— Спасибо, что согласились повторно записать вторую часть нашей с вами беседы — в прошлый раз мой диктофон загадочным образом записал вместо разговора полтора часа тишины. Причем он совершенно исправен, я проверял. Раньше мне доводилось слышать о подобном только от фольклористов, которых деревенские колдуны предупреждают: я, мол, сейчас заклинание прочту или секретом поделюсь, выключайте магнитофон. Те делали вид, что выключают, а потом выяснялось, что вместо заклинания или секрета на пленку записано едва различимое шипение, и больше ни звука.
— Чудеса, конечно, но я с подобным сталкивался. И я с такими вещами не шучу. Особенно когда нахожусь на природе. Здесь-то, в Москве, могу и посмеяться, в городе я отчасти атеист. Но когда вокруг природа, атеистом быть нелегко.
— Вы умеете определять характер незнакомого леса сходу, по его внешнему виду?
— Конечно, я так и ориентируюсь. Однажды попал в один лес и сразу почувствовал его образ. Сказал себе: «Да тут точно живет Баба-яга». Это был еловый лес, очень старый, практически на берегу реки Сестры. Там вообще не было света, не было зелени внизу. Все было серое. Зелень была где-то далеко вверху, поэтому я ее практически не видел. Нижние ветки у елок давно засохли: вокруг только густой подстил из еловых иголок и мрак. И днем, и ночью серая темнота и туманная дымка.
— А есть какие-нибудь конкретные признаки или отличительные черты, которые позволяют с уверенностью делать вывод о присутствии Бабы-яги?
— Просто чувства так подсказывают. Художественный образ перед тобой появляется, и ты его считываешь. Становится очевидным, что локация соответствует образу Бабы Яги, вот и все. В принципе, ельники — самые мрачные, самые темные леса. Молодой еловый лес обычно веселый, жизнерадостный. Но это пока елочки маленькие. А когда они вырастают, это такая жуть. Старые ельники очень страшные.
Я читал в какой-то книге, что самые старые леса в средней полосе — как раз еловые. Сначала растет береза, потом чернолесье смешанное, и потом только появляется третье поколение леса — елки поднимаются, и вскоре весь лес становится еловым. Поэтому самые древние леса в нашей местности — еловые. Их, конечно, сейчас очень мало осталось. В Средние века, например, преобладали как раз темные еловые леса. Тогда же не вырубали деревья в огромных количествах. А сейчас вырубают, но взамен ничего не сажают. Растет сразу березняк. А если изредка сажают, то вскоре поднимаются елочки и сосенки. В таких местах очень весело, я люблю такие жизнерадостные вырубки. Кстати, вырубка — это тоже отдельный вид пространства.
— Можно ли в таком случае считать отдельными пространствами лежки кабанов, например? Они ведь часто разрывают для своих нужд большие площади.
— Однажды я набрел в лесу на целый кабаний квартал. В тот день я долго шел по заболоченной местности среди очень высокой травы и внезапно очутился в совершенно непроходимом, густом мелколесье. Тропы, которые там были, напоминали человеческие, но так только казалось: пробираясь по ним сквозь лес, я натыкался время от времени на своего рода квартиры, то есть на кабаньи лежки. Слава богу, дело было днем — никаких животных я не встретил. Но место было очень глухое, еле-еле удалось продраться через этот лабиринт. Я знал, в какую сторону идти, но пролезть было почти невозможно, настолько все заросло. Я сгибался в три погибели и брел по кабаньим коридорам. В конце концов я все-таки вышел к небольшой речке, к притоку Сестры. Уже совсем рядом, через поле, виделось село Трехсвятское. Нужно было только преодолеть водную преграду. Я нашел место, где можно переправиться, прыгаю через эту речку, и меня сзади вдруг как схватит кто-то... На самом деле я зацепился за ветку кустарника, но было ощущение, словно меня кикимора схватила, у которой я был в гостях. И пока я лез через эти дебри, много было похожих эпизодов. Спотыкаешься — как будто тебе подножку кто-то поставил. Смотришь, а на земле сук в виде руки. Это все, конечно, мое художественное воображение, я понимаю, но тем не менее меня эта нежить иногда даже спасала. Выручала, когда я попадал в сложные непредвиденные ситуации на болоте или в лесу. Я чувствовал, что какой-то дух места мне помогает. А иногда мешают, как та кикимора. Я, видимо, в гости к ней попал, и она не хотела расставаться с гостем.
— А если люди разрушают то или иное природное пространство, они, по-видимому, тем самым вредят проживающей там нежити?
— Конечно. Например, Леонид Леонов в своих ранних рассказах часто поднимал проблему уничтожения мест обитания нежити. В его рассказе «Бурыга» об этом есть. Пришли в сосновый лес лесорубы, начали деревья рубить. А в тех краях жило несколько разных леших, в том числе Бурыга. Они были непохожи друг на друга — тоже, видимо, различались в зависимости от места, где живут. Леонов очень хорошо их внешне описывает. Двое других леших совсем не похожи на Бурыгу. Автор много внимания уделяет именно внешности этих существ. В конце концов Бурыга эмигрировал, добрался аж до Испании. Там очень сложная история, загадочная. Но отъезд его был связан с тем, что сосновый бор, где жил главный леший, купил купец и отправил лесорубов, чтобы деревья срубить и продать. Тогда старый леший, который заведовал этим бором, снялся с места, переоделся в обычную гражданскую одежду и стал мужиком. Даже паспорт себе сделал. И отправился куда-то в другое место. Там еще очень подробно написано, как именно его выжили. Сначала он лесорубов пугал — пытался с ними сам справиться. Но понял, что ничего из этого не выйдет. И тогда он эмигрировал. А вместе с ним и вся мелкая нежить тоже разбежалась из тех мест. А главный герой, Бурыга, пережил много разных приключений и попал в конце концов в Испанию. Но потом все равно вернулся обратно. Очень интересный рассказ, он о любви к родине на самом деле.
— Большую роль в живописи всегда играли и играют поваленные деревья. Что вы о них думаете?
— В лесу почему сложно ходить по прямой? Потому что очень много повсюду так называемого валежника. Особенно если лес старый, а лесник у него плохой. Приходится много петлять. Поэтому так легко можно заблудиться, особенно если ты без компаса. Начинаешь обходить эти поваленные деревья и быстро теряешь ориентацию. Если бы ты шел по прямой, то четко бы ориентировался, но обычно все-таки приходится петлять.
Зачастую в лесах попадаются очень интересные коряги. Я даже зарисовывал те, что похожи на разных лесных существ. Из одной получился сидящий леший. С натуры его нарисовал. А еще у меня был хромой леший на костылях. Он прямо у дороги стоял, маленький такой. Я его на том же месте сразу и зарисовал.
Раньше, когда у меня было времени побольше, я постоянно делал зарисовки во время экспедиций. Это своего рода памятки, по которым потом можно делать композиции. Глядишь на эти зарисовки — и сразу все вспоминаешь. Сейчас я его найду. Вот он, хромой леший. Я его с натуры нарисовал. Платочком подвязан — у него, видимо, зубы болят или уши.
Если, допустим, человек верит в таких существ, то будет считать, что именно они создают пространство вокруг. Поэтому и нельзя сказать, что я своих персонажей выдумываю. Ведь того же хромого лешего я увидел в реальности, а не взял из головы.
Характер изображаемого существа напрямую зависит от местности. Если передо мной молодой березнячок, то и существо будет соответствовать этому месту по характеру. Он точно не будет злым и мрачным. А если, например, глухой ельник, то там и леший соответствующий. В моем цикле «Нежить» даже работы называются не по названиям самих существ, а по названиям пространств, в которых я их обнаружил. Например, есть работа «Ельничек-березничек», где изображен очень веселый солнечный лес. И в этом лесу леший хитрый, лукавый, ехидный. А есть другая работа, которая называется «Кукушкин лен». Там я увидел лесную ведьму, Бабу-ягу, шишигу. И она там не такая уж и страшная, соответствует пространству вокруг. На этой картине атмосферу задают маленькие цветочки, кукушкин лен. У этого растения почти нет листочков, только цветы голубовато-белые.
— Вы часто говорите о пространстве, причем как в связи с искусством, так и в связи с повседневной жизнью — с вашей точки зрения это одно единое пространство или все же два разных?
— Начнем с искусства. Изобразительное искусство — пространственное, в отличии, например, от литературы. А театр — искусство и временное, и пространственное. Меня так учил академик Андрей Васнецов. Он говорил, что главное — понимать как устроено пространство, уметь его конструировать. Пространство — это не пустота, в которой находятся предметы, это очень сложное явление, в котором все взаимосвязано. В искусстве пространство представлено в виде рельефа, и пустота тоже является предметом. Пространство и его понимание для художника — самое главное. Поэтому я его так тщательно изучаю.
Но, с другой стороны, пространство — универсальное понятие. Оно позволяет ориентироваться и в обычной жизни. Пространственное мышление — особый талант, не у каждого оно есть. Сейчас вообще с этим очень плохо. Человек привык к навигатору, который всегда подскажет, где ты находишься. Я специально в свои походы, даже самые сложные, хожу без вспомогательных средств. У меня с собой только небольшая карта, нарисованная мной заранее от руки. Я ставлю перед собой задачу научиться ориентироваться в пространстве еще лучше. Сложная задача, иногда это даже немножко пугает. Идешь на Туголесское болото, а там десятки километров по топям нужно пройти, при этом ты не знаешь толком маршрута, не знаешь, есть впереди тропа или нет, и будут ли какие-то ориентиры в принципе.
Я всегда по времени ориентируюсь. Ведь время — это расстояние. Допустим, я иду час и понимаю, что прошел примерно четыре километра. Если нужно свернуть на какую-нибудь дорогу, которая в полутора километрах от меня, то по времени и отмеряю. Дорог-то много. Можно свернуть не там, где нужно. У меня бывали такие случаи, заходил в жуткие дебри. Поэтому самое главное в таких походах — это компас и часы. Без них никуда.
Но потеря маршрута нередко бывает полезной, позволяет узнать что-то новое. Сначала, естественно, пугаешься, ведь ты заблудился, попал непонятно куда. Однажды я забрел в ужасную глушь. Наткнулся там на дом кикиморы. Конечно, это был не дом кикиморы. Я вообще не знаю, что это было такое. Жуть страшная. Может быть, охотники жили летом. Случилось это в самом глухом углу Туголесского болота, где уток очень много. Я туда шел от железнодорожной станции двадцать километров по таким дебрям, по таким тропам охотничьим… Все затоплено кругом. И в конце концов вышел к этому ужасному домику. Везде на деревьях висят какие-то лохмотья, сам домик жуткий. Я настолько испугался, что не смог уйти оттуда, пока не заглянул внутрь жилища. Я заставил себя это сделать. Там, естественно, никого не было.
— Почему-то вспомнилось, что когда-то давно я слышал одну историю про Андрея Белого, достоверность которой мне, к сожалению, так и не удалось подтвердить или опровергнуть. Суть истории в том, что он как-то раз решил заняться классификацией закатов и стал каждый день проводить наблюдения, подробно описывая краски закатного неба и то, как они меняются.
— Жаль, что вы не знаете источника этой истории. Я в деревне всегда ужинаю на пленэре. Уже после того, как закончил все свои дела, между 9 и 10 вечера, ухожу куда-нибудь недалеко от дома, беру с собой бутылочку портвейна, закуску, стою и созерцаю закат. Я не видел двух одинаковых закатов ни разу, хотя выхожу так практически каждый день. У каждого дня свой новый закат. Один раз видел такой закат великолепный — я его для себя назвал «Битва при Пуатье». Потом дома сразу сделал зарисовку по памяти, а позже нарисовал историческую композицию, основанную на этом закате. Небо было темное, сине-сизое, а посередине его перерезала горизонтальная золотая полоса. Закаты действительно повторяются, когда стоит жаркая засушливая погода. Но и тогда они чем-то все же отличаются друг от друга.
