Ненавижу людей. И есть за что. Двуногие, злобные существа, мнящие себя разумными. Сначала ласкают тебя, теребят шерсть, а ты должна с благодарностью принимать эту наигранную заботу, за пачку вонючего вискаса. А потом ты становишься не нужен, просто так. Сублимация любви.
Он начал водить женщин в дом. Иногда красивых, они сюсюкали со мной, пытались гладить, некоторые мне нравились. А потом пришла она. По-хозяйски сбросила туфли в прихожей, завалилась на кухню, долго причитала, что бардак, посуда пизанской башней, а мою миску небрежно и брезгливо под стол запихнула. В тот же вечер с туфлями было покончено. Я не со зла. Это моя территория и мой человек. Был.
Ненавижу людей. Долго прятаться за диваном не пришлось. Не баба, фурия. В тот день все пошло кувырком, оборванный карниз, разбитый горшок с его любимым авокадо. Так быстро я не бегала ни разу за три года. Тщетно...
Пришла в себя, только когда вода стала заливать горло. Она обжигала, пробираясь в пасть, под шерсть. Выпучив от напряжения глаза и призывая в помощь высшие силы, я гребла. До заветного берега оставалось метра два-три, но течением неумолимо сносило назад. Он был как призрак, вроде лапу протяни и вот оно спасение. А нужно ли оно теперь? И что там на берегу? Опять люди? Да и бороться больше не хотела. Пожила и хватит. Ещё спасибо хоть не в ведре утопили тогда, слепым котёнком. Мой старина спас меня от горячей руки своей ныне покойной дамы, и с тех пор я им и не верю. Короткая кошачья жизнь не проносилась перед глазами. Только одно осознание, что всё. Конец.
Река взорвалась самым мощным шлепком. Последний раз я открыла глаза и лучше бы утонула. Тяжело ступая по дну, мрачный, чёрный он двигался, в мою сторону. Шаг, другой и мое почти бездыханное тельце у него в пасти. Я старалась не трястись ни от холода, ни от страха быть сожранной заживо. Послушно валялась трупиком, вяло свесив лапы. Вдруг пронесёт. А он просто выплюнуло меня на землю и ушел, так же тяжело ступая и не оборачиваясь. Я попробовала встать. Лапы не слушались, всё ещё трясло от холода и оставалось только лежать, тихонько радуясь неожиданному спасению. А потом он вернулся, нежно потрогал меня мокрым носом. Я искоса взглянула на спасителя. Да, медведь.
Притащил огромную, живую ещё рыбу. Та в агонии лупила хвостом о землю, требуя воды. А мой урчащий желудок тупо жаждал её. Дикой кошкой я никогда не была, но это рыбину рвала точно тигр, загнавший зебру в саванне. Сплёвывая и разбрасывая чешую, вгрызалась острыми, тонкими зубами в ещё живую плоть. Особо не пережёвывала, просто глотала холодные куски мяса, пока не почувствовала насыщение. Медведь ждал. Даже смотрел с умилением, мне показалось. А я такая безобразная, шерсть свалялась, на усах чешуя, хвост песок таранит. Пришлось вспомнить манеры домашней кошки. Вальяжно потянулась, проталкивая пищу в желудок и уселась вылизываться. Лапы попеременно, живот, хвостик — всё должно выглядеть достойно. И уткнулась в него. Носом.
Впитывая чужой, незнакомый запах грубой шкуры, старого валежника и недавно разграбленного улья, я благодарно потёрлась о мохнатые лапы, прислушиваясь: как тебе такое? И медведь заревел. Громко так. В этот момент мир остановился, мне показалось: замерло всё. Река — убийца, рыбы, лесные твари, даже дятлы заткнулись, облажавшись. И мы ушли: он грубо, снося всё на своем пути, а я ловко перепрыгивая через препятствия, но упрямо и рядом. И тогда плевать было куда идти в берлогу или ночевать под открытым небом, и принесут ли завтрак, он был тут во мне. Счастье.
Лето пролетело незаметно. Медведь уходил в лес. Я присмотрела неподалёку хутор, стала наведываться к бабе в платке, за парным молоком, ловя в благодарность мышей. А вечером мы тыкались радостно носами и вылизывали друг другу шкуру. Я ненавижу людей.
Охотничий сезон начался в сентябре. Сначала они приезжали, пили водку в маленьких домиках, стреляли уток. Я иногда близко подбиралась и тайком тягала тушки. Попировать с медведем. А ближе к ноябрю открылся сезон на большого зверя. Мы тогда осмелели и не таясь выходили к людям. Я впереди, ласково мяукая, он тёрся за деревьями не признавал до конца человека. Пьяные охотники ржали, что почти приручили медведя и удивлялись нашей дружбе. Неожиданно, да?
Кончилось всё в один момент. Самый смелый орал, что добудет шкуру медведя для любовницы, бахал из ружья по деревьям, в воздух, кто-то пытался его унять, вырывал сзади оружие, умолял успокоиться и идти спать. Выстрел.
Медведь заревел, как тогда на берегу реки. И упал. Резко, подминая под себя куст. Точным ударом в сердце. Я взвыла. Вцепилась в голову убийце и рвала когтями в мясо его лицо, впивалась в глаза, отрывая кожу от плоти. Ненавижу людей.
Очнулась только когда начали стрелять в воздух. Этот идиот уже не махал руками. А охотники спешно собирали вещи. Ревел мотор. Старого чёрта загрузили вместе с вещами и уехали. А он остался. Мёртвый. Так и лежал там, подогнув под себя лапу и с открытой пастью. Мой медведь.
Я еще долго лежала возле его тела. Шипя, отгоняла стервятников. Лизала рану, в надежде что может быть вдруг, мне это все показалось. И он сейчас очнётся , закинет на загривок и мы поползём по лесу, ломая кустарник. А потом я ушла. К той бабе, что поила парным молоком. Ловить мышей, нежиться на солнце и не отпускать от себя мысль, что умирать я приду сюда, к тебе. Медведь.
