матросов - Ялтинских. Дело в том, что в декабре 1917 года Ялтинский совет постановил немедленно расправиться со всеми Романовыми, просто более дисциплинированные севастопольцы ждали прямых распоряжений от Ленина. Дошло до того, что за зубцами стен Дюльбера разместили пулемёты – к бою красных с красными готовились всерьёз.

Непосредственный участник событий, великий князь Александр Михайлович (Сандро), писал в своих воспоминаниях: «Я никогда не думал о том, что прекрасная вилла Петра Николаевича имеет так много преимуществ с чисто военной точки зрения. Когда он начал ее строить, мы подсмеивались над чрезмерной высотой его толстых стен и высказывали предположение, что он, вероятно, собирается начать жизнь «Синей бороды». Но наши насмешки не изменили решения Петра. Он говорил, что никогда нельзя знать, что готовит нам отдаленное будущее.

Благодаря его предусмотрительности Севастопольский совет располагал в ноябре 1917 года хорошо защищенной крепостью... События последующих пяти месяцев подтвердили справедливость опасений новых тюремщиков. Через каждую неделю Ялтинский совет посылал своих представителей в Дюльбер, чтобы вести переговоры с нашими неожиданными защитниками. Тяжелые подводы, нагруженные солдатами и пулеметами, останавливались у стен Дюльбера. Прибывшие требовали, чтобы к ним вышел комиссар Севастопольского совета, товарищ Задорожный. Он, здоровенный парень двух метров росту, приближался к воротам и расспрашивал новоприбывших о целях визита. Мы же, которым в таких случаях было предложено не выходить из дома, слышали через открытые окна обычно следующий диалог:
— Задорожный, довольно разговаривать! Надоело! Ялтинский совет предъявляет свои права на Романовых, которых Севастопольский совет держит за собою незаконно. Мы даем пять минут на размышление.
— Пошлите Ялтинский совет к черту! Вы мне надоели. Убирайтесь, а не то я дам отведать Севастопольского свинца!
— Они вам дорого заплатили, товарищ Задорожный?
— Достаточно, чтобы хватило на ваши похороны!

Молодой человек в кожаной куртке и таких же галифе, бывший представителем Ялтинского совдепа, пытался нередко обратиться с речью к севастопольским пулеметчикам, которых хотя и не было видно, но чье присутствие где-то на вершине стен он чувствовал. Он говорил об исторической необходимости бороться против контрреволюции, призывал их к чувству пролетарской справедливости и упоминал о неизбежности виселицы для всех изменников. Но те молчали. Иногда они бросали в него камнями или окурками. <…> Великий князь Николай Николаевич не мог понять, почему я вступал с Задорожным в бесконечные разговоры.

Это я и сам прекрасно понимал, но, должен был сознаться, что в грубости манер нашего тюремщика, в его фанатической вере в революцию было что-то притягательное. Во всяком случае, я предпочитал эту грубую прямоту двуличию комиссара Временного Правительства.

Каждый вечер, пред тем, как идти ко сну, я полушутя задавал Задорожному один и тот же вопрос: «Ну что, пристрелите вы нас сегодня ночью?» Его обычное обещание не принимать никаких решительных мер до получения телеграммы с севера меня до известной степени успокаивало. По-видимому, моя доверчивость ему нравилась, и он спрашивал у меня часто совета в самых секретных делах.

Однажды он явился ко мне по очень деликатному вопросу:
— Послушайте, — неловко начал он, — товарищи в Севастополе боятся, что контрреволюционные генералы пошлют за вами подводную лодку... — Что за глупости, Задорожный? Вы же служили во флоте и отлично понимаете, что подводная лодка здесь пристать не может. Обратите внимание на скалистый берет, на приливы и глубину бухты. Подводная лодка могла бы пристать в Ялте или в Севастополе, но не в Ай-Тодоре.
— Я им обо всем этом говорил, но что они понимают в подводных лодках! Они посылают сегодня сюда два прожектора, но вся беда заключается в том, что никто из здешних товарищей не умет с ними обращаться. Не поможете ли вы нам? (он знал, что я прекрасно разбираюсь в технике).

Я с готовностью согласился помогать им в борьбе с мифической подводной лодкой, которая должна была нас спасти. Моя семья терялась в догадках по поводу нашего мирного сотрудничества с Задорожным. Когда прожекторы были установлены, мы пригласили всех полюбоваться их действием. Моя жена решила, что Задорожный, вероятно, потребует, чтобы я помог нашему караулу зарядить винтовки пред нашим расстрелом...

Около полуночи Задорожный постучал в дверь нашей спальной и вызвал меня. Он говорил грубым шепотом:
— Мы в затруднительном положении. Давайте, обсудим, что нам делать. Только что звонил по телефону Севастополь и велел готовиться к нападению. Они высылают к нам пять грузовиков с солдатами, но Ялта находится отсюда, ближе, чем Севастополь. Пулеметов я не боюсь, но что мы будем делать, если ялтинцы пришлют артиллерию. Лучше не ложитесь и будьте ко всему готовы. Если нам придется туго, вы сможете, по крайней мере, хоть заряжать винтовки... Я понимаю, что все это выглядит довольно странно, — добавил Задорожный, — но я хотел бы, чтобы вы уцелели до утра. Если это удастся, вы будете спасены.
— Что вы хотите этим сказать? Разве правительство решило нас освободить?
— Не задавайте мне вопросов. Будьте готовы.

Он быстро удалился, оставив меня совершенно озадаченным. Я сел на веранде. Была теплая апрельская ночь, и наш сад был полон запаха цветущей сирени. Я сознавал, что обстоятельства складываются против нас. Стены Дюльбера, конечно, не могли выдержать артиллерийской бомбардировки. ... Моя жена появилась в дверях и спросила, в чем дело.
— Ничего особенного. Задорожный просил меня присмотреть за прожекторами...
— Скажи мне правду, — просила меня жена, — я вижу, что ты взволнован. В чем дело? Ты получил известия о Никки? Что-нибудь нехорошее?
Я передал ей точности мой разговор с Задорожным. Она с облегчением вздохнула. Она не верила, что сегодня ночью с нами случится что-нибудь плохое. ... Между тем, время шло. Часы в столовой пробили час. Задорожный прошел мимо веранды и сказал мне, что теперь их можно было ожидать с минуты на минуту.
— Жаль, — заметила моя жена, — что они забрали Библию мамы. Я бы наугад открыла ее, как это мы делали в детстве, и прочла, что готовит нам судьба (эту Библию Мария Фёдоровна, будучи ещё принцессой Дагмар, привезла из Дании. Она сопровождала её всю жизнь, но при обыске была изъята в качестве контрреволюционного материала. Мария Фёдоровна умоляла взять взамен её драгоценности, но делавшие обыск не согласились. Когда пройдет 10 лет, и вдовствующая императрица будет жить в Копенгагене, она получит посылку и обнаружит в ней ту самую Библию. Один датский дипломат случайно увидел её у московского букиниста, купил и прислал Марии Фёдоровне. Это было незадолго до ее смерти, прим.)

... Я направился в библиотеку, - продолжал Александр Михайлович, - и принес карманное издание Священного Писания, которого летом не заметили делавшие у нас обыск товарищи. Ксения открыла ее, а я зажег спичку. Это был 28 стих 2 главы книги Откровения Иоанна Богослова: «И дам ему звезду утреннюю».

— Вот видишь, — сказала жена, — всё будет благополучно!
Её вера передалась и мне. Я сел и заснул в кресле. ... В шесть часов утра зазвонил телефон. Я услыхал громкий голос Задорожного, который взволнованно говорил: «Да, да… Я сделаю, как вы прикажете…» Он вышел снова на веранду. Впервые за эти пять месяцев я видел, что он растерялся.
— Ваше Императорское Высочество, — сказал он, опустив глаза, — немецкий генерал прибудет сюда через час.
— Немецкий генерал? Вы с ума сошли, Задорожный. Что случилось?
— Пока ещё ничего, но я боюсь, что если вы не примете меня под свою защиту, то что-то случится со мною.
— Как могу я вас защищать? Я вами арестован.
— Вы свободны. Два часа тому назад немцы заняли Ялту.

...Ровно в семь часов в Дюльбер прибыл немецкий генерал. Я никогда не забуду его изумления, когда я попросил его оставить весь отряд революционных матросов во главе с Задорожным для охраны Дюльбера и Ай-Тодора. Он, вероятно, решил, что я сошел с ума.

«Но ведь это же совершенно невозможно!» — воскликнул он по-немецки, по-видимому, возмущенный этой нелогичностью.
Неужели я не сознавал, что Император Вильгельм II и мой племянник Кронпринц никогда не простят ему его разрешения оставить на свободе и около родственников Его Величества этих ужасных убийц? Я должен был дать ему слово, что я специально напишу об этом его шефам и беру всецело под свою ответственность эту безумную идею».

Таким образом Романовы, уже совершенно свободные, ещё некоторое время продолжали жить в Дюльбере, благодаря за своё спасение Бога, давшего им надежду на «утреннюю звезду», крепкие зубчатые стены Дюльбера и матроса Задоржного. И только сожалея о том, что другие великие князья, Николай и Георгий Михайловичи (родные братья Сандро), а еще Дмитрий Константинович и Павел Александрович, их не послушали и не приехали к ним в Крым из Петрограда, где угодили под арест (уже после отъезда спасшихся в Крыму Романовых тех четырёх великих князей расстреляют в Петропавловской крепости).

В Крыму же жизнь мало-помалу наладилась. Феликс Юсупов вспоминал: «Старики вздыхали с облегчением, но все ж и с опаской, а молодежь просто радовалась жизни. Радость хотелось выплеснуть. Что ни день, то теннис, экскурсии, пикники. ... В мае в Ялту прибыл адъютант императора Вильгельма. Привез от кайзера предложение: русский престол любому Романову в обмен на подпись его на Брест-литовском договоре. Вся императорская семья отвергла сделку с негодованием. Кайзеров посланник просил у тестя моего переговорить со мной. Великий князь отказал, сказав, что в семье его не было, нет и не будет предателей. ...
Накануне одной из наших увеселительных прогулок разнесся слух, что царь и семья его убиты. Но столько тогда рассказывалось всяких небылиц, что мы перестали им верить. Не поверили и этому, и веселье наше не отменили...Несколько дней спустя слух и в самом деле опровергли. Напечатали даже письмо офицера, якобы спасшего государево семейство. Но, увы! Вскоре стала известна правда. Хотя и тут императрица Мария Фёдоровна верить отказывалась. До последних своих дней она надеялась увидеть сына...

Когда весной 1919 года красные подошли к Крыму, поняли мы, что это конец. Однако утром 7 апреля командующий британскими военно-морскими силами в Севастополе явился к императрице Марии Фёдоровне и сообщил, что король Георг V, в силу сложившихся обстоятельств сочтя отъезд государыни необходимым и безотлагательным, предоставил в её распоряжение броненосец «Мальборо».

Командующий настаивал на отплытии ее и членов ее семьи вечером того же дня. Сначала императрица решительно отказалась. Мы с трудом убедили её, что отъезд необходим. ... Императрица поручила мне отнести великому князю Николаю Николаевичу письмо, в котором сообщала, что уезжает, и предлагала ему и семье ехать с нею.

На другой день отплыли и мы вместе с моими родителями. Тотчас вслед за нами из ялтинского порта отчалил корабль с нашими офицерами, ехавшими присоединиться к белой армии. «Мальборо» еще не поднял якорь, и, стоя на носу броненосца, императрица смотрела, как они уплывали. Из глаз у нее текли слезы... А молодежь, плывшая на верную смерть, приветствовала свою государыню, замечая за ней высокий силуэт великого князя Николая Николаевича, их бывшего главнокомандующего».

Тогда на борту линкора Россию покинули 15 выживших членов семьи Романовых и семья князей Юсуповых. Никто из них на Родину больше не вернулся.

Мне пришло в голову, что, хотя я и не большевик, однако не мог согласиться со своими родственниками и знакомыми и безоглядно клеймить все, что делается Советами только потому, что это делается Советами. Никто не спорит, они убили трех моих родных братьев, но они также спасли Россию от участи вассала союзников. Некогда я ненавидел их, и руки у меня чесались добраться до Ленина или Троцкого, но тут я стал узнавать то об одном, то о другом конструктивном шаге московского правительства и ловил себя на том, что шепчу: "Браво!". Как все те христиане, что "ни холодны, ни горячи", я не знал иного способа излечиться от ненависти, кроме как потопить ее в другой, еще более жгучей. Предмет последней мне предложили поляки.

Когда ранней весной 1920-го я увидел заголовки французских газет, возвещавшие о триумфальном шествии Пилсудского по пшеничным полям Малороссии, что-то внутри меня не выдержало, и я забыл про то, что и года не прошло со дня расстрела моих братьев. Я только и думал: "Поляки вот-вот возьмут Киев! Извечные враги России вот-вот отрежут империю от ее западных рубежей!". Я не осмелился выражаться открыто, но, слушая вздорную болтовню беженцев и глядя в их лица, я всей душою желал Красной Армии победы.

Не важно, что я был великий князь. Я был русский офицер, давший клятву защищать Отечество от его врагов. Я был внуком человека, который грозил распахать улицы Варшавы, если поляки еще раз посмеют нарушить единство его империи. Неожиданно на ум пришла фраза того же самого моего предка семидесятидвухлетней давности. Прямо на донесении о "возмутительных действиях" бывшего русского офицера артиллерии Бакунина, который в Саксонии повел толпы немецких революционеров на штурм крепости, император Николай I написал аршинными буквами: "Ура нашим артиллеристам!".

Сходство моей и его реакции поразило меня. То же самое я чувствовал, когда красный командир Буденный разбил легионы Пилсудского и гнал его до самой Варшавы. На сей раз комплименты адресовались русским кавалеристам, но в остальном мало что изменилось со времен моего деда.

- Но вы, кажется, забываете, — возразил мой верный секретарь, — что, помимо прочего, победа Буденного означает конец надеждам Белой Армии в Крыму.

Справедливое его замечание не поколебало моих убеждений. Мне было ясно тогда, неспокойным летом двадцатого года, как ясно и сейчас, в спокойном тридцать третьем, что для достижения решающей победы над поляками Советское правительство сделало все, что обязано было бы сделать любое истинно народное правительство. Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам III Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня Советы вынуждены проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае I: защищать рубежи государства любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе! Сейчас я уверен, что еще мои сыновья увидят тот день, когда придет конец не только нелепой независимости прибалтийских республик, но и Бессарабия с Польшей будут Россией отвоеваны, а картографам придется немало потрудиться над перечерчиванием границ на Дальнем Востоке.

В двадцатые годы я не отваживался заглядывать столь далеко. Тогда я был озабочен сугубо личной проблемой. Я видел, что Советы выходят из затянувшейся гражданской войны победителями. Я слышал, что они все меньше говорят на темы, которые занимали их первых пророков в тихие дни в "Кафе де Лила", и все больше о том, что всегда было жизненно важно для русского народа как единого целого. И я спрашивал себя со всей серьезностью, какой можно было ожидать от человека, лишенного значительного состояния и ставшего свидетелем уничтожения большинства собратьев: "Могу ли я, продукт империи, человек, воспитанный в вере в непогрешимость государства, по-прежнему осуждать нынешних правителей России?"

Ответ был и "да" и "нет". Господин Александр Романов кричал "да". Великий князь Александр говорил "нет". Первому было очевидно горько. Он обожал свои цветущие владения в Крыму и на Кавказе. Ему безумно хотелось еще раз войти в кабинет в своем дворце в С.-Петербурге, где несчетные книжные полки ломились от переплетенных в кожу томов по истории мореплавания и где он мог заполнить вечер приключениями, лелея древнегреческие монеты и вспоминая о тех годах, что ушли у него на их поиски.

К счастью для великого князя, его всегда отделяла от господина Романова некая грань. Обладатель громкого титула, он знал, что ему и ему подобным не полагалось обладать широкими познаниями или упражнять воображение, и поэтому при разрешении нынешнего затруднения он не колебался, поскольку попросту обязан был положиться на свою коллекцию традиций, банальных по сути, но удивительно действенных при принятии решений. Верность родине. Пример предков. Советы равных. Оставаться верным России и следовать примеру предков Романовых, которые никогда не мнили себя больше своей империи, означало допустить, что Советскому правительству следует помогать, не препятствовать его экспериментам и желать успеха в том, в чем Романовы потерпели неудачу.

Оставались еще советы равных. За одним-единственным исключением, они все считали меня сумасшедшим. Как это ни покажется невероятным, я нашел понимание и поддержку в лице одного европейского монарха, известного проницательностью своих суждений.

- Окажись вы в моем положении, — спросил я его напрямик, — позволили бы вы своей личной обиде и жажде мщения заслонить заботу о будущем вашей страны?

Вопрос заинтересовал его. Он все серьезно взвесил и предложил мне перефразировать вопрос.

- Давайте выразим это иначе, — сказал он, словно обращался к совету министров. — Что гуще: кровь или то, что я назвал бы "имперской субстанцией". Что дороже: жизнь ваших родственников или дальнейшее воплощение имперской идеи? Мой вопрос — это ответ на ваш. Если то, что вы любили в России, сводилось единственно к вашей семье, то вы никогда не сможете простить Советы. Но если вам суждено прожить свою жизнь, подобно мне желая сохранения империи, будь то под нынешним знаменем или под красным флагом победившей революции — то зачем колебаться? Почему не найти в себе достаточно мужества и не признать достижения тех, кто сменил вас?

© Александр Романов "Книга воспоминаний", 1933 год

Все помнят события, приведшие к гибели последнего императора России. Чуть меньше людей знают, что Николай II усилиями Русской Православной церкви причислен к лику святых.

Каково же было финансовое благосостояние императора и откуда оно произошло?

Изначально идея монархии подразумевает полное владение той территорией, которой правишь. По этой причине короли, императоры, графы, бароны и другие землевладельцы в Средние века доходы со своей земли вполне обосновано считали своими личными.

В России такая ситуация продолжалась вплоть до эпохи Петра I. Он первым разделил свой карман и государственный, создав Кабинет Его Императорского Величества. Кабинет среди прочего вел учет личного имущества царской семьи и следил за своевременностью выплат царской семье. Своей семье он назначил выплату жалования за занимаемые должности. Но так как семья была в то время небольшой, то и денег выделялось совсем не много. Сам Пётр выделил себе жалование в 300 рублей, как полковнику и ещё примерно столько же, как морскому офицеру.

Но уже его дочь Елизавета не стала разделять папенькин аскетизм и жила на широкую ногу. Одних только платьев в её гардеробе было обнаружено около 15 тысяч.

Вернёмся к Николаю II. У него было несколько источников дохода:

- ежегодные ассигнования из средств Государственного казначейства - 11 млн. рублей

- доходы от удельных земель - 2,5 млн. рублей (к 1896 году уже 20 млн. рублей)

- проценты от капиталов, хранившихся за границей в английских и германских банках

- подарки отечественных и иностранных лиц

- ежегодные пополнения из государственной казны (с 1900 года ежегодно выделялось 16 млн. рублей)

Сколько же это в пересчёте на современные деньги? За доллар тогда давали примерно 2 рубля. Инфляция доллара за эти сто с небольшим лет известна – примерно 25 раз. Т.е. 1 царский рубль – это примерно 13 нынешних долларов, или, по курсу на июль 2024 года — 18 миллиардов 300 миллионов рублей (примерно)

Это — из казны государства и ежегодно!

А доходы с земель — почти 23 миллиарда рублей.

Где же хранились эти деньги? Тут члены императорской фамилии могли бы показать мастер-класс на тему инвестиций. Часть денег лежала на депозитных счетах в российских и иностранных банках, часть — в драгоценностях. Но львиная доля — в акциях угольных шахт, нефтяных месторождений и в акциях железных дорог (самые прибыльные в то время).

Для обеспечения заграничного благосостояния детей с ноября 1905 по июль 1906 года на десяти секретных анонимных счетах в Германском имперском банке были размещены 462.936 ф. ст. и 9.487.100 германских марок (около 8,76 млн. рублей). В 1906-1913 годах Романовы открывают собственные анонимные секретные счета на огромные суммы в банках Германии, Англии, Франции. Во Франции до мировой войны, согласно исследованиям У.Кларка, находились 648 млн. франков царских активов (примерно 220 млн. рублей).

В настоящее время установлено, что Николаем II в период с 1905 по 1917 годы было вывезено золота в слитках и монете в США, Великобританию и другие страны на сумму в несколько десятков миллионов рублей.

Таким образом, в начале ХХ века за рубежом у царской семьи имелось от 100 до 300 млн. рублей в ценных бумагах, иностранной валюте и золоте, ежегодные проценты от которых составляли от 4 до 12 млн. рублей.

Общий же капитал (вклады, ценные бумаги, движимое и недвижимое имущество) составлял примерно 300 миллиардов современных долларов, что делает семью Романовых самой богатой на начало XX века и пятой по богатству за всё прошлое тысячелетие!

"Скидавай все!". В грубых, простых и таких бесстыдных словах мужика было столько власти, столько силы, что красавица-дворянка покорилась. Роняя слезы, начала потихоньку разоблачаться, думая только о черных, неистовых глазах, что так бесстыдно ее изучали.

Переступив босыми ногами через скользнувшее на пол платье, Хиония вспомнила вдруг слова "старца", обращенные к той графинюшке, что с таким благоговением съела хлебную крошку из его бороды:

"Пусть унижается графинюшка. Гордыня - это грех".

Вот теперь и ей придется унизиться, чтобы исцелиться. Но ее "хлебная крошка" будет иной, совсем иной...

--------

Летом 1909 года императрица Александра Федоровна предложила духовнику царской семьи архиепископу Феофану (в миру Василию Дмитриевичу Быстрову) совершить "инспекционную поездку" в сибирское село Покровское, вотчину 40-летнего на тот момент "старца" Григория Распутина.

Феофан, в свое время познакомивший Распутина с черногорскими княжнами Милицей и Анастасией, которые, собственно говоря, и ввели Григория в императорскую семью, к 1909 году разочаровался в "старце", поверил настойчивым слухам о хлыстовстве Распутина, о "радениях" того в бане со знатными дамами, приезжавшими в Покровское "из самого Петербурга".

Свои подозрения в адрес Григория архиепископ высказал императрице и та, раздосадованная нападками на дорогого "Друга", поручила Феофану самолично отправиться в Сибирь и на месте доподлинно установить истину.

Владыка, несмотря на то, что был болен, покорно исполнил поручение государыни, но ничего порочного в Покровском не обнаружил и сведений о хлыстовских радениях у Григория в бане не добыл.

Феофан, человек невероятно набожный и демонстрировавший в жизни подлинные чудеса аскетизма, ощущал вину перед Отечеством и народом за то, что ввел Распутина в царскую семью. Архиепископ не удовлетворился итогами своего расследования в Покровском, тем более, что слухи о блудной жизни "старца" все ширились. Феофан был уверен, что значительная часть эти слухов - правда, однако, доказательств у владыки до поры до времени не было.

Но вот в конце 1910 года архиепископ получил письмо от офицерской вдовы Хионии Матвеевны Берландской. Женщина, называвшая свое послание священнику исповедью, рассказала Феофану историю своего знакомства с Распутиным и о том, что с нею сделал "старец".

Хиония Матвеевна вступила в брак в возрасте 23 лет. Считалась настоящей красавицей, хотя имела изъян - одна нога у нее была немного короче другой, из-за чего Хиония прихрамывала при ходьбе. Поначалу брак был благополучным, но затем супруг начал изменять женщине. Берландской стало известно об изменах, она съехала от мужа к родителям и потребовала развод.

Офицер молил жену о прощении и, не получив оного, пустил себе пулю в лоб.

«С таким чувством жила и страдала, все время была в работе, посте, не спала и не ела, ходила, не отдавая отчета, что на мне надето… дошла до того, что не могла стоять в церкви, от пения делалось дурно… Так жила постоянно одинокая, без улыбки, с тяжким камнем».

Хиония вдруг поняла, что супруг был ей очень дорог, что она стала невольной причиной его гибели. Состояние женщины было таково, что она большую часть времени проводила в постели и сама едва не наложила на себя руки.

Видя, как страдает Хиония, ее подруга предложила ей "познакомиться с одним человеком, мужичком, который очень успокаивает душу и говорит сокровенное сердца".

В те годы среди дам высшего света была большая мода на религиозную экзальтацию, на всякого рода юродивых и "старцев" из народа. Берладская заинтересовалась предложением подруги, поднялась с постели, стала готовиться к встрече с "успокоителем душ".

Вскоре "мужичок" этот пришел к даме в гости. Им оказался сибирский крестьянин Григорий Ефимович Распутин.

"Звонок. Торопливо раздеваясь, быстро, быстро подбежал ко мне человек с особенным взглядом, положил руку на темя головы и проговорил: «Ведь у Господа были ученики, и то один из них повесился, так это у Господа, а ты-то что думаешь?». Глубоко вошла эта фраза в мою тайну души и как бороздой раскопошила и встряхнула. Я как-то ожила: сказано было так твердо, как бы снялось горе с меня этими словами… Я хотела еще видеть его… Хотелось знать, что в нем и кто он… Мне уже хотелось расправить свое скорченное нутро, как замерзшему воробью — крылья в тепле".

Григорий Ефимович нашел для страдающей дамы правильные слова. Хионии стало легче, произошедшее с ней несчастье позабылось, муж, пускающий себе пулю в лоб, перестал являться женщине во снах. Теперь ей снился Распутин.

Без общения со старцем Хиония не могла жить, ей необходимо было видеть Григория Ефимовича, слышать его наставления, уверения в том, что она не виновата в смерти мужа (что, на самом деле, так и было):

"Меня ласкал он, говорил, что грехов на мне нет… и так постепенно у меня созрело убеждение полного спасения и — что все мои грехи он взял на себя, и с ним я в раю… Кто уходил от него, те, по его убеждению, не спасались как отступники от Святого. Я стала жить: явилось сознание жизни христианской, желание исправиться и следить за собой… Я уже ходила в церковь… Меня мучило то, что я пользуюсь любовью учителя, научаюсь духовной жизни и беру с усладой, а к самому ему не влекло".

Распутин с удовольствием встречался с Берладской, наставлял ее на путь истинный. В то время у Григория Ефимовича уже были великосветские поклонницы, но Хиония отличалась в выгодную сторону красотой. На очаровательную вдову у старца явно были планы, выходящие за пределы словесной "ласки".

Планы эти Григорий Ефимович решил реализовать на своей малой родине, в селе Покровское.

Родственники Хионии Матвеевны видя в ней "перемену от смерти к жизни", согласились отпустить ее с сыном в Тобольскую губернию. Отправились на поезде - Григорий Ефимович, его великосветская "сестра", Берладская и ее сынишка десяти лет от роду.

Доехали благополучно. Хиония Матвеевна была поражена тем, как обращался Григорий Ефимович со своей поклонницей. "Сестра", которая, помимо прочего, была графиней, достала крошку из бороды Распутина и ... с благоговением съела ее.

"Пусть унижается графинюшка, - сказал Берладской "старец", - Гордыня - это грех".

В Покровском у Григория Ефимовича оказался превосходный двухэтажный дом - ничуть не хуже дома какого-нибудь городского купца. Но спать легли по-крестьянки, - в одном большом помещении с русской печкой. Как стемнело, так все для Хионии Матвеевны и началось.

Наутро Распутин снова "ласкался" к Берладской, что вызвало большое огорчение и ревность у "сестры-графинюшки". Григорий Ефимович это сразу заприметил.

"Вечером лег с ней, я молилась за нее. Потом опять пришел ко мне с тем же и сказал, что у него не было еще ни одной, которая перенесла бы так твердо, и что каждую, на которую он надеется, «испытывает». Я спрашивала: «Неужели нельзя иначе исцелить эту страсть в нас?» — и он отвечал: «Нет». Я ему сказала: «Значит, вы особо от всех святых, прежде бывших, призваны исцелить нас преимущественно от первородного греха, так увлекшего все человечество?» Ему очень понравилось мое определение, он ответил: «Вот истинно ты сказала».

Свое "лечение" Григорий Ефимович продолжал до самого отъезда Хионии Матвеевны из Покровского. Рассказала женщина и о посещении бани, но, при этом, отметила, что "дурного ничего не было", то есть, никаких хлыстовских радений Распутин не допустил.

Вот такую исповедь молодой дворянки получил архиепископ Феофан. Владыка счел рассказ Хионии правдой и обратился к императору с призывом удалить Распутина от двора. Но и на этот раз царь не прислушался к Феофану. Впоследствии, уже зная, к чему приведет увлечение императорской четы "старцем" из народа, архиепископ писал:

«Волк в овечьей шкуре, сектант хлыстовского типа, который учит своих почитательниц не открывать тайн даже своим духовникам. Ибо греха в том, что эти сектанты делают, якобы нет, но духовники не доросли до сознания этого… Заручившись письменной исповедью, я написал бывшему императору второе письмо… где утверждал, что Распутин не только находится в состоянии духовной прелести, но является преступником в религиозном и нравственном смысле… ибо, как следовало из исповеди, отец Григорий соблазнял свои жертвы. Я чувствовал, что меня не хотят выслушать и понять… Все это настолько меня удручило, что я сильно заболел – у меня обнаружился паралич лицевого нерва».

Тем не менее, царь поручил организовать за Распутиным тайное наблюдение, которое не было снято вплоть до смерти "старца". Григорию Ефимовичу стало известно об исповеди Хионии Берладской, и он по этому поводу жаловался иеромонаху Илиодору (Труфанову):

"Хиония, вдова офицера, обиделась на меня за то, что я про ее отца сказал, что он будет в аду вместе с чертями угли в печи класть. Обиделась, написала про меня разной чуши целую тетрадь и передала царю. А царь вот вчера пригласил меня и спрашивает: «Григорий, читать эту тетрадь али нет?» Я спрашиваю: «А тебе приятно читать в житиях святых, как клеветники издевались над праведниками?» Он говорит: «Нет, тяжело». «Ну, как хочешь, так и делай». Николай взял тетрадь, разорвал на четыре части и бросил в камин".

Исповедь Хионии Берладской, очевидно, оставила след и в душе главной "поклонницы" Григория Распутина при дворе - у императрицы Александры Федоровны. В книге "Юродство и столпничество. Религиозно-психологическое исследование", подаренной государыне ее автором архимандритом Алексием (Кузнецовым), сохранились сделанные рукою Александры Федоровны пометки. Царица выделила все места, где рассказывалось о том, как знаменитые православные юродивые посещали блудниц, ходили без одежды.

Императрица искала оправдание поведению Распутина, так как он был ей необходим, прежде всего, как человек, облегчающий страдания сына.

Борьба Феофана с Распутиным завершилась для владыки переводом из Петербурга в Крым. Царь и царица больше не видели его в качестве своего духовника. На юге России - в Крыму, затем в Полтаве и Киеве, - Феофан и встретил революцию. После свержения монархии и Гражданской войны иммигрировал в Константинополь, затем - во Францию, где жил в деревне в качестве совершенного затворника. Скончался в феврале 1940 года в возрасте 67 лет.

О дальнейшей судьбе Хионии Матвеевны Берладской известно крайне мало. После революции женщина с сыном покинули Россию. О Распутине в конце жизни Хиония Матвеевна говорить отказывалась, хотя признавала, что в свое время он спас ее от черной депрессии.

Так сложилась судьба женщины, сумевшей вырваться из цепких лап человека, которого называли и святым, и чертом, и святым чертом.

Если Вам понравилась статья, буду благодарен за донат.

с) Василий Гавриленко (Грусть)

Дорогие читатели, если вам нравятся мои статьи, подпишитесь, пожалуйста на мой Телеграм "Женщины в истории", там немало новых текстов: https://t.me/istoriazhen