Мела яростная и безжалостная февральская метель, останавливая, предупреждая и угрожая: «Остановись, Любка, остановись, пока не поздно, остановись, окаянная!» Но куда там! Любка Михнеева уже поднялась на крыльцо, крепко прижимая к себе увесистый сверток, и забарабанила в дверь, которая немедленно распахнулась, будто прямо ждали Любку с ее свертком там, у этой самой зеленой двери, крашеной не по первому и даже не по третьему разу.
- Вот и ладненько, вот и хорошо. Как договаривались, да?
- Да. – выдавила из себя Людмила.
-Ну, я побежала, бывай. – и Любка резво выскочила за дверь прямо в распахнутом пальто, радуясь своему избавлению и неожиданному барышу.
Людмила развернула сверток. Там, в несвежих тряпках, в драном шерстяном одеяле крепко спал упитанный розовый младенец. Она взяла ребенка на руки и подошла к окну. Яростная февральская метель уже скрыла Любку и все следы ее пребывания жесткой, колючей, ледяной крупой. Не было никакой Любки Михнеевой тут. Не было и всё!
Сколько прошло с тех пор метелей, дождей, листопадов? Наступила семнадцатая весна. Загудел май, пора праздников, парадов, выпускных. Людмила с ног сбилась, Михаила, мужа, в город за тканью отправила, а все-таки своего добилась! Будет у ее Аленки такое платье! Как из журнала будет! Недаром лучшей швей в селе она считалась. Заказов у Людмилы всегда много, успевала точно в срок. А дочкино платье уж такое мудреное оказалось. Все девчонки свои платья забрали, а Аленка все на табуретке стоит, на мать покрикивает, что долго возится.
- Что ты так долго? – возмущалась Алена. – Все в платьях, одна я, как дура!
-Погоди, доченька, лучше всех будешь, вот увидишь! – уговаривала ее Людмила, закладывая складочки и подкалывая булавками.
-Ай! – завопила Алена. –Ты что меня колешь? Специально? Вон Надьке Поповой как аккуратно примеряла, а меня колешь. Как не родную!
Сердце Людмилы чуть не остановилось. Она закусила губу и продолжила работу. Через неделю платье готово было. Все село пришло посмотреть на Аленку. Ох и хороша была! Людмила с Михаилом стояли в толпе родителей и улыбались.
После выпускного молодежь из села разъехалась. Кто поступать, а кто и за длинным рублем подался. Алена скучала и смотрела в окно. Людмила никак не могла поверить, что дочь не захотела ехать учиться.
- Как же так, доченька? Ты же в техникум хотела поступать, легкой промышленности! –недоумевала мать.
- Вот еще! Чтобы как ты, на карачках ползать и людей иголками колоть? Нет уж, спасибо, насмотрелась. – фыркнула Алена. – И вообще, меня Толик Самсонов замуж зовет. Вот восемнадцати дождусь и выйду. Толик зарабатывает, на фуре в Польшу за яблоками гоняет. Поженимся, заберет меня в город.
Людмила задумалась. В город замуж хорошая идея. Да и Толик парень положительный, видный. Может выйдет замуж и за ум возьмется? Через год сыграли свадьбу. Красивая пара была. Людмила рыдала, собирая дочку в город. Как она там будет? Как устроится?
Новостей от Алены долго не было. Иногда заезжал Толик на фуре, по дороге в Польшу, привозил гостинцы, показывал фото. Рассказывал, что живут хорошо, подаренной бабушкой Толика квартире, Алена устроилась продавцом на рынке. Людмиле было спокойно. А потом разом пропал Толик, но полетели из города дурные вести. Говорили, что выгнал Толик Алену из квартиры, а куда и почему никто не знает. Людмила поплакала и мужа отправила в город, к зятю, поговорить. Вернулся Михаил чернее ночи. Всю правду раскрывать не хотел, обрисовал вкратце, что расстались они с Толиком и Алена с новым мужем живет. Людмила вздохнула, но что уж теперь делать.
А тут под новый год сюрприз! Дочка приехала! Людмила смотрела на нее и не узнавала. Какая она теперь городская, модная стала! Подарков привезла!
-Ой, доча! Красавица, королевна! – прослезилась Людмила.
Но надолго Алена в родном селе не задержалась. На Старый Новый год уехала. Людмила с гордостью показывала соседкам новенькую швейную машинку – дочин подарок. Долго после того визита они не виделись. И снова как ворона прокаркала, принесли соседи слухи: муж Алену бросил, по мужикам пошла.
Опять Михаил в город поехал. Но вернулся ни с чем. Не нашел дочь. Людмила места себе не находила, плакала, на мужа кричала, в милицию ходила, но заявление о пропаже человека у нее не приняли. Усталый участковый объяснил, что в город ехать надо, там заявление писать. Но писать не пришлось. Объявилась Алена у родителей, снова с сюрпризом.
- Что, мать? – желчно с порога заявила она. – Не нужна теперь такая дочь, а?
Алена стояла в дверях с огромным зеленеющим на пол лица синяком, без нескольких зубов, но с округлым животом, сиявшем в раме распахнутого пальто. На секунду Людмиле показалось, что это не она, не Алена, ее дочка стоит там, а та, другая, которую укрыла февральская метель много лет назад.
- Что ты, доченька?! Да как можно? – ужаснулась Людмила – Что ж ты в дверях-то стоишь?
Постепенно все утряслось, успокоилось, а летом Алена разродилась крепким черноволосым смуглым малышом, которого назвали в честь деда, Михаилом.
Людмила не могла нарадоваться внуку. Спокойный улыбающийся малыш примирил ненадолго Людмилу с мятущейся дочерью. Как только встал вопрос о том, чтоб Алене, прекратившей кормить сына грудью, выходить на работу, снова поднялась буря. Дочь категорически не хотела заниматься сыном и зарабатывать. Кроткая работящая Людмила не выдержала:
- Не могу я, не трехжильная я! Все на мне, и дом, и работа, и Мишка! У тебя совесть есть?
- Какая совесть? – наступала дочь – Вы мне всю жизнь испортили, дали за Толика, козла этого, замуж выйти, учиться не заставили. Плевать вам на меня, не мать как будто ты мне, а мачеха!
- Не мать я тебе! – выкрикнула Людмила, выронив тяжелый чайник из рук. - Не мать!!!
Оглушающая тишина заполнила уютный деревянный дом, помнивший ту, другую, не мать, убежавшую в метель с пачкой денег, подальше от своего свертка.
Вот они собрались тут, воедино, трое не матерей: Людмила, не бывшая родной матерью Алене, Алена, не хотевшая нагулянного от незнакомого южного парня сына, и она, маячившая призраком Любка, первейшая не мать, запустившая страшную череду поломок в цепочках человеческих душ, сердец, связей.
- Не может у меня детей быть. Купила я тебя у бабы одной. Любка Михнеева твоя настоящая мать. – и Людмила подняла с пола зеленый эмалированный чайник с бессильно вытекающей водой. Пустая, бессмысленная посудина, не сумевшая сохранить доверенное содержимое.
На утро Алена наскоро побросав вещи в чемодан и взяв под мышку орущего сына, уехала из села. На рваном сердце Людмилы не осталось места, куда бы можно было положить еще один шов, еще одну заплатку даже самой умелой швее. Через несколько месяцев заполошная соседка забарабанила в дверь.
- Людмила, Людмила!! Ты что, телевизор не смотришь? Там твою Алену показывают!!!
Эх, ее бы настойчивость в нужное русло повернуть! Написала Алена в передачу и те разыскали ее настоящую мать. С экрана подслеповато щурилась беззубая, обвисшая и полу лысая Любка, завывавшая на камеру:
- Уйиии, дочушка моя! Я ж искала тебя! Настеньку Михнееву искала. А тебя-то Аленой назвали! Я ж думала, помру, почки отказали, вот и отдала дочку в хорошие руки!
- Мама!!! Мамочка! Родная моя! – голосила свозь слезы Алена. – А имя я поменяю!
Людмилу увезли в райцентр на скорой. Любка теперь жила в соседнем районе, всего в пятидесяти с хвостиком километрах от дома Людмилы. Алена перебралась к ней.
Через полгода в дом оправившейся от инфаркта Людмилы постучали. Органы опеки разыскивали Алену, которая все еще была прописана у своей «ненастоящей» матери. Тогда- то и решила она ехать к Любке, хотя внутренне не могла даже думать о том, как смотреть на нее. И на дочь.
Разваливающийся домишко Любки нашли сразу. У входа, у собачей пустующей будки с проржавевшей цепью копошился грязный заросший малыш.
- Мишка?! – ахнула Людмила.
Муж, стоявший у машины, подбежал и подхватил ребенка, а Людмила решительно дернула ручку облезлой двери, державшейся на честном слове.
В доме было сумрачно, пахло плесенью и прогорклым маслом. На железной кровати у облупившейся, давно не беленой печки, валялась куча грязного тряпья. За столом, с остатками вчерашней пьянки восседала Любка, в распахнутом халате, надетом на голое тело и в одном мужском носке на старческой синей варикозной ноге. Она прищурилась и улыбнулась пришедшей.
- А, Мария, ты что ли? Мишкины деньги принесла? Давай, выкладывай, в магАзин почапаю. Валерка, старшенький мой, из тюрьмы вернулся, отметить надо.
Людмила молчала. Ровно как в ту самую ночь, когда рядом с ребенком снова стояли деньги.
- Ты свои деньги уже получила. - ответила Людмила, чувствуя, как язык высыхает во рту. – Или ты все-таки не за деньги мне дочь продала, а в хорошие руки пристроила? Помирать собралась от почек, гляжу до сих пор не померла!
- Людка? Ты? – удивилась хозяйка. – А чего приехала, за деньгами? Или за дочкой? Так это моя дочь, рОдная кровинушка! Поняла? Моя! Родная кровь!
- Дурная это кровь, поганая! – в сердцах плюнула Людмила.
Грязная куча тряпья на кровати зашевелилась, села на краешке и оказалась Аленой. Тем, что еще от нее осталось.
Перед глазами Людмилы вновь стояла молодая Любка. Опухшая, беззубая, с торчащими грязными перьями на голове. Ее дочь, родная кровинушка. Дурная кровь.
Людмила почувствовала подступающую дурноту и вышла на улицу. Михаил стоял у колонки и старательно намывал лицо и руки маленького Мишки.
Сзади послышалось шарканье и запахло мочой вперемежку с чем- то омерзительно кислым. Рядом стояла Алена.
- Мама, Мишку забери. Он другой, не нашей крови. Отец его Али, араб, на доктора учился, умный очень.
Она стояла, бессмысленно раскачиваясь из стороны в сторону, направляя мутный взгляд то на мать, которая была ей не матерью, то на сына, которому матерью не была она.
Людмила закрыла рот обеими руками, словно боясь, что вот сейчас сама она, ее душа и вылетит оттуда.
- Ты только это, денег дай. Хоть сколько дай. Плохо мне, помру скоро, наверное, почки болят, кровью хожу – сказала Алена, нет, не Алена, Настя Михнеева, не ее дочь, а Любкина, чью кровь не смогла победить ни любовь, ни воспитание.
