Пересказ + Ришелье

Бахнула Французская Революция и началось типичное «весь мир до основанья». А навык «выкопать что-нибудь мёртвое, разодрать на кусочки и как следует поглумиться» был у французских простолюдинов внедрён на уровне спинномозгового рефлекса. Так что вскоре понятие «в гробу перевернуться» приобрело некий новый масштаб и насыщенность.

Вам, может быть, будут говорить, что храбрые революцьонеры осквернили усыпальницу Ришелье. Категорическая неправда. Приверженцы нового мира осквернили ВСЕ усыпальницы. Причём, сделали это организованно, составили комиссию и даже причину отыскали – мол, гробы-то были свинцовые, а стране остро не хватает свинца, чего зря добру пропадать (Пётр I с его переплавкой колоколов остро офигевает с того света).

Так что да, сперва раздолбали базилику Сен-Дени с её мраморными надгробиями и вытащили всех-всех: Людовика III, Гастона, Анну, Марию Медичи… в общем, всего около 70 мёртвых человек. И побросали в две общие ямы. И закопали. Хотя, например, Генриха IV забальзамировали хорошо, потому его сперва не закопали, а поставили вертикально, чтобы можно было посмотреть – вона какой король был.

И полководца Тюренна тоже особо не потрогали, потому что уж очень его в народе уважали – в общем, его показали-показали народу, да и унесли потихоньку в другое место (потом ещё в другое место, и в конце концов уже Наполеон сказал, что хватит гастролировать Тюренном, похороните его уже нормально).

А остальных потрогали и от некоторых даже взяли кусочки на память, потому что ну это же так круто, когда у тебя есть кусочек мёртвого Гастона, это можно под День взятия Бастилии детишкам показывать – чтобы традиции перенимали!

Ришелье, как самый хитрый, лежал не в базилике Сен-Дени, а при церкви им основанной Сорбонны, но надолго ему это не помогло: народ добрался туда, кардинала извлёк, казнил на гильотине (когда твоя фобия насчёт «почти как Кончини» сбылась, но через 150 лет после смерти), а голову отдал играть детворе, потому что в стране был не только дефицит свинца, но и мячиков не хватало, а детишкам же надо традиции-то перенимать. В общем, кардиналу немного соорудили посмертную мигрень, но тут какой-то то ли монах, то ли просто гражданин коварно напрыгнул из-за угла, сграбастал голову кардинала и втопил по-олимпийски. Провожаемый обиженными воплями: «Верни мячик, гад!»

В общем, от кардинала, фигурально выражаясь, остались рожки да ножки, а буквально – голова, палец и клок бороды. Которые потом преподнесли Наполеону III, и тот попросил это всё нормально захоронить. А монахи, которые хорошо помнили о нравах французской черни, голову замуровали где-то в стенах Сорбонны и полирнули бетончиком для надежности – чтобы к Ришелье больше точно никто не лез. Так что в Сорбонне – не могила, а кенотаф, по сути.

По странному совпадению, как раз пока ребятишки осваивали игру в ришельеболл, от Франции на максимальной скорости удалялся ещё один Ришелье – прапраправнучатый племянник кардинала. И удалился он ну в совсем странную сторону, но об этом мы скажем чуть-чуть пониже, а пока поговорим о других Ришелье, хороших и разных.

Сам кардинал (что бы там о нём ни сплетничали) детей не имел, потому свой титул передал внучатому племяннику – то бишь внуку старшей сестры. Причём, племянник (сын сестры) в то время был ещё живёхонек, но Ришелье его забраковал как преемника – мол, и мот, и чванливый, и характер чего-то не тот. А внучатый племянник собирался стать священником, а стал управлять королевской эскадрой – в общем, кое-какая последовательность прослеживается. К тому же была надежда на то что недостающие извилины добавит Комбалетта, которая становилась опекуном внучатых племянников.

Правда, Ришелье №2 не то чтобы покрыл себя вящей славой. Разве что он чуть было не вступил всеми ногами во Фронду, поскольку его активно начал приручать де Конде. Даже устроил его брак (чему, кстати, тётушка Комбалетта совсем не обрадовалась). Брак, притом, оказался неудачным и бездетным, отчего Ришелье № 2 взял да и замстил Конде и не пустил его в укрытие, когда Фронда уже начала огребать от Мазарини.

Ришелье №2

А нрав у наследника славного кардинала был горячим. И ещё кое-что он тоже унаследовал от двоюродного деда – нелады с Монморанси и с Бутвилями. Поэтому когда один Бутвиль (кстати, сын того, которого Ришелье укоротил на голову за дуэли) и к тому же одновременно Монморанси подал иск о старшинстве против семнадцати французских пэров… нужно вообще говорить, в ком взыграла кровь дедушки и кто стал во главе противников Бутвиля-Монморанси? Притом, Ришелье № 2 дал отводы чуть ли не всем судьям и таки процесс выиграл.

Обиженный Бутвиль-Монморанси разразился памфлетом, в котором словесно обгадил и самого герцога, и славного герцогского двоюродного деда. Но не был бы Ришелье собой, как говорится… «Чья бы корова мычала!» – выдал он и накатал ещё более гадкий памфлет, в котором припомнил и Бутвилей, и Монморанси, и все их грешки.

Но на этом он не остановился, а явился в Лувр и принялся глумиться над Бутвилем-Монморанси, когда тот был на службе. «Всё, горшочек не вари, пожалуйста», – попросил принц крови и пошёл извиняться перед неистовым герцогом.

Ещё Ришелье №2 любил пожить на широкую ногу, попроиграть денег и позаводить любовниц. Но огромное состояние таки позволяло. В общем, на наследнике Ришелье природа немножечко взяла передышку. Но только временную.

После смерти жены второй герцог Ришелье женился ещё раз и наконец-то родил себе сына. На сцену вылез Ришелье № 3 – и опять пошло веселье.

Помните, про Ришелье говорили, что он окучивает всё, что движется? Есть мнение, что те, кто говорил – они просто с номером герцога ошиблись немножечко. Потому что Ришелье Третий ДЕЙСТВИТЕЛЬНО любил всех подряд со страшной силой. С настолько страшной силой, что отец своего четырнадцатилетнего сынка как-то сдал в Бастилию, чтобы родители и округа отдохнули от его похождений на годик и пару месяцев

В Бастилии Ришелье было норм, так что он потом залетал туда аж ещё два раза. В первый раз за убийство графа на дуэли, во второй раз за заговор против регента короля (возможно, у Ришелье просто сработала генетическая память к титулу «герцог Орлеанский»). В общем, мы уже понимаем, что жизнь у Ришелье Третьего была нескучной.

Ришелье № 3, маршал Франции

Поклонницы называли его «сыном Марса и Венеры», и это дело он активно старался оправдывать: дуэлился сам, дуэлились из-за него… то есть, да, две знатные дамы бахнули друг друга из пистолетов, одна другой отстрелила кончик уха, а пострадавшая такая: «А, оно того стоило, какоооой мущщина!». А Филипп Орлеанский вздыхал, что, если бы даже у этого клятого Ришелье было четыре головы – он легко мог бы придумать, за что отсечь все четыре. Но придумывать не будет, потому что есть мнение, что этот Ришелье вообще без башни.

И это правда было так! Ришелье Третий участвовал в трёх войнах дослужился до маршала Франции, не проиграл ни одного боя, нехило так прокачал военное искусство (им потом вдохновлялись Суворов и Наполеон), проявил себя как дипломат… А ещё был красавцем и кумиром трёх поколений дам, и о нём даже Пушкин писал! Помните, в «Пиковой даме»? «Ришелье за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от ее жестокости».

Дюма, кстати, тоже про герцога очень даже писал – аж в шести романах, не то что про кардинала! А в восемьдесят пять Ришелье Третий ещё кутил с очередной любовницей, а в девяносто два учуял носом революцию и ехидно помер, не дожив до оной до одного года.

И можно было бы сказать, что из герцогов Ришелье после кардинала этот самый колоритный… но нет. У маршала Ришелье таки был внук! Про сына не говорим, потому что на сыне природа опять взяла время покурить, и он отличился разве что способностью проматывать денежки. А вот Ришелье Пятый – личность примечательная.

Ришелье № 5, Дюк

Во-первых, его звали Арман, и это уже намекало. Во-вторых, он отличался повышенной поэтичностью, скромностью, нежеланием мотать деньги и вообще унаследовал какие-то странные качества фамилии Ришелье. Так что сперва его лет в пятнадцать решили радикально женить (невесте было тринадцать лет, и была она крива и страшна), но Арман проявил настойчивость и с супругою до конца дней вежливо переписывался – короче, с романтикой не срослось.

Во Франции он начал было делать блестящую карьеру, даже стал камергером короля, но тут уже после взятия Бастилии король его направил в Вену. Правда, когда короля уже решили казнить, Ришелье рванулся было обратно – но момент был упущен, пришлось осесть в Вене. А тут как раз разгорается штурм Измаила, а душа требует военной романтики – в общем, герцог поехал волонтёром, заработал себе медаль и приятное удивление императрицы – мол, какие люди у меня в войсках, оказывается! А ещё на войне заработал четкое убеждение: «Да нафиг такую романтику!» – в общем, опять не срослось. Ришелье поехал было опять во Францию, но там он теперь стал гражданином, какие-то странные дети пинали по мостовой голову его далёкого пра-пра, в общем, опять царила романтика, а с ней у Армана были большие нелады. Так что он плюнул и опять поехал в Россию. Где сперва пытался основать колонию из французских беженцев (но беженцы боялись медведей, водки и балалаек и ехать не хотели), а потом с переменным успехом служил у Павла I (но тот очень любил маршировку и муштру, а Ришелье её совсем не любил и лез со своими солдатами тушить пожары, за что и получил себе отставку на всю голову).

Так что Ришелье Пятый совсем было уже собрался уехать во Францию и помереть от голода на родине.

Но тут  взошла звезда Александра I, которому кардинальский прапра ужасно нравился. Ришелье был вызван обратно, обласкан, одарен деньгами, и ещё ему предложили должность градоначальника Одессы. «Шо за оно?» – хотел было спросить малость обрусевший французский герцог, потом махнул рукой и решил, что а, разберется. Потому срочно заделался Эммануилом Осиповичем и поехал вступать в должность.

Здесь наклёвывается хорошая такая параллель с приездом епископа Люсонского в свою епархию за 180 лет до этого. С той разницей, что у Армана дю Плесси хотя бы была мебель. У его прапраправнучатого племянника было 5 тесных комнат и ноль мебели, а в его, так сказать, епархии, было примерно то же, что и в Люсонской: пьянство, бедность, разврат, деньги оседают не там, плюс бегают протестанты, ну ладно, не протестанты, а мафия, но вреда от неё было даже больше.

Тут-то в венах Армана Ришелье Пятого властно заговорила генетическая память, прямо как в Поле Атрейдесе, надышавшемся спайса. Оказавшись в ситуации смутно привычного трындеца, Квисатц Хадерах (да, аффтор перечитал «Дюны») пробудился на полную и принялся чудесить во все стороны: выбивая у императора налоговые послабления, гипнотизируя мафию в духе «Отдайте захваченные земли», привлекая купцов, заманивая торговцев… В общем, облагораживал территорию как мог и буквально сам по линеечке чертил план Одессы (один кардинал на том свете вспоминал, как так же по линеечке чертил план города своего имени и смахивал умилённые слезинки). А ещё строил больницы, храмы всех конфессий, школы, концертные залы, пинал подрядчиков и учёных, чтобы намекали – чего там будет получше расти… И высаживал вдоль домов акации, и, если хозяева ленились поливать – самолично к хозяевам приходил и типично по-одесски вздыхал: «Ой, таки придется мне самому поливать ету акацию, шоб вы были здоровеньки!» Народ пугался и кидался акацию поливать изо всех сил, потому что губернатора неистово любил и ласково называл своим Дюком (не присоединяя к этому прозвищу никаких обидных слогов).

А ещё Ришелье отличался повышенной галантностью и повышенной же близорукостью. Потому, проезжая по городу, просил помощника, чтобы тот предупреждал – а на каких там балконах дамы, а то надо их шляпой поприветствовать. Иногда помощник медлил, и Дюк приветствовал пустые балконы, флюгеры, временами голубей и кошек. Но делал это очень обаятельно, да.

В общем, так и остался бы Ришелье ухаживать за Одессой да насаживать виноградники в Крыму. Только вот грянула война с Наполеоном. А Ришелье Пятый считал Бонапарта шулером и вообще недостойным человеком, он даже его о возврате своих земель просить не стал. Так что за кого воевать – определился быстро и вскоре выступил с призывом к одесситам поддержать русских воинов. И сам отдал всё, что имел. 40 000 рублей, кстати. И даже сам хотел пойти на фронт и собственноручно вразумить соотечественников, но император сказал, что нет, такие кадры нужны на местах. И правильно сделал, потому что скоро в Одессу пришла чума. И без Ришелье бы она совсем не ушла, потому что народ, ясное дело, боялся. А так Дюк сразу принял кучу разных мер, в том числе знакомое нам хождение с лопатой – теперь уже к тем, кто боялся похоронить мёртвых соседей. «Ой, шо ви мне таки говорите? Ну, придётся самому…» - в общем, чума не выдержала и бежала в слезах.

А потом война кончилась, на трон опять сел Бурбон, и вот тогда-то Ришелье почувствовал, что он нужен родине, плевать, что там думает родина. Одесса проводила его слезами, а он поехал в Париж и стал там премьер-министром, и был там довольно-таки успешно целых пять лет. Но потом понял, что просто устал и что все всё равно считают его больше россиянином, чем Французом. Так что Арман Ришелье Пятый ушёл в отставку и подумывал вернуться в любимую Одессу. Но так и не доехал и умер – двух лет не дотянув до своего именитого предка, в пятьдесят пять.

Как и положено Ришелье, он был членом Французской Академии. И лёг в Сорбонне – рядом с кенотафом другого Армана дю Плесси. И, наверное, был последним настоящим Ришелье – потому что дальше титул перешёл опять племянникам, род измельчал и пересох. А в Одессе остался памятник, на который своему Дюку сами собрали денег благодарные граждане.

И акации остались. И улицы. И виноградники, и сад, и парк в Крыму… От этого Ришелье вообще осталось удивительно много. Как, впрочем, и он того, о котором мы вот уже почти девятнадцать постов проговорили.

Конечно, в искусстве память о Красном Герцоге сохранилась как-то не очень правдиво – уж больно много всяких мифов есть про него и про его котиков. Постарались Таллеман де Рео и Александр Дюма. А за ними куча киноделов, у которых Ришелье мы видим разной степени монструозности, от утончённой обаятельной сволочи до девяностолетнего пыхтящего дедка, который вообще непонятно – как дожил до лет таких-то! Но есть же границы Франции, а? И помадой женщины пользуются. И газеты мы читаем. Есть Сорбонна, есть Пале-Кардиналь виновата, Пале-Рояль, салат «Ришелье», затупленные столовые ножи, город под именем Ришелье… и котики, мода на которых медленно, но верно во Францию и повсюду таки пришла.

Так что есть за что сказать спасибо человеку в красной мантии, который любил интриги, племянницу, Францию и яблоки. И конечно, стихи. И ещё котиков, как без них.

______________________________________

Ну, вот и всё. Я неимоверно рада, если кому-то показался этот пересказ информативным или забавным. Большое спасибо всем, кто подписывался, и поддерживал комментариями, и пинал автора за продолжение.

Пока что здесь я буду в основном делиться своими рецензиями. Но если вдруг захочется что-то пересказать в таком стиле - кто знает, может, вернусь и ещё чего забабахаю.

А ещё тут должна быть шутка о ссылках, а её нет. Потому что тут правда будет ссылка - на мой профиль Автор.Тудэй.

https://author.today/u/steeless/series

Там я собираюсь скоро выложить "Интриги и котики" целиком - можно будет скачать бесплатно. Ещё там лежит моя "Забавная мифология" - три части, тоже можно забрать бесплатно. Ещё там лежит несколько моих романов - серьёзных и не очень. Тоже не за деньги. Если кому чего надо - как говорится, заходите, всё для вас.

Это такое небольшое писательское спасибо. А большое - оно у меня...

Ришелье, по сведениям досужих летописцев, был в амурных делах настолько крут, что во времена его золотой молодости две дамы сошлись за это горячее сокровище на дуэли. Правда, не убились и не покалечились, потому что дрались до первой крови (есть вероятность, что байка про дуэль пришла от другого Ришелье – но кто там знает…). В таком случае понятно, почему Ришелье потом запрещал дуэли налево и направо – это он боялся, что у него под балконом поклонницы толпами самоубиваться начнут. Потому что, согласно сведениям почти из первых уст (ну ладно, из сто первых) – кардинал окучивал чуть ли не всё что движется.

Из того что двигалось особенно приметно, выделяется Марион Делорм и блестящий любовный треугольник с Сен-Маром.

Марион Делорм

Марион Делорм, как бы сказали сейчас, была женщиной с пониженной социальной ответственностью. А как бы сказали во Франции – была куртизанкой, зато очень известной, с нереально высоким ценником и ого-го каким гонором. Делорм – это как раз тот случай, когда куртизанщина – не ради хлеба единого, а по велению сердца. Потому что родилась Марион в аристократической семье (крестными были маркиз и графиня, на секундочку). Наследство она тоже получила отменное. Но как-то всё хотелось большой и чистой любви, потому она вскоре заявилась в Париж и начала собирать себе коллекцию высокопоставленных особ в будуаре. Кстати, оперативно подключила к делу своих сестёр – можно сказать, основала семейный бизнес.

Делорм мутила со всякими там принцами Конде и Конти, а как-то раз, говорят, замутила даже с Бекингемом, который ну никак не мог приехать в Париж и не повидать местную достопримечательность (а Анна – это другое, Анна – это для души).

А про кардинала и Делорм рассказывали разное. Одни говорили, что Ришелье воспылал, да и сам заявился к куртизанке, переодевшись простым мещанином. А после оказанных услуг попытался откупиться деньгами, но гордая Марион выдала истерику в духе «За деньги – нет!» - и тогда кардинал ей тут же задарил драгоценную тросточку своей племянницы. А второй раз вообще прислал племянницу вместе с кошельком и деньгами, и тут-то уже Марион на деньги согласилась, потому что, как-никак, соперница вручает, не кто-нибудь.

Вторая версия ещё лучше. Она в том, что на прелести Марион неистово запал Сен-Мар – тот, который последний фаворит Людовика, феерический дурошлёп, и безголовый заговорщик. А Людовик, будто бы, узнал, что фаворит к какой-то там партиза… куртизанке склоняется, и очень расстроился, и вообще совсем заболел. Так что кардиналу Ришелье пришлось во имя государства принять убойную дозу шпанской мушки и вступить с Сен-Маром в поединок за сердце Марион Делорм. А она, будто бы, являлась к нему в костюме пажа, и уходила вся такая задаренная-задаренная и всем хвалилась, что вот, кардинал-то совсем не похож на священника без облачения. А по ночам всё равно выкидывала веревочную лесенку из окошка, чтобы к ней лазил Сен-Мар, а потом взяла и вообще Ришелье бросила, вот как!

Сен-Мар

Тут нужно сказать, что Сен-Мар-то к Делорм совершенно точно лазил, правда непонятно – через окно или нет, но очень успешно, до трёх детей. А вот с кардиналом всё сложнее, потому что фаворитство Сен-Мара падает на три последние года жизни Ришелье. Когда тот передвигался уже почти исключительно на носилках и водном транспорте. Так что количество шпанской мушки, которое кардиналу понадобилось для блага Франции, исчислялось где-то в центнерах.

Говорили, опять же, что Марион Делорм была скорее кардинальским агентом, – даже Дюма так считает… И нужно ещё учитывать, что о своей связи с кардиналом направо-налево рассказывала сама Делорм, у которой вся жизнь была немножечко мистификацией. Даже когда во времена Фронды Мазарини решил её арестовать – она быстренько померла, а про неё сочинили, что она сбежала из Франции, три раза вышла замуж и дожила до ста.

А насчёт могутности кардинала в области чресел авторитетные источники (завсегдатаи салонов) говорили, что за три года до смерти Ришелье ещё очень бодро окучивал троих. В том смысле, что свою племянницу, плюс известную куртизанку, плюс ещё одну – мадам де Шольн. И вот тут уже в сплетнях начинается натуральный бразильский сериал со страстями типа: «Арманио, ты не смеешь быть с ней, ты можешь быть только со мной!»

Ушлые сплетники рассказывали, что Мари Мадлен узнала, что дядюшка питает интерес ещё к кому-то, кроме неё. То есть ходить к куртизанке с деньгами – это нормально, но вот какая-то там де Шольн – поперёк горла. Плескать кислотой в те годы было немодно из-за малого развития химической промышленности, потому Комбалетта якобы подослала к сопернице офицеров с парой бутылок чернил. Мол, ка-а-ак разобьют бутылки, чернила в порезы попадут, вот и будет соперница, как зебра, полосатая, вот тут-то дядюшку от неё и отвернёт.

Но де Шольн, будто бы, заслонилась и всё равно каким-то образом у неё с Ришелье всё сложилось. И он ей целое аббатство задарил – потому что почему бы и нет.

Тут от многочисленных любвей кардинала надо бы перейти к их естественным последствиям. В смысле, да, ходили слухи, что у Ришелье от Комбалетты то ли двое детей, то ли четверо (да кто их там считает, вообще?), но никто же не думает, что с такой производительностью кардинала – это всё?

Потому Леона Бутийе, который граф де Шавиньи, тоже записывали в сыновья кардинала.

А то, понимаете ли, как это – сын дорогого друга, с женой которого Ришелье связывали очень добрые отношения, и кардинал об этом сыне так заботится, и вообще вона, в политику ввёл и аж своей правой рукой, министром сделал! Однако, подозрительно! Но тут-то всё просто, конечно: с Клодом Бутийе Ришелье дружил ещё с учёбы, семейная пара Бутийе выручала епископа Люсонского в самые отчаянные времена, и когда Ришелье стал кардиналом – он тут же принялся раздавать папе-Бутийе ответственные миссии. И продвигать его сына, которого как подручного очень ценил. Потому что незаменимый же человек – ходит и достаёт Людовика вместо больного патрона!

Куда больший интерес вызывает другая кардинальская диточка – а именно Людовик Солнце. Этой версии, на секундочку, придерживался уважаемый Шарль Перро, который на эту тему памфлеты писал. Логика у будущего сказочника была железной. Ненавидела, значит, Анна кардинала, ненавидела, а потом смотрит – да нормальный мужик. «Арман, я вся ваша! Забирай меня скорей, увози за стой морей, и целуй, забыв про честь, мне ж, зараза, тридцать шесть!» А кардинал, ничего что пятьдесят три года и здоровье подводит, взял да и проникся. Или отчаялся добыть наследника другими способами, потому пошёл по классике: воз шпанской мушки, «это только на благо государства…»

Между прочем, сплетники мистически настроенные породили ещё одну прекрасную версию, связанную с рождением, но не детей, а самого кардинала. Ришелье, как мы помним, родился в 1585. А в далёкой Руси за год до того помер царь Иоанн IV, он же Грозный. Так вот, некоторые натуры толковали, мол, что этот самый Грозный явно в Ришелье возродился («Иван Васильевич меняет конфессию», ага). Опять же, опричники есть, Казаль брал (Казале), Ла-Рошель брал… А если что – как начнёт стонать: «О, горе мне! О, горе мне…» Опять же, головы рубить любит. И даже одного де Гиза на бочку с порохом посадил – пущай полетает! Правда, тот сел сам, и не на бочку, а на пушку, но какая разница-то, важен результат с выходом на орбиту.

Учитывая ещё и слухи о детях Ришелье – картина «Реинкарнированный Иван Грозный убивает своего сына» могла бы выглядеть о-о-очень странно!

А про кардинала и его слуг и духовника тоже рассказывали всякое забавное, но больше в духе анекдотов. Будто бы, своего духовника отца Мюло кардинал временами прежестоко троллил – то напишет ему письмо как своему духовнику (а от этого звания Мюло ужасно бесился), то колючек насуёт под седло лошади и задумчиво следит за джигитовкой… А потом на вопли Мюло в духе «Ы-ы-ы-ы, да вы недобрый человек» – отвечал, что за такое прикажет духовника повесить, потому что тот разглашает тайну исповеди, ну как можно, а?

Вообще, с домашними кардинал себя вёл по-домашнему, но иногда был и строг. Например, его секретарь, задолбанный продуктивностью своего господина, якобы как-то отписал своей зазнобе, что, мол, не жди меня, родная, угнетает меня тут ужасный тиран. И положил письмо в пачку писем для кардинала. Кардинал прочитал, позвал секретаря и поинтересовался – сколько у него там было при поступлении на службу? Ничего? А сейчас сколько? Ай-яй, за несколько лет хорошее состояние сколотил? Вот тебе ещё пятьдесят тысяч экю, а вот пинок под зад, неблагодарное ты кю (в рифму!).

Хотя временами слуги тоже нечаянно троллили кардинала. Ришелье, как известно, был знатным параноиком. То он боялся, что его съедят, как Кончини, то приказывал затупить ножи, чтобы его не запыряли, как аж трёх Генрихов…

А то тщательно осматривал кровать перед сном и даже лазил под кровать – вдруг там восемь наёмных убийц, кто там знает. И как-то раз убийц под кроватью не оказалось (это радовало), зато оказался свиной окорок (это… напрягало). Окорок, как выяснилось, спёр с кухни слуга, который решил сныкать будущую закуску туда, куда УЖ ТОЧНО никто не посмотрит, ага. Но Ришелье слуге не особо поверил, потому что – а вдруг окорок и слуга подосланные и будут сейчас источать в кардинала зловредные миазмы. Так что слуга получил твёрдый приказ окорок потребить. Что и проделал с суровым мужеством, но миазмов источать, вроде бы, не стал, а стал всякое другое, но кардинал всё равно успокоился.

Но сплетни – они же… сплетни. Некоторые из них – про сарабанду и Анну Австрийскую – ужасно живучие (спасибо некоторым писателям-квартеронам). Некоторые и вовсе взяты непонятно откуда. А так-то они – дело забавное, но маловажное. Потому что после такого человека, как Ришелье, ясно дело, остались не только сплетни о нём, но и кое-что ещё.

_____________________________________

Следующий пост будет для Ришельелогии официально последним. В нём я расскажу про остальных герцогов Ришелье.

И вместо ссылки...

Предыдущая часть тут: Ришелье. Интриги и котики. Ч. 17

А почему Ришелье графоманит? А что он пишет? А он был больше как Донцова или больше как Пушкин? В общем, у нас тут наклёвывается ещё одна тема для бесед.

Про литературу

Литературу Ришелье неистово любил, собрал себе внушительную библиотеку и сам на досуге от души графоманил по принципу:

А недавно был грешок –

Взял и выдумал стишок!

Правда, среди французской знати бешеными графоманами были все или почти все, начиная с короля, который на досуге сочинял песенки. Но у Ришелье литература стояла где-то на уровне с котиками и госпожой де Комбале. В моменты неудач достойный кардинал неизменно тукал короля в темечко фразами «А вы дайте мне отставку, я поеду в своё имение и там на природе буду сочинять стихи!» Людовик представлял, что может вылупиться из Ришелье-литератора, передёргивался и заверял, что нет-нет, никакой отставки, вы нужны государству, дорогой кузен. Потому памфлеты Ришелье сочинял профессионально, а стихи и пьесы – только вполсилы, как любитель.

К тому же на пьесы у кардинала и вовсе не хватало времени, потому он со временем прикормил вокруг себя пятёрку талантливых авторов – чтобы воплощали его идеи в жизнь. Мол, с меня сюжет и основные моменты, а дальше сами зарифмуете. Авторское право тогда не существовало как таковое, потому такое было, в общем-то, нормально. Пятёрка собиралась у кардинала в свободные минутки для мозговых литературных штурмов и даже сочинила пару пьес – а потом стала основой Французской академии.

Среди этих «авторов круглого стола» были такие примечательные личности, как Ротру и Корнель. И Буаробер, причём основой Французской академии стал именно он. А ещё он был у Ришелье литературным секретарём и на полставки немножечко шутом, потому что обладал способностью приводить кардинала своим юмором в хорошее расположение духа.

Буаробер, кстати, тоже был священником – аббатом, а потом и приором Руара, но жизнь вёл отчаянно не католическую и был обжорой, игроком, бабником и, как про него утверждали, щупал собственных лакеев за всякое. Кардиналу Буаробер сперва не понравился, а потом выяснилось, что у него талант сатирика и чуйка на окружающие таланты – и тут-то дело пошло.

С одной стороны, Буаробер развлекал кардинала за столом, вышучивал кардинальского духовника де Мюло (особенно его нос, который от любви к винишку превращался в «50 оттенков алого») и травил байки про парижскую знать и про братьев-читателей. С другой стороны, Буаробер щедро раздавал братьям-читателям деньги, откапывал и притаскивал к Ришелье новые таланты и выпрашивал для авторов в бедственном положении пансионы. Притом, и это делал с выдумкой, как показывает история с Мари де Гурне, которую, на секундочку, величали «французской Минервой».

Эта самая де Гурне была писательницей и, как сейчас бы сказали, немножко философиней. Её заметил ещё Генрих IV, но потом очень внезапно умер, а назначенный при короле пансион выплачивали из рук вон плохо. Кроме того, де Гурне регулярно троллили другие писатели. Например, два шутника как-то узнали, что престарелая писательница ждёт в гости такого же престарелого Ракана – тогда популярного автора. Оба тут же явились к ней по очереди и устроили сценку: «Очень приятно, Ракан». Причём, тот, который пришёл в гости вторым, утверждал, что первый – самозванец.

А через пару часов к обалдевшей де Гурне пришёл третий Ракан – настоящий. Бедная старушка с досады запустила в кумира интеллигенции тапкой. Но потом с ужасом осознала, на кого подняла свою тапочку, перед писателем извинилась и стала с ним дружить. А Буаробер получил новую байку для Ришелье и сюжет для пьесы.

А кардинал как-то увидел стихи старой писательницы и решил с ней встретиться. Даже составил по такому случаю приветствие, состоящее из устаревших слов её книги (такая беззлобная литературная подколка). А когда писательница отреагировала в духе: «Ну, вы ж тут великий гений, вас должен развлекать весь мир» – извинился и решил де Гурне немножко облагодетельствовать пансионом.

И тут-то на сцену вылез Буаробер и повёл беседу в духе свадебных конкурсов («А на мальчика? А на девочку? А на погремушки?»).

– Так ведь ещё служанка же есть у мадемуазель, как без неё?

Кардинал набавил на служанку.

– Так и кошка ведь есть у мадемуазель!

Кардинал заверил, что котики – это святое, и дал пансион и кошке.

– А у нас сегодня кошка родила вчера котят! – осчастливил Буаробер патрона и растопырил пятерню, показывая, что кошка-то у мадемуазель зело плодовита.

– Больше котиков! – одобрил Ришелье и добавил и на котят.

Правда, злые языки говорили, что кошка был кот, а Буаробер и де Гурне просто «распилили» пансион на котят. Но кто там знает, может, кот был прогрессивен и идентифицировал себя кошкой или что-нибудь вроде.

Ещё Буаробер покровительствовал Корнелю, но тут случай вышел сложный, почти клинический. Корнель тоже был в «пятерке Ришелье», а потом как-то взял да и сочинил «Сида». Пьеса стала, что называется, блокбастером с бестселлером, немедленно появилась поговорка «Прекрасен как Сид», а Ришелье начал исходить на злобную зависть и устроил Корнелю травлю от имени авторов Академии. Потому что кто это тут смеет графоманить лучше великого кардинала, а?!

Вот этот нехороший человек!

А может, дело было малость и в другом. Во-первых, «Сид» Корнеля был са-а-а-амую малость позаимствован у испанского автора де Кастро (но тут мы уже говорили, в литературе действовали правила «вор у вора утащил»). Во-вторых, пьеса, в которой декорации были испанскими и главные герои – испанцы – вышла в разгар войны Испании и Франции, когда Франция выхватывала от испанцев по полной. А происпанская партия при дворе кушала печень кардинала, как орёл Зевса – оный же орган у Прометея. Только печень Ришелье не обладала такой счастливой отращиваемостью. Потому от пьесы про благородных донов и дон Красного Герцога плющило и таращило, как политрука, который услышал, что подопечные тайно смотрят капиталистическо-буржуйские фильмы.

Из-за неприязни Ришелье Корнеля взяли в Академию только после смерти кардинала. Корнель же выдал Ришелье эпитафию в духе: «Ой, ну вот вроде как человек мне чего-то там хорошее сделал, но так-то он мне столько горестей принес и вообще столько всем нагадил, что даже и не знаю, что говорить». Поскольку при этом Корнель как-то позабыл вспомнить – где он был бы, если бы не Ришелье, это даёт нам право отнести автора «Сида» к виду Rattus literaturos (крыса литературная).

История отнеслась к нему примерно так же: внезапно оказалось, что кроме тирана-Ришелье Корнель как-то никому и не нужен, потому в век Людовика Солнце известный автор помер в нищете.

С Буаробером, кстати, кардинал тоже эпически поссорился. Потому что Буаробер как-то явился на репетицию кардинальской пьесы в обществе известной куртизанки (можно сказать, выписал контрамарочку, по знакомству). Кто ж знал, что на репетицию принесёт Гастона и кто ж знал, что последний наболтает державному братцу в смысле: «А у Ришелье-то во дворце куртизанки табунами бегают!»

Когда до кардинала всё это дело дошло, он немедленно приобрёл тон своей мантии, взял аллегорическую кувалду и вдребезги расколотил аллегорическую чашу своего терпения. А потом выдал Буароберу совсем не аллегорический пендель, отчего тот, рыдая, полетел из Парижа прочь.

Ришелье, правда, по своему литературному секретарю вскоре соскучился. Он уже начинал тяжело болеть и потому хандрил с каждым годом всё больше. И тут-то Мазарини, который как раз подвизался при кардинале, решил Ришелье с Буаробером помирить. И помирил, и об этом тоже есть исторический анекдот.

Будто бы зашёл Буаробер к кардиналу, а тот к нему ручки-то тянет и рыдает вовсю! Тут бы писателю и порыдать за компанию, показывая – как он тронут встречей, а он как-то и не настроился. То ли не взял с собой лук, то ли не может подумать о грустном (о бабуле, о котятах, о шансах Гастона на французский трон). Потому Буаробер возопил: «О-о-о-о, мне дурно!» – и опал как озимые. Кардинал так проникся этой сверчувствительностью, что тут же сам перестал рыдать и завопил: «Доктора!» – а Мазарини тут же заботливо подхватил: «Да-да, пустите же бедняге кровь… кхм, в лечебных целях!» В результате из Буаробера выкачали тазик крови, и о Мазарини он неизменно упоминал как о кровопийце, спасибочки большое, помирил, зараза, с патроном… Что не мешало Буароберу, кстати, потом служить именно Мазарини.

Но перед смертью насмешник и сатирик, если верить источникам, всё-таки вспомнил другого кардинала. И сказал, что вот, если бы с Господом Богом у него были бы отношения как с кардиналом Ришелье – лучшего б и желать нельзя.

А если говорить о том, чего сам Ришелье награфоманил – тут мы никак не обойдёмся без «Мирам». Раз уж её даже Дюма в свой роман поместил для знакомства Ришелье с Д`Артаньяном. Притом, если исходить из Дюма – Ришелье свою пьесу писал как-то подозрительно долго, потому что осада Ла-Рошели была в 1627-1628 гг., а пьесу поставили в 1639 г. Но кто там знает, может, Ришелье очень долго остужал блюдо своей мести. Потому что сюжет пьесы был самую малость говорящим.

Героиня пьесы отвергает чувства царя Фригии и предпочитает ему Аримана, фаворита царя Колхиды. При этом поёт всякое отчаянное, но не «А для испанки что дороже чести?», а даже более прямо:

Увы, преступна я! К врагу слепая страсть меня влечёт

И знаю я: от той любви беда отечеству грядет!

В общем, оно, конечно, антично, но очень прозрачно. Можно себе представить, с каким лицом на сцену смотрела Анна Австрийская на премьере…

Премьера-то, кстати, прошла неплохо, но скоро про пьесу забыли. И Ришелье переживал и жаловался, что вот, нет у французов никакого литературного вкуса. А мы скажем так: может, не все французы понимают прозрачные античные намёки. Им бы, как любому народу, страстей побольше, да мистики, да экшна под поп-крутоны и круассанское.

А вот написал бы кардинал пьесу про Урбена Грандье – и народ бы точно потянулся в театры толпами.

_____________________

Как вы понимаете, дорогие читатели, это тоооонкий такой намёк на новую тему. Про Урбена Грандье так-то уже было здесь не так давно, но мне хотелось бы рассказать эту историю более полно и подробно, со всеми заворотами, публичными экзорцизмами, свидетельскими показаниями бесов - в общем, там мноооогое было. Так что как всегда: мотивируем автора стрелкой вверх и пинком в комментах, автор старается, все довольны.

*Здесь могла бы быть ваша шутка про телеграмм-канал*

Предыдущая часть: Ришелье. Интриги и котики. Ч. 15

Про Мазарини

Дюма в своём романе про «двадцать лет спустя» описал Мазарини хитро-жадненьким и весь отдался стенаниям про «тень великого Ришелье, увы-увы». А нам вот кажется, что имел место скорее аццкий косплей, который временами оказывался даже слишком удачным.

Сначала Джулио Мазарини достойных образцов для подражания вокруг себя не наблюдал. Потому как – подумаешь, сын аристократки и купца с дворянскими корнями, ну, правда, служат могущественному роду и папа близок к правителю Неаполя… Не-не-не, это всё мелко и не то – и по этой причине быстроразвивающегося Мазарини в юности плющило и таращило во все стороны: то начнёт троллить всех в школе докладами про комету Галлея, то пойдёт играть святого Игнатия в театре, а то вообще как пойдет по кабакам, как наделает карточных долгов, ка-а-а-ак соберётся жениться на дочери нотариуса!

На моменте почти-что-женитьбы неаполитанский папа понял, что надо что-то делать, за ухо притащил разгулявшееся дитятко на родину и усадил за юридические практики. Попутно Мазарини начал посматривать в сторону военной карьеры, но как следует повоевать ему так и не пришлось. Хитровыдуманный молодой человек очень быстро прогрызся до должности папского нунция и тут же оказался по уши в войне за Мантуанское наследство.

Франция и Испания тогда стояли на пороге хорошей разборки и уже выставили войска и закатали рукава, желая надавать друг другу во щи. О том, что отец Жозеф в Регесбурге уже немножечко договорился о мире, никто не знал по причине отсутствия современных месседжеров. А теперь вообразите эту картину в духе голливудских блокбастеров: две армии пафосно стоят друг напротив друга, хмурят брови и скрипят потёртыми седлами, и сейчас начнётся, как в песенке советского де Тревиля – «Кровопролитье, кровопролитье!». И тут в момент наивысшего напряжения между армиями на коне пролетает с непонятной бумажкой Мазарини, завывая: «Ребята-а-а-а-а, давайте жить дружно!» (ну, вообще-то, он кричал по-латински: «Мир! Мир!» – но эффект был примерно тот же).

– Такой эпик испортил, – сказали армии, на прощание грозно поскрипели сёдлами и разошлись восвояси.

А кардиналу Ришелье Мазарини сразу понравился, потому что не каждый въезжает в историю на коне. А мир кардиналу Ришелье не понравился, потому что там было написано «Не бить испанцев», а кардинал уже как-то и настроился.

В общем, главное было сделано: Мазарини таки узрел свой образец для подражания. И попёр к идеалу, как броненосец (который корабль, а не зверь, но и как зверь немножко тоже).

В следующие годы Мазарини осел во Франции, остепенился и полюбил кошек. Ришелье старания фаната оценил и для полного сходства выбил для Мазарини кардинальский сан. Заодно познакомил с королевой Анной (верно рассудив, что вот, сплетничают про любовь кардинала к Анне, ну так и почему бы и нет). А незадолго до смерти Ришелье так и вообще назначил Мазарини своим преемником и рекомендовал его всем-всем-всем, а особенно Людовику.

Людовик Мазарини в совет ввёл, а делать первым министром не спешил. Он вообще в последние месяцы жизни принялся трепетно уничтожать всё сделанное Ришелье. Например, помирился с Гастоном и признал его брак, вернул братишке право на регентство. Все ждали, что Людовик до кучи помирится и с Испанией и под конец простит госпожу де Шеврез, но король слабеющей рукой показал в сторону соседнего государства шиш, обозвал Шевретту дьяволом и помер, в общем, вполне самим собой.

Хотя поднагадить Франции немножко да умудрился. Поскольку в завещании учредил регентский совет над наследниками и назвал его Непременным. То есть, королева Анна – она, вроде бы, регент, но по каждому решению НЕПРЕМЕННО должна просить одобрения у совета из четырех человек. Состав совета прекрасно делился на «партию ришельистов» (Мазарини, Шавиньи) и «партию подгадистов» (Гастон и Конде).

– Ахаха, ахаха, – дружно сказала высокая аристократия и начала лузгать крутоны с круассанами в ожидании неминуемого падения Мазарини. А там уж открывались прекрасные возможности манипулирования Анной и пересмотра политики (в сторону обширных личных благ).

Но через четыре дня на заседании парламента встал канцлер Сегье (тот самый, который был верен кардиналу и который, как мы помним, как-то вынужденно тянул руки к королевскому третьему размеру) и потребовал завещание Людовика переписать, а предоставить королеве как регентше неограниченную власть. Что и было сделано (и чья это красная сутана торчит из этого решения?).

Анна тут же назначила Мазарини первым министром.

– Ауы-ы-ы-ы!! – взвыла французская знать, подавившаяся крутонами с круассанами.

Тут как раз явились с французской Колымы все, кого злобный Ришелье активно ссылал во французский Гулаг. Ссыльные увидели возвышение Мазарини, прореагировали на красную мантию как бык на тряпку и побежали мутить «заговор высокомерных». Ну, потому что они тут все такие белокостные и голубокровные, а тут какой-то макаронник, шоб он ел пиццу с ананасами и спагетти с кетчупом.

Больше всего про спагетти с кетчупами неистовствовал де Вандом, он же герцог де Бофор, он же внук Генриха IV от внебрачного сына, он же тоже друг королевы Анны, но меньше, чем Мазарини. А зависть, как известно, дело плохое.

К заговору живо подтянулись все хорошо известные личности: герцогиня де Шеврёз, герцог де Гиз и прочие уже почти что профессионалы («Ой, с прошлого заговора против Ришелье не видались!» – «Да, надо чаще собираться как-то»). По ночам заговорщики плакали в подушку о своих феодальных привилегиях и видели в приятных снах сепаратный мир с Испанией – в общем, всё как обычно.

План тоже был прост: «Сначала мы попросим королеву назначить канцлером нашего ставленника, ну а потом как-нибудь под Мазарини подкопаемся, ну или… да-да, точно, ля-ля-ля-ля-бум-бум». Единственный просчёт в этом логичном сооружении, надёжном, как швейцарские часы, находился в долгом отсутствии всех участников заговора при дворе. То есть заговорщики думали, что Анна и Мазарини – они как бы в очень хороших отношениях, а те были просто в отношениях.

Последовал эпический бздыщ с высылкой заговорщиков в разные стороны, из-за чего Шевретта завязла в Туре, де Бофору пришлось бежать из Венсенского замка (а Дюма – писать об этом), Конде тоже уехали от раздачи подальше, и все принялись стонать о том, что вот, всякие там итальянские кардиналы точно одержимы духом Ришелье, опять же, котиков любит, подозрительно.

А Мазарини вздохнул было спокойно, но ненадолго. Следование духу патрона его иногда всё-таки подводило (ну, и еще страна таки который год вела войну), потому приходилось повышать налоги. А тут ещё из Англии повеяло буржуазной революцией, ремесленники, торговцы, крестьяне объединились с парламентом – и бахнула Фронда.

Фронда проходила весело и задорно, с баррикадами и бегством королевы с принцами и Мазарини из Парижа. Народ ударился в повальное литературное творчество и стал сочинять памфлеты против Мазарини, и насочинял на целый новый жанр – «мазаринады». Между прочим, когда их попробовали подсчитать, то насчитали больше 5000. На минуточку, в некоторых, особенно графоманских – было по 80 листов! (Лев Толстой смахивает слезу, повторяя шепотом «Да вы ж мои хорошие, уважили»).

Вооот такие томища!

Бофор, который к тому времени уже убежал из Венсенского замка, начал руководить восстанием и заслужил титул «короля рынков» («За базар ответишь!»). Туда же подтянулся Великий Конде (тут всё по списку – любимец женщин, вояка, принц крови и – добиваем – он еще и Монморанси). К движухе, по некоторым сведениям, подключился даже граф Рошфор (потому что Мазарини завёл себе своего Рошфора, а оригинал не смирился с копией).

Все читали мазаринады, обсуждали – а не казнить ли вообще королеву и сына (а чо, в Англии прокатило), произносили речи и строили баррикады, и вообще, очень душевно проводили время. Тем временем Мазарини подписал Вестфальский мир, закончивший Тридцатилетнюю войну. Королева и Мазарини подтянули армию, наскребли деньжат, подкупили Конде, и он осадил Париж, где были его бывшие сторонники (он Великий и вообще, Монморанси, ему можно). После этого решительно все стороны обалдели, помирились и затаились, но ненадолго.

Очень скоро Конде решил, что ему мало. Потому что он же Великий, да и вообще, Монморанси. Потому он решил намутить свою собственную Фронду, блэкджеком и шлю… кхм, с Тюренном и госпожой де Шеврез. В общем, второй заход обозвали «Фрондой принцев», поскольку туда опять подтянулись все хорошо известные нам личности с хорошо известными мечтами и требованиями.

Сначала дела шли так удачно для Мазарини, что даже Гастон Орлеанский не торопился никого предавать. Конде с друзьями арестовали и запихали в Венсенский замок (проконопаченный после побега Бофора), Мазарини лихо подавлял поднятые восстания… Но тут две Фронды объединились между собой, Гастон Орлеанский торопливо завопил: «Закон джунглей! Каждый сам за себя!» и рванул на сторону заговорщиков. Которые начали наступать Анне на горло и требовать всяких свобод, а Мазарини надо убрать, а то вот Гастон Орлеанский им кажется как-то посимпатичнее в качестве правителя, чем королева-мать.

– Вы хотели свободы? Ешьте её, волки позорные! – недоцитировал Мазарини Киплинга, собрался и уехал из Парижа. Фрондёры на радостях тут же передрались между собой, Великий Конде сначала было примкнул к королеве, потом опять начал поднимать бунты…

И тут в духе «цыганочки с выходом» на сцену подоспел Мазарини. Который, вроде бы, должен был плакать и гладить котов, но он таки не был Ришелье, а потому вербовал наёмников. Мазарини тут же принялся гвоздить восставших, на его сторону встал Тюренн (практически французский Суворов) и вместе они славно наваляли фрондёрам.

Соперники шли ноздря в ноздрю, но народ уже устал от вечно грызущихся фрондёров и принялся бурчать, что Мазарини-то был ещё ничего. В общем, как только наметился перевес в сторону Конде – кардинал сделал было резкое движение со словами: «Да я сейчас в изгнание… опять!»

Королева с принцами тоже было уехала – и тут-то все затосковали по старым временам, начали укоризненно смотреть в сторону Конде, бормотать сквозь зубы, что лучше бы он… того, как другой Монморанси… куда-нибудь. И слать делегации к королеве с воззваниями: «Вернись, мы всё простим, у нас тут обострённый случай кондизма и гастонита, можно там уже Мазарини, пожалуйста?»

В общем, Анна и Мазарини возвратились с триумфом и аплодисментами, а обиженный Конде пошёл и присоединился к испанской армии.

Так что с Испанией ещё пришлось повоевать, но потом всё кончилось Пиренейским миром и вообще, династическим браком. В 1660 г. Людовик и его супруга-испанка торжественно въехали в Париж. Конде раскаялся и пошёл избираться в польские короли (и не избрался), а Гастон Орлеанский помер от несбывшихся чаяний. Словом, всё сложилось почти как в сказке.

После этого Мазарини принялся немножко почивать на лаврах и от управления государством отошёл – тем более что здоровье к пенсионному возрасту крякнуло и просело. Так что он в основном наставлял будущего Людовика Солнце (а то ему еще править), гладил котов, ценил во все стороны искусство, а попутно стряпал себе всякие пилюли-мази-декокты.

С датой смерти Мазарини почти что тоже угадал – и помер не неполных 58, как Ришелье, а в 58 с копеечкой. И умер во дворце, расположенном на улице Ришелье. Чем ещё раз доказал, что он от своих идеалов не отступает.

А народ, который вечно любит сваливать на кардиналов-министров все свои невзгоды, тут же начал пописывать всякие эпиграммы и смешные стишки про то, что в груди у кардинала при вскрытии обнаружили кусок глины. Хотя кто там знает, может, Мазарини бы на такое и не обиделся, потому что литературу он ну очень любил, прямо как Ришелье.

Потому о литературе будет отдельный разговор.

___________________________________

Тут всё по обычной схеме. Читатели довольны и попинывают автора - а автор им за это рассказ о литературной тусовке времён Ришелье, о Корнеле и "Сиде", о Буаробере и его литературных байках... ну, и всякое такое, да.

Ссылка на предыдущий пост: Ришелье. Интриги и котики. Ч. 14

При французском дворе времён Людовика ХIII все жутко любили что-нибудь коллекционировать. Сам Людовик, например, собирал специальности и одинаково ловко писал балеты, подковывал лошадей, шпиговал дичь и составлял духи. Гастон Орлеанский коллекционировал неудачные заговоры и практиковал челночный бег между сторонами вооружённых конфликтов. А поскольку кардинал Ришелье был со всех сторон незаурядный – у него были самые интересные коллекции. Помимо кошек, предметов искусства и врагов, он собирал болезни. Правда, непреднамеренно, но зато очень, очень успешно.

Судите сами: тут вам и мигрени с невралгиями, и малярия с язвами, и туберкулёз с кашлем, и ещё зубная боль, мочекаменка, гастриты и геморрой до кучи! Кто-то ещё и сифилис приписывает, но тут уже кто там знает эти модные современные исследования - им дай волю, они вообще всех сифилитиками сделают. В общем, если бы министров можно было бы сдавать на ТО – Людовику давно посоветовали бы заменить всего кардинала (хотя погодите-ка, ему это и советовали раз десять в день). Но Людовик, который сам страдал гастритами-геморроями-болезнью Крона и прочей роскошью, менять на что-то Ришелье не торопился. Поскольку кардинал был прямо старый «Уазик»: скрипит, пыхтит, вечно требует ремонта, но едет, зараза, и работоспособность лучше, чем у заграничных новых моделей.

В 7 часов Ришелье уже начинал работать, прерывался только на перевязки-обед-мессу-поиграть с котами. Всё. Потом работа с бумагами и встречи с посетителями продолжались до позднего вечера и полного упадания секретарей с ног. И это уже когда Ришелье было за 50, и он был весь насквозь больной! В лучшие годы в бешеный график включались ещё поскакушки на конях, руководство боевыми действиями, беседы с отцом Жозефом и стремительные перемещения на карете туда-сюда-обратно.

При этом Ришелье был тонким знатоком вин, но вот впихнуть в него к винам хоть что-нибудь было всегда ужасно трудно. Поэтому Мари Мадлен приходилось идти на всякие ухищрения (говорят, она в отчаянии даже породила неплохой рецепт салата – вот что любовь к дядюшке делает!).

Добавим ещё неумолимую медицину той эпохи – хотя мэтр Шико, который отвечал за здоровье кардинала, был врачом передовым и печёными жалами мантикоры под соусом из мандрагоры больного не потчевал. А всё больше составлял разные бальзамы, припарки-перевязки, а как-то раз даже ухитрился состряпать из воска почти что катетер, которым отодвинул в сторону камень в мочеточнике.

Но всё-таки то, что Ришелье каким-то образом с такими исходными данными и таким образом жизни дожил до 57 лет – иначе как чудом не назовёшь. Вполне возможно, что Сен-Мар и его товарищи мутили свой заговор именно исходя из принципа «Да он уже сто раз как помереть должен, вдруг он вообще до ста доживёт!»

Однако чуда не случилось. Ришелье совсем перелёг на носилки, путешествовать начал всё больше по воде, а вносили его во дворец иногда через окно. Последний совет с королём и вовсе отдаёт хорошим таким абсурдом. При короле, как известно, лежать запрещено. Но Людовик, который и сам был болен, не растерялся и приехал в гости к кардиналу тоже лёжа и с переносной кроватью. Так они лёжа и посовещались.

А потом кардинал начал покашливать кровью и приводить свои дела в порядок. Мы уже знаем, что он добил Сен-Мара и де Ту и отобрал у Гастона право на регентство. Ещё он протащил в королевский Совет Мазарини. И промыл королю мозги в плане «Весь этот фаворитизм жутко мешает работать, так что заканчивайте уже это дело». И добился ссылки для де Тревиля, Дэзесара и остальных участников заговора – причём требования выдвигались в духе «Сослать – и никаких гвоздей». С лёгким душком шантажа («А если не сошлёте – мои гвардейцы к вам вооруженными ходить будут, а то вдруг эти ваши друзья меня запыряют!»). Понятное дело, Людовик всему этого сильно не обрадовался и от министра устал вдвое против прежнего.

Хотя Ришелье, даже когда слёг, ухитрился оставаться собой. Король пришёл было немножко потыкать больного палкой – вдруг он притворяется, что помирает? Но тут кардинал приоткрыл глаз и ещё раз набил себе цену:

– Я тут у вашего величества отпуск беру. Но это ничего, у вас тут все враги побеждены, а королевство в зените славы – как же это утешительно!

Каким-то чудом Людовик после этого не подскочил с воплем: «It`s alive!» и не задушил доставшего его министра подушкой. И даже выслушал прощальные советы насчёт: «А Мазарини вы не потеряйте, где вы такого-то ещё найдёте!» Но зато, когда вышел, как говорят, с трудом удержался от «цыганочки» с выходом.

Ришелье тем временем поинтересовался у врачей – что там и как по прогнозам. Врачи давали прогнозы с точностью синоптиков: «Скорее всего жизнь, ощущается как смерть, возможны осадки в виде мучительной агонии». Только мэтр Шико по старой памяти уточнил:

– Ну, в ближайшие сутки вы либо помрёте, либо вам полегчает.

– Не знаю, что такое керосин, но дело им пахнет, – осознал Ришелье и удвоил усилия на подготовку. Например, он исповедовался, но тоже в своём духе: когда священник спросил, как там дела с прощением врагов, кардинал выдал, что не было у него врагов, кроме врагов государства (где-то хором икнули Шеврез, Гастон, де Тревиль и куча уважаемых людей). Потом он перетряхнул завещание – в основном всё отходило к Комбалетте, титул Ришелье переплывал к одному из внучатых племянников, а роскошный дворец Пале-Кардиналь Ришелье оставил королю (поэтому сейчас дворец – Пале-Рояль).

Потом к кардиналу наведались всякие там посланцы Гастона, Анны и немножко даже сам Людовик, все желали кардиналу быть здоровеньким и даже не приплясывали на ступеньках.

Последней у изголовья Ришелье осталась племянница. С ней он тепло простился, сказал, что любил её больше всех на свете, но умирать на её глазах не захотел. И умер, как и полагает священнослужителю, в присутствии священника.

Враги кардинала по этому поводу, конечно, очень обрадовались, Гастон так даже вслух. А король, говорят, скорбел, но очень глубоко внутри, потому что вскоре он даже песенку на это событие написал. И принялся трепетно заруинивать всё, что сделал Ришелье: вернул своему брату право регента например.

Заруинить всё окончательно Людовик не успел. С того света ехидно посигналили: «Ваше величество, а я как-то говорил, что пойду первым, чтобы освещать вам путь? Ну так воо-о-о-от…» В общем, через пять месяцев король скоропостижно отправился за своим первым министром (не дожив при этом до сорока двух лет). Оставив Франции: войну с Испанией, жену с двумя малолетними детьми и в непонятном статусе, Гастона, который вроде бы регент… И Мазарини. Которому предстояло это всё расхлёбывать.

А чё всмысле

Новую обстановку в государстве идеально иллюстрировала герцогиня де Шеврез, которая от смертей короля и кардинала пришла в бурный восторг и рванула из Англии во Францию, повторяя на ходу: «Вот теперь-то мы заживём с подруженькой-Анной…» А потом приехала, а там яжемать-Анна, которая не хочет её видеть, и за троном опять кардинал, только молодой и здоровенький, но чем-то на предыдущего ужасно похожий.

Потому о Мазарини непременно нужно поговорить.

____________________________________________

Кардинал умер, да здравствует кардинал! Мазарини и Фронда - вещь преинтересная, да ещё мне хотелось бы опять попрать хронологию и поговорить о литературе и Ришелье. И об Урбене Грандье подробно. И там ещё сплетни про Ришелье не рассказаны! В общем, с позволения читателей я не стану пока отсюда выпиливаться, а ещё кое-что накидаю.

Суббота близится, а ссылки так и нет.

И надо б кинуть, шоб рассеять подозренья...

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 13

Это я к чему... Народ немного подустал от этой всей ришельелогии, так что я немного снижу темпы. Тем более что финал уже недалёк. Но сперва надо рассказать про Сен-Мара.

Про Сен-Мара

Сен-Мар – это такой немножко Бэкингем. Версия 2.0, существенно недоработанная и немножко даже недоразвитая. Но с оригинальной версией неуловимо схожая из-за красоты, любви к красивым нарядам и брульянтам, а ещё потому, что Сен-Мар тоже был фаворитом короля. Просто немножко в другом смысле и с подачи кардинала.

После того как Лафайет удалилась в монастырь, а Франция обзавелась наследником, Ришелье серьезно озаботился тем, чтобы подобрать Людовику подходящих друзяшек. Мари де Отфор подходящей друзяшкой категорически не считалась, потому что по оборзению начинала приближаться к недостижимому уровню г-жи де Шеврез. Отношения же самого кардинала и короля к тому времени уже походили на отношения старых, задолбавших друг друга супругов: знают болячки друг друга до каждой родинки, время от времени кардинал ест Людовику плешь или пилит монарха про Испанию-бюджет-бунты; король стонет: «А-а-а-а, кому я отдал лучшие годы жизни» и всё равно даёт денег; верный кардинальский секретарь Шавиньи выполняет роль любимой подружки Ришелье, и король уже натурально вздрагивает, когда слышит его шаги… Но никаких разводов не предвидится: плохо, со скандалами, но привычка и долг – есть привычка и долг.

Но короли – они же люди непостоянные: разозлятся на что-нибудь, а потом ты едешь в Блуа, сморкаясь в котиков. Словом, Ришелье по горло нужен был кто-нибудь доверенный возле короля, кто мог бы узнавать настроения его величества. И отчитываться обо всяких мимолётно оброненных фразах, вроде: «Эх, кто бы устроил Ришелье небольшой ля-ля-ля-ля-бум-бум!»

Поколебавшись, Ришелье остановил свой выбор на сыне старого и уважаемого друга, полководца Сен-Мара. Опять же, друг помер, семья беднеет, надо бы оказать немножко благодеяний. И вообще, кто там знает, может, природа отдыхает только на детях гениев.

Анри де Сен-Мар

Оказалось, что на детях полководцев иногда тоже. Нет, сначала-то всё шло просто отлично: Сен-Мар по протекции кардинала попал на уважаемую должность королевской гардеробщицы. То есть, королевского гардеробщика. Все, кто сейчас представил Сен-Мара в костюме злобной бабки с номерком – развидьте срочно. Должность действительно была хорошей и уважаемой, правда, король одевался в основном сам и в чёрное. Потому сначала должность Сен-Мару не понравилась, а Сен-Мар не понравился королю. Но потом случился типичный хэйтлав только с уклоном в крепкую мужскую платоническую дружбу.

В общем, Людовик к новому юному придворному очень проникся и начал давать ему денег и должностей, и надавал столько, что Сен-Мар в конце концов выкупил должность главного конюшего. Теперь его звали просто и красиво – Господин Главный (потому что Господин Конюший было всё-таки не так приятно).

А ещё Таллеман де Рео пишет, что король каждый вечер уводил мсье Главного в спальню, осыпая его руки поцелуями. Из чего можно заключить, что Таллеман де Рео бы хорошо писал фанфики с высоким рейтингом в наше время. Хотя он и в своё время их неплохо писал.

Поскольку девятнадцатилетних красивеньких мальчиков обычно не доводят до добра кучи денег и королевское расположение – Сен-Мар очень скоро оказался отличной иллюстрацией фразы «И на старуху бывает проруха». В роли старухи выступал Ришелье, в виде разбитого корыта – его планы получить осведомителя возле короля, в роли государыни рыбки зажигал сам Сен-Мар, который уплывал от кардинала куда-то в океаны своей борзоты.

Для начала – излагать, что там говорится в королевской опочивальне и вне её Сен-Мар отказался намертво. Потом принялся шататься по знаменитым куртизанкам, таким, как Марион Делорм – потому что ну надо же куда-то девать королевское золотишко. А когда король обиделся и кардиналу нажаловался (мы же помним, старые супруги) – при вызове на ковер изобразил сцену в духе: «Да я только слово, и вас тут поганой метлой…»

– А это он ещё кусает кормящую руку или уже догладывает? – задумался Ришелье. – Или его самого покусал дух покойного Люиня?

Тут по законам бэкингемовского жанра должна была случиться любвя фаворита к королеве, чтобы всё испортил злобный кардинал. Но Анна к тому времени родила второго ребёнка и превратилась в лютую яжемать. Сен-Мар не осмелился с ней связываться и решил влюбиться в Мари де Гонзага – умницу-красавицу-прынцессу на восемь лет его старше (кстати, будущую польскую королеву – жанр соблюдён). И даже пришёл к кардиналу с просьбой поспособствовать: мол, ну и что, что она бывшая невеста герцога Орлеанского, я вот, может, тоже могу герцогом стать, вы только короля уговорите, пусть он меня на войну отправит, а я там ух, подвигов насовершаю!

– Это уже не океаны борзоты, – уверился кардинал. – Там уже Марианская впадина.

Анри Сен-Мар был словесно унижен и немножко бит по почкам кардинальским взглядом, после чего выпнут на войну. Где проявил себя храбро, но безмозгло, как и подобает версии Бэкингема. Да и Людовик скучал, да и подвигов хотелось уже сейчас, а покусанный метафорическим Люинем бочок зудел-зудел, потому Сен-Мар решил совершить великий подвиг прямо в Париже и взять да и убить кардинала. Потому что ну надо же девушку впечатлить, а про кардинала говорят, что он как гидра (судя по тому, как он подавлял бунты – немного контрреволюционная гидра), а рыцари же чудовищ убивают, вот.

Чудовище к тому времени почти не передвигалось на своих двоих и не могло ездить даже в карете – только на носилках, полулёжа и в портшезе. Вопрос серьезно стоял за тем, что заговорщики могут тупо не успеть, но Сен-Мар терпеть был не намерен, потому что он был на самом деле Сен-Марс (практически святой Арес, если вы понимаете оксюморон). И заговор таки намутил – и втянул туда своего друга де Ту (бывшего государственного секретаря), а потом подтянулись всякие там Бульонские с Тревилями – ну, и куда ж без герцога Орлеанского!

– Ой, ну я даже и не знаю, – сказал застеснявшийся Гастон и сначала было отказался. По обыкновению, с позой, с арестом гонца и посажением оного в заведомо дырявую темницу – чтобы и тем, и этим. А потом Гастон подумал, что так же можно и квалификацию потерять – тут же готовый заговор, надобно брать!

Уже на этой стадии над заговором повис символ северной пушной лисички, но заговорщики не сдавались. К тому же, у короля с Ришелье в государственном браке вышло очередное обострение, и Людовик хотел даже было поскандалить, выходя из зала:

– А ну-ка кардинал, идите вперёд – всё равно говорят, что вы тут настоящий король!

А Ришелье цапнул подсвечник и (нет, не треснул повелителя по голове и не пригласил на ужин при свечах) вскричал:

– А вот и пойду! Пойду, но только чтобы освещать вам путь!

Без подсвечника, но с орлом и лёвой.

– А-а-а-а-а, как я от него устал, – стонал Людовик в окружении приближённых. – Нагадит в душу, а потом он ещё и прав, а ты дурак!

– А вы его прогоните, – посоветовал прямодушный Тревиль.

– Так он же повсюду, – выдал Людовик, и заговорщики решили, что это он о кардинальских шпионах (и почему-то не подумали, что король это о том, что Ришелье тупо тащит на себе всё).

– Ну тогда убейте, – посоветовал ещё более прямодушный Сен-Мар.

Король было завис, но прямо не возразил, и заговорщики решили – можно. Сначала Ришелье было попросту хотели застрелить-заколоть силами бравых ребят во главе с де Тревилем. Сен-Мар должен был крякать уточкой, в смысле подавать знаки. Гастон Орлеанский должен был приехать, чтобы внушать во всех боевой дух.

Количество боевого духа в Гастоне нам уже примерно известно. В общем, он не приехал, а у самого Сен-Мара все сигналы почему-то застряли в горле – хотя может быть, всё дело было в вооруженной до зубов охране Ришелье. В общем, убийство пришлось отложить.

Но зато заговорщики постепенно собирались старой доброй компанией: подключилась герцогиня де Шеврез, наконец вступил Гастон Орлеанский. Заговор уже начал смахивать на групповую терапию («Я собирался убить кардинала» – «Не стесняйтесь, тут все такие. Хотите об этом поговорить?»). Для полного перечня не хватало королевы Анны и Испании.

Испания скоро подключилась – спасибо королевскому брату, который решил, что нужна помощь извне. И вообще, а давайте заключим договор: испанцы нам деньги и войска – а мы им, если что, мир, все завоёванные города назад ну и по мелочам.

Теперь заговор стал солидным и антигосударственным, но Анны ему всё-таки не хватало, потому заговорщики попробовали её к заговору привлечь. Но королева, как известно, люто закосплеила Наташу Ростову в финале эпопеи Толстого. Потому у неё были свои проблемы.

Яжемать-Анна

Король с подачи своего любимца быстро превращался в буйного папашку из тех, которые «круговые пирушки-войны-воспитать из сыновей мужуков».  Пройдя первые два этапа, Людовик начал задумываться и о третьем. А то сыновья, понимаешь, почему-то при виде папы пугаются и ревут, пфе, бабское воспитание. То, что детей может пугать незнакомый дядька в черном и с запахом пороха, королю в голову почему-то не приходило. Так что он вознамерился было отнять детей у королевы и воспитывать по-своему.

Так что Анна и без того была в отчаянии. А тут как раз заговорщики лезут со всех сторон, а если там Гастон – они точно не только кардинала будут свергать, а если ещё и короля, то… а-а-а-а-а, они хотят обидеть моих дитачек!!

Анна в приступе материнского испуга подняла свой интеллект на невиданный уровень и сделала по-настоящему умную вещь: она написала Ришелье. Есть мнение, что благодаря ей и удалось перехватить копию договора с Испанией. Хотя есть мнение, что о заговоре и так вообще все знали, Ришелье знал особенно, потому только гадал – перехватят или нет.

На досуге кардинал опять впал в меланхолию и собрался было помирать. И, возможно, успешно бы помер, обескуражив заговорщиков. Но тут ему таки принесли копию заговора, отчего Ришелье восстал, начал молиться и пить бульон. А потом пошёл к королю и предложил всех казнить.

Ну, ладно, Гастона не казнить, он же Дитя… стоп, не Дитя. Тогда свидетель, а то документ-то только в копии сняли. А королева… нет, ну вы что, королева не участвовала, нет-нет-нет, она-то молодец!

В общем, счастливая Анна осталась со своими сыновьями, несчастливых заговорщиков арестовали, а к Гастону Орлеанскому наведался кардинал с вкрадчивым:

– Я только спросить…

И это был уникальный случай, когда герцогу достаточно было просто молчать или бубнить «Не знаю ничего, ничего не знаю». Но Гастона, что называется, понесло так, как товарищу Бендеру не приснится в страшном сне. Принц наговорил на двадцать страниц, всё подписал и торжественно поклялся, что замышлял шалость и только шалость. И больше не будет.

У Гастона Ришелье отжал право на регентство – в случае смерти Людовика, бешеной яжмамке Анне он доверял гораздо больше.

А Сен-Мар и де Ту лишились голов. Причём, последний вообще по-глупому – он-то друга отговаривал и предупреждал, что о заговоре уже торговки на базаре судачат. А Сен-Мар то ли до конца не осознавал, во что вляпался, то ли думал, что его выручит король. Это он думал зря, потому что к тому времени король от своего фаворита уже устал сильнее, чем от Ришелье. Потому что носится тут под ногами что-то нахальное, дерзит тебе и уважаемым полководцам, совет разбрасывает, как крепости брать. В общем, Людовик и его фаворит всё больше ссорились, а Сен-Мар хорошие отношения с королем только изображал – для заговора надо было.

Померли Сен-Мар и де Ту исключительно достойно, в народе очень плакали, потому что – красивые, молодые, полезли сносить бошки кардинальской гидре… ну, что ж вы так нелепо, так глупо-то!

– А погодите-ка, - сказала на этом месте кардинальская гидра. – У меня тут, кхе-кхе, идейка, кхе-кхе. Ита-а-ак, это ещё не глупо и не нелепо. Следите за руками…

В общем, через три месяца после казни Сен-Мара и де Ту кардинал Ришелье взял да и помер, затроллив всех решительно и окончательно.

_______________________________________________

И вот тут, по-хорошему, можно бы уже останавливаться. Но надо бы рассказать о том, чем наш герой болел и как преставился - потому что тоже интересно. Да и некоторые темы остались: отношения Ришелье с литературой и его пятёрка литературных негров, сплетни о кардинале, дело Урбена Грандье...

В общем, всё традиционно: интересно - ставим стрелку вверх, мотивируем автора комментом.

Ссылки автор, как всегда, зажал, оставив одну - на прошлый пост.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 12

1) Охота.

2) Задушевные и интеллектуальные беседы.

3) Помолиться-порыдать-поскучать.

При этом королю с фаворитами сокрушительно не везло: все смутно надеялись на оргии, а тут, понимаешь, сплошные беседы с приступами меланхолии («А-а-а-а, я же француз, я на такое не подписывался, карету мне, карету!»).

Первым фаворитом, как мы помним, был Люинь – тот, у которого жена – будущая герцогиня де Шеврез, плюс есть два брата, в общем, с ног до головы диагноз. Люинь был приставлен к юному Людовику ещё папочкой - Генрихом Добрым. Обучил ребёнка соколиной охоте и как-то незаметно стал его доверенным лицом. Люинь примечателен тем, что вместе с сотоварищи донёс до короля мысль «Кончини уж что-то больно вас ущемляет», а потом и поспособствовал ликвидации маршала Франции. И забрал себе, на секундочку, «всё, что нажито непосильным трудом».

Герцога Бульонского такой расклад сподвиг на глубокомысленное изречение: «Харчевня осталась прежней, только вывеска поменялась!» А Люинь, который из сокольничих сделался коннетаблем Франции, принялся трясти из короля всё новые блага для себя и для своих братиков. А король своего фаворита очень любил, и когда у Люиня родился сын, радовался так, будто это у него наследник (и даже стал крестным отцом).

Сам фаворит благодарностью не отличался и даже, по слухам, позволял себе высказывания наподобие: «Пф, да этот человек (король) так меня боится, что и не сделает мне ничего». То есть да, в возможном досье королевского фаворита значилось: «Туп, жаден, ленив, характер скверный». Неудивительно, что он опасался хитрого епископа Люсонского с прокачанными дипломатическими способностями. А то Ришелье и из ссылки вернулся, и мать с сыном помирил аж дважды, страну спас от гражданской войны… а что Люинь? А ну-ка подать подвиг коннетаблю!

Тут как раз началась очередная гугенотская война, и Людовик ХIII поручил своему фавориту, маршалу Франции возглавить осаду крупной крепости. Маленькая загвоздка состояла в том, что маршал и коннетабль был ни разу не военным. Потому дело сокрушительно провалил, с досады осадил уже другую крепость, поменьше, а потом взял да и помер от «пурпурной лихорадки». Король подарил своему любимцу роскошную эпитафию: «Ему в самом деле чего-то не хватало!». Слово «мозги» так и не было сказано, но…

После Люиня остались дети и небезутешная вдова, которая скоро получит от кардинала Ришелье прозвище «Шевретта». А Людовик начал искать, с кем ему охотиться и скучать.

Из кратковременных любимцев интересным был Туара – попавший в фавориты через охоту и попытавшийся было наставлять Людовика насчёт политики. Но в ту пору в кресло первого министра уже сел Ришелье, и быстро стало понятно, что к кому отходит наставлятельная роль. Туара спихнули в армию, где он командовал обороной острова Ре (см. главу о Ла-Рошели) и яро стучал в бубен превосходящим английским ратям. За свои заслуги Туара сделался маршалом и, на удивление, с таким послужным списком (красавец, маршал, любимец солдат) не был казнён, а погиб на войне.  

На полгодика к королю под бочок подкатился Барада, который, во-первых, не любил охоту, во-вторых, пытался королю давать советы насчёт областей, которые были в управлении у Марии Медичи и Ришелье. От охоты король честно воздерживался пару недель, но после советов дал пинка Барада, не дожидаясь, пока его отравит Медичи или затравит котами кардинал.

Тем более, что уже всходила звезда Сен-Симона. Сен-Симон, во-первых, придумал, как королю пересаживаться с одной лошади на другую, не сходя на землю, во-вторых, не пускал слюни в королевский охотничий рожок – ну, словом, как не взять-то!

Сен-Симон ухитрился просидеть возле короля аж десять лет – в основном потому что особо в политику не совался, хотя и поддержал кардинала во время «дня одураченных». Но погорел на родственных связях, когда предупредил своего дядю (сдавшего крепость испанцам) о том, что того собираются арестовывать. Дядя быстро вспомнил о благах эмиграции. Людовик быстро вспомнил, что давно не отправлял никого в ссылку. Хотя Сен-Симон в конце концов оказался удачливым, пережил короля и потом приехал ко двору королевы-регентши.

После Сен-Симона Людовик задумался, что вот, как-то не везёт ему с фаворитами мужеска полу – может, стоит уже и на дам заглядеться? И загляделся. На Мари де Отфор, фрейлину своей матушки.

С женщинами у короля в принципе не особо-то клеилось. Например, рассказывают, что ещё в 1617 г. кучка фрейлин заявилась на обед с королём по старой моде – шобы всё напоказ. Одна девушка так и вовсе щеголяла открытой грудью. Так что во время обеда король забился под шляпу, но шляпа делу не помогла, и всякие возмутительные виды так и колыхались над столом. Тогда король во время десерта набрал в рот вина и выдал, так сказать, залп в направлении смущающей детали.  Хотя по слухам, Людовик и в декольте герцогине де Шеврез плевал, так что либо у слухов, либо у короля было своеобразное чувство юмора.

Ещё король уверял, что женщин-то он любит, но только выше пояса. Что и сподвигло то ли ту же де Шеврёз, то ли кого-то из придворных на шуточку в духе «Вот знали б они об этом – и подпоясывались бы ниже колен».

Но де Отфор была вся такая милая-набожная-боязливая, что король к ней сходу проникся и принялся рассказывать о сокровенном – как трудно убивать белок. Отфор каким-то чудом не выпрыгнула из кареты, и король проникся ещё больше.

Тут грянул «день одураченных», и фрейлина переплыла в свиту Анны Австрийской. Анна сперва было поревновала к юной фаворитке, но потом с ней отчаянно задружилась, и они вместе начали интриговать против кардинала Ришелье.

– Да что ж её, де Шеврез покусала, – с тоской вздыхал Ришелье, но до времени де Отфор не трогал, потому что король же в кои-то веки проявляет хоть какой-то интерес к женщинам, глядишь – и на жену перекинется.

Со временем Мари де Отфор отбросила стыдливость, овладела высочайшими навыками варки варенья и при посильной помощи Анны Австрийской принялась короля склонять к непотребному. Набожный король склонялся плохо, потому случилась история с каминными щипцами.

История началась с гениального плана «А давайте заставим короля ревновать, вдруг он перейдет в наступление». Мари то ли написала письмецо родственнику, то ли получила от родственника, а когда в комнату вошел король – начала прикидываться, что не было ничего, никакого письма не было.

– А кто это вам пишет? – осведомился король – и тут де Отфор сделала ход письмом. Упрятав его поближе к си… кхм, к сердцу. И всячески приглашая – мол, хотите письмо? А вот и берите!

То есть да, эта сцена практически отражение той, которая потом случится с королевой Анной и канцлером Сегье. С несколькими исключениями. Например, сама Анна, якобы, даже держала фрейлину за руки, хохотала и подначивала супруга сунуть руку ближе к фрейлинским прелестям. А Людовик был гораздо набожнее и креативнее канцлера Сегье. Потому схватился за каминные щипцы и принялся ими елозить там, куда не светит солнце. Пока Анна и её подруга прямо на ходу осознавали – с чем им придётся бороться…

Навыков обращения с щипцами у короля не хватило, потому, извозюкав фаворитку почти до состояния Мойдодыра, его величество с досадой удалилось.

А де Отфор продолжала веселиться и строить козни против кардинала, и непонятно, чем бы дело кончилось, но тут на сцене появилась Лафайет.

Лафайет была очень молоденькой брюнеткой с очень красивым голосом. Ещё она была набожной и жалостливой, потому они с королём незамедлительно сошлись характерами и полюбили друг друга крепкой платонической любовью. Отфор получила отставку и не обрадовалась. Кардинал Ришелье получил возможность сделать новой фаворитке предложение: а не хочет ли она, скажем, немножко рассказывать, о чем там думает и беседует король? Этому не обрадовалась уже сама Лафайет. Которая, как выяснилось со временем, была тайной внутренней блондинкой: у неё хватило ума не только послать в неведомые дали великого кардинала, но и проводить против него кампанию в глазах короля. И озвучивать политические тезисы нереальной мудроты: «Война ето плохо, кардинал войну ведёт просто так, а ето же так ужасно, и вообще, вот если бы вы помирились бы с королевой, то и воевать бы не пришлось!»

Само-то собой, за Лафайет шпионили и о таких тезисах было доложено кардиналу. В Пале-Кардиналь после этого долго подбирали термины, потому что уже было совершенно непонятно – кто мог покусать Лафайет настолько сильно.

– А можно мне де Отфор, она была вменяемее, – выдохнул наконец Ришельё и принялся спихивать Лафайет в монастырь.

Лафайет в монастырь спихивалась охотно, потому что раз — она была набожной, два — де Отфор восстановила против неё весь двор и просто затравила бедную девушку. Опять же, по слухам, имели место даже жестокие провокации с выжиманием лимонного сока туда, где танцует Лафайет, чтобы все решили, что она себя немножечко не контролирует (эта история вообще прекрасна, ибо просто представьте камердинера королевы, который ползёт по полу нюхать маленькую жёлтую лужицу, и таки долго нюхает, и заявляет потом, что нет, не лимон).

Ещё кардинал при помощи подмены и потери писем временами ссорил фаворитку с королём. А ещё были подкупленные кардиналом священники и сам Людовик, который подлил масла в огонь, когда предложил Лафайет поехать с ним в Версаль и там, в некотором роде, жить. Король, правда, сам испугался таких слов (фу-фу, я что, веду себя почти как папа?!), но Лафайет было уже не остановить, и она окончательно постриглась.

Но король свою любимицу навещал даже в монастыре, вёл с ней длинные беседы, а как-то даже после такого визита поехал к королеве и форсажно спас Францию, зачав дофина.

После этого на пост штатной фаворитки на какое-то время заступила Отфор, но она к тому времени оборзела до конца и края и не стеснялась дерзить королю. Временами парочка орала друг на друга на глазах у придворных, причём король обзывал Мари «тварью».

А потом Ришелье наконец устал от всей этой смены фаворитов, да и решил, по примеру товарища Огурцова: «Бабу-Ягу воспитаем в своём коллективе». И подсунул Людовику Сен-Мара. И тут, как говорится, вышло уже с концами.

______________________________________________

Сен-Мар - это история отдельная. Потому что речь идёт о самом известном, самом массовом и самом, самом тупом заговоре против Ришелье. Но если читатели ещё не добежали до канадской границы и ждут продолжения - постараюсь рассказать.

И по традиции...

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 11