Деревня + СССР

Все прекрасно помнят фотографии несчастной дореволюционной деревни, с полуразвалившимися избами, покрытыми соломой. Эти фотографии так любили коммунисты. Ведь они лучшим образом доказывали преимущества советского строя, давшего крестьянам землю.

Однако, ни для кого не секрет, что Российская империя до 1914 года была одним из основных поставщиков зерна на мировой рынок. По уровню производства сельхозпродукции она стояла на первом месте в Европе. Газеты начала XX века свидетельствуют о том, что многие крестьяне держали в городах лавки, в которых продавали свою сельхозпродукцию. Иные просто везли её на рынок.

После отмены Крепостного права в России, крестьяне получили возможность не только выкупаться на волю, но и переходить в другие сословия. Только не все спешили это делать, даже имея возможность. Почему? Ответ прост. Русский мужик был силён «Крестьянской правдой». Что это такое? А это та самая идеология, которая держала мужика на земле. Благодаря Крестьянской правде мужик был счастлив тем, что он крестьянин. Он чувствовал свою правоту, свою нужность и место в обществе. Он был горд тем, что работает на земле.

Конечно, самая обнищавшая часть крестьянства, потеряв всё, что имела, подалась в город, в рабочие, став потом «движущей силой революции». А те, что остались? Им достались наделы, ушедших в города, обедневших соседей. Так сформировалась деревенская элита - кулачество, проявившая предпринимательскую жилку, и способная стать успешным землевладельцем. Фактически кулаки стали организаторами сельскохозяйственного производства, стараясь сделать крестьянское хозяйство максимально выгодным, а значит, производительным. Зачем кулакам было переходить в другие сословия? Да и прогремевшая в 1917 году революция им ничего не дала. Скорее она угрожала их существованию, стремясь отнять землю, и раздать её безземельным батракам. Появились комитеты крестьянской бедноты. Пришли комиссары. Началось раскулачивание.

Жутко читать газеты тех лет, страницы которых пропитаны нескрываемой ненавистью к кулакам. Фактически кулачество уничтожали не только, как класс, но и как биологический вид, радостно приветствуя смерть каждого зажиточного крестьянина. Кто не верит, полистайте уездные газеты 20-30 годов.

На территории СССР паспорта появились в 1932 году. Но имели их лишь те, кто жил в больших городах. Беспаспортные крестьяне не имели права покидать колхоз до 1974 года, фактически более сорока лет являясь крепостными. Когда в городах строили крупные заводы, из деревень набирали рабочих «по лимиту». Приехав в город, вчерашние крестьяне нарекались презрительным словом «лимита».

Эпоха Никиты Сергеевича Хрущёва была ознаменована не только полётом человека в космос, но и появлением лозунга «Стереть разницу между городом и деревней». Село стали «дотягивать» до уровня города. А что это значит? Это значит, что государство в лицо назвало крестьян «недолюдьми», фактически поставив их в униженное положение. Их, видите ли, надо было «дотягивать» до уровня городских! Ну, так сельская молодёжь не захотела считаться людьми второго сорта, и всеми правдами и не правдами старалась улизнуть из села. Даже не смотря на отсутствие паспортов. Девчонки стремились любой ценой выйти замуж за городских, парни мчались на заводы… Село пустело.

Тяжёлый крестьянский труд требует серьёзной морально-нравственной поддержки. Работая на земле, мужик должен чувствовать себя не второсортным придатком города, а важнейшим, если не главным, элементом государственной экономики. Базисом!

Помните фильм, как Фрося Бурлакова приехала поступать в консерваторию из сибирского села? Называется «Приходите завтра…». Образ отсталого, неуклюжего и смешного крестьянина, приехавшего в цивильный город, была традиционной для тех лет. Ну, каково было сельским жителям смотреть на это? Кем они себя чувствовали, живя и работая на селе?

На мой взгляд это подло.

Треть моей жизни была связана с деревней. Я знаком со многими людьми, занятыми тяжёлым крестьянским трудом, и прожившими всю жизнь в деревне. Это интересные, начитанные собеседники, умеющие общаться. С ними можно говорить о литературе, о космосе, о политике.

Конечно, в любой деревне есть и свои хулиганы, и свои опойки. А в городе их нет?

Возродится ли когда-нибудь на Руси село? Будет ли снова русский мужик силён утраченной прежде, Крестьянской правдой? Хотелось бы верить, что да… А Вам?

Раньше здесь был совхоз, включающий в себя 5 населенных пунктов (отделений), в котором было более 100 комбайнов и более 20 000 гектар пашни. Проживало в селе более 3 000 человек. В 90-е совхоз развалился. Все развалилось. На данный момент в селе проживают меньше 900 человек. Большая часть строений совхоза было развалено и не осталось и намека на их существование. Но по селу все еще разбросаны останки некогда развитой цивилизации.

Вот тут была машинно-тракторная мастерская для обеспечения механизированной обработки земли и уборки урожая в колхозе.

Вот так сейчас выглядит здание администрации совхоза.

В этой школе в 70-ых обучалось около 700 учеников. Так же при школе имелось СПТУ,  два курса человек по 30 каждый. Сейчас же обучается не больше 60-ти учеников.

В 70-ых построили двухэтажную больницу в которой был стационар на 15 палат, поликлиника. Обслуживало больницу больше 50-ти человек. В 90-ые больницу закрыли, а потом на ее базе открыли дом престарелых.

Теперь же село обслуживает всего один человека, а мед-пункт располагается в ветхом здании.

Трудно поверить, но в совхозе имелось центральное отопление.

Клуб и дом торговли.

Заброшенные двухэтажные дома.

Нерабочие мельница и колбасный цех.

И в таком состоянии сейчас находятся большинство деревень.

Мои первые воспоминания относятся к военному времени. Хорошо помню, как у нас в деревне останавливались солдаты. Мне тогда было четыре или пять лет. Они шли по Боровской дороге на фронт. Переночевав в домах, они отправились дальше.

В огороде у нас был погреб, в котором мы вместе с родственниками прятались от налетов немцев. Был случай, мы с двоюродным братом Иваном Плоховым вышли во двор погулять, непонятно откуда мимо нас просвистели две пули. Мы так и нырнули в этот погреб, спрятались. Кто и зачем стрелял, так и осталось неизвестным.

Уже после войны работал в колхозе вместе с тётей Олей Шапариной. Высаживали капусту на поле, где сейчас Солнцево-Парк, ходили её поливать. Жара стояла неимоверная. Воду на полив брали в деревенском пруду. Выращивали огурцы, на Шельбутовской горе росла картошка. Весной ходили туда собирать картошку, оставшуюся после осенней уборки, а бригадир, фамилию сейчас не помню точно, по-моему, Куреинов, ходил и прогонял нас, мол, нельзя с колхозного поля брать мороженую картошку.

Дом был старый, отапливали углем с помощью квадратной печки-буржуйки. Однажды дома мы были одни - мои старшие братья, Николай с Толей и я. Было холодно, зима, мы решили растопить буржуйку. Братья сложили дрова, сверху капнули бензин. Мне было очень интересно поджечь, и я их уговорил дать мне спички. Горящую спичку я поднес к окошку буржуйки и бензин сильно полыхнул, пламя вырвалось наружу и сожгло мне руку. Когда отец пришел с работы, рука моя была перевязана. Ближайшая поликлиника была в аэропорту, недалеко от аптеки. Меня повели лечить туда, но особо нас там не ждали, деревенских принимать не любили, но руку вылечили.

Мой отец, Андриан Иванович, был ответственный за электричество, подключал дома, деньги собирал по Пыхтино, Шельбутово и Ликове. Провода тянули от воинской части в Ликове, это было начало 1950-х. Мы ходили ямы копать под столбы, за яму платили 7 рублей 50 копеек. За домом Корчагиных был трансформатор с рубильником, который нужно было отключать и включать.

В один из дней была сильная гроза, мы сидели на кухне, собирались играть в карты: Володя Плохов, Курилин Коля и Володька Корчагин. Карт покупных не было, делали свои из бумаги. Ребята сидели, вырезали эти карты, а я вышел в комнату и в это время ударила молния и гром. Я вхожу обратно в кухню, а все ребята на полу лежат и начинают ползти к выходу, я даже не понял, что произошло. Было страшно. Ребята поднялись и выбежали, а я вышел в сени, а там горит проводка. Я был маленький, нашел стул и какую-то тряпку, огонь с проводов сбил, а ребятам, пока они выбегали, крикнул: «Зовите соседей, тушить надо пожар». У нас был хоздвор рядом с домом, где жили корова и другая живность, крыша которого уже начала гореть. Народ быстро собрался и начали тушить ведрами. Петр Иванович Мокров залез на крышу дома и начал отрывать руками лист железа, из-под которого шел дым. Оторвал, а оттуда пламя выскочило сразу. В сенях-то я потушил провода, а огонь на крыше, видимо, не заметил. Петр Иванович тогда руки себе пожег, но пламя погасили, дом спасли.

В детстве было много развлечений. Я очень любил кататься с горки, и как-то раз мы пошли на «Ремезы», недалеко от моста через речку. Накатались, и когда я замерз, пошел домой с санками. Был лед, а около моста была прорубь, там обычно женщины полоскали белье, воду брали. А я иду по льду, разбегусь с санками, ложусь на них и еду, потом снова. Так и доехал до этой проруби, окунулся с головой. Как я там вывернулся, не знаю. Недалеко с горки шла Мокрова Зоя Ивановна, сестра Петра Ивановича, и увидела, что я тону. Подбежала, а я за кромку проруби пальцами зацепился, и вытащила меня. Санки в воде, их было тоже тогда не купить, жалко оставлять на дне. Все равно мокрый, ноги опустил в воду, зацепил веревку от саней, и мы их тоже достали.

По весне, когда вода немного спадет и уже не такой сильный поток, мы плавали на льдинах. Мы с Володей Борниковым, моим ровесником, который жил в самом крайнем доме у прудика, льдинку у начала деревни столкнули в речку и вдвоем на неё. У каждого по шесту, и плывем по реке вдоль деревни. Там, где у дома Одиноковых колодец, заканчивался «Пискунов бочаг», река сужалась и резко поворачивала. Доплыли мы до этого поворота, а льдинка маленькая, её начало заливать с одной стороны, перебежали на другую сторону, а льдина встает набекрень. В общем, бегали-бегали мы из стороны в сторону, так и опрокинулись в воду, а там течение быстрое, но, слава Богу, выбрались на берег. Мокрые, домой не пойдешь. Был в деревне Васька Быченков, и мы с Володькой пошли к нему на печку сохнуть, а вечером разошлись по домам.

Ещё одним из развлечений была битва на «саблях». Битва: хуторские мальчишки - на деревенских, «деревня» - на «тот край» (так жители условно делили Пыхтино на три части). У каждого было по палке, но не дрались, а именно «бились на саблях», кто кого.

По весне, когда не было еще основательного моста, чтоб на работу дойти через реку, нужно было пройти в район плотины, сделав большой крюк. Но что придумали мужики? Они опустили в воду два топливных бака от ИЛ-12 и ИЛ-14, и на баках переправлялись через реку туда-сюда. А мы на выходных мальчишками разбивались на группы и садились на эти баки, и кто кого потопит. Одни других опрокинут в воду, а вторые-то плавают на баке сухие, и те, кто оказались в воде, переворачивали второй бак.

За Морозовыми был колодец у родничка около реки. Ещё был лед, а там немного оттаивало от проточной воды колодца. Мужики брали палку, привязывали вилку и вставали по краю реки. Пристально вглядывались в воду и, как только щука высунется в протоке, с размаху насаживали её на вилку. Вот так рыбу ловили.

Осталось еще одно яркое воспоминание со школьных времен. Записался в кружок парашютистов, это уже был девятый или десятый класс. Мы прошли обучение, и нас собрались везти в Москву прыжки выполнять. Это было зимой. Мать, когда узнала, сказала: «Не пущу». Тогда я дождался пока мать с бидонами пойдет продавать молоко в порт. Надел из шинели сшитое пальто, подумал, что если разобьюсь, не так будет больно. Пошел следом за ней, мне же тоже надо было к определенному времени прийти. Она впереди идет - я за ней, она заходит за угол - я иду дальше. Успел. Посадили нас в автобус и повезли на Планерную. А там нас три или четыре человека посадили в корзину дирижабля с инструктором, ну и подняли на высоту 800 метров. Остановились, а инструктор открывает дверку корзины и говорит: «Давайте прыгать». Ребята подходят, а страшно, высоко; приостановятся, а инструктор пинка под зад, и ты уже летишь. Конечно, фал был пристегнут перед тем, как нас толкали. Падаешь камнем вниз, а потом рывок и ты вроде остановился, а потом так плавненько опускаешься. Но поднялся сильный ветер, я-то пригасил, выставил ноги вперед, как учили, чтоб не подломить, а некоторых ветер порывами километра за два утащил по земле. Потом их ездили собирали.

Фотографии в рассказе из личного архива Плохова Виктора Андриановича. Рассказ из книги “Пыхтино. Истории одной деревни”.

Опросил, записал, отредактировал и издал Сорокин И.Ю. (я), тег "Моё"

Горохова Надежда Михайловна. “Пыхтино. Истории одной деревни”

Меркушина Антонина Кирилловна. “Пыхтино. Истории одной деревни”

Шапарина Александра Ивановна. “Пыхтино. Истории одной деревни”

Шло 22 мая 1937 года, Николов день, мужики деревенские сели отмечать праздник, играли в карты. В дом вбежала бабушка Маша и закричала: «Кирилл, Саша рожает, что ты тут сидишь?». Отец тогда работал в колхозе, взял оттуда лошадь, посадил маму с бабой Машей в телегу, и помчался в больницу в Передельцы. Не доехали. Бабушка приняла у мамы роды в «волчонках», так называли лес позади Рассказовки, за санаторием. Так на свет появилась я. Только после этого мы добрались до больницы.

Когда началась война, мне было 4 годика. Папу призвали на фронт, дома остались я, мой брат Петя и мама. Ходили в колхоз работать, бывало, мама нас возьмет и скажет: «Вот эту травку надо выдернуть, а вот эту трогать нельзя». Так мы зарабатывали «палочки», которыми отмечали трудодни. Я полола грядки, а брат Петя мотыжил, он был постарше меня, ему было 7 лет. Мама в колхозе была звеньевая, вместе с тётей Нюшей Басовой, и ей нужно было не отстать, чтоб заработать как можно больше трудодней. Иногда к нам приезжала помогать мамина родная сестра, Лиза Уткина, и она с нами в колхоз ходила, чтоб побыстрее мамину норму отработать. Денег никаких не платили за работу, а за переработки были поощрения, например, лошадь дадут огород перепахать под картошку.

Где сейчас крайние деревенские дома и где собираются строить метро, было большое поле пшеницы и ржи. На этом поле мама с тётей Лизой жали всю эту сторону серпом, а мы, маленькие, снопы таскали, складывали в кучку.

Дров не было, ходили в лес на просеку, которую вырубили для проведения высоковольтной линии. Выкорчевывали пни для того, чтоб можно было чем-то обогреть дом. Конечно, в лесу собирали грибы, ягоды, был довольно большой орешник.

Соседство с аэропортом Внуково давало о себе знать, самолеты противника регулярно его бомбили. Работали прожекторы, ловили их. Мы прятались от налетов, пересиживали это время в карьере. А где сейчас заправка, возле остановки, как-то упал наш самолет. Дом у нас тогда был крайним на деревне, и окровавленные летчики добрались к нам ползком, а мама с тётей Лизой обрабатывали их раны. Довольно быстро за ними приехали и забрали, видели же, что самолет упал.

Когда объявили, что война закончилась, мы тут все рыдали и плакали от счастья, как было весело, как было хорошо! Мы очень ждали, что папа придет домой.

Во время войны отец попал в плен и был угнан в Германию. Мы долго ждали письма от отца, но письма всё не было. Их освободили, ну а раньше как было, попал в плен — значит предатель. Из Германии отца перегнали в Ашхабад. Работал он там плотником и штукатуром. Писем передавать не разрешали, и уж не знаю, как и с кем он передал письмо только в 1947 году. Когда получили весточку от него — вот где мы были рады!

Я всегда носила его фотографию с собой. В начале 1948 года папу отпустили в отпуск, и он приехал к нам. Я как сейчас помню, в старом доме мою пол, а он входит в дверь. Конечно, были слезы, и всё на свете… Полностью папу отпустили домой только в конце года.

Хорошо помню, как по нашей деревне вели военнопленных немцев. Их гнали в сторону Внуково. После войны немцы много домов там построили, и некоторые объекты аэропорта.

После войны я пошла в школу, училась в Изварино. Позже из Изварино нас перевели в Пахульскую школу. В школу ходили в телогрейках, еле-еле одетые, что-то на ногах было: ботинки или какие-нибудь старенькие валенки. Кто в чем мог идти, в том и ходил. С пятого класса открылась школа во Внуково, в которой я доучилась до 7 класса.

В деревне всегда ярко отмечали праздники, свадьбы. Помню, у тёти Насти Маслаковой выдавали замуж её дочку Нину. Мама была веселой, задорной, всех женщин организовала, собрала, и пошли они величать. Раньше ведь всегда ходили величать, невеста за это подарки давала. На другой день им давали пирог, который невеста пекла, бутылку. Мама, тётя Вера Одинокова, тётя Таня Сугробова выйдут потом на хутор и пляшут-танцуют.

В детстве, бывало, хулиганили. У нас Обидин Толя жил, они богатые по тем временам были, и его отец, дядя Сережа, купил ему лодку резиновую. А Толька посадит Зойку Одинокову в нее, и поплывут вдвоем. Нам, конечно, обидно — её катает, а нас нет. Ну мы поднырнем под лодку, да перевернем. Зойка выскочит, а Толька очки свои ищет в воде.

Ещё Толя очень любил гулять вдоль речки, а мы за ним ходили. Он только разденется, зайдет в воду искупаться, а мы — хвать его брюки трикотажные и майку, в узлы позавяжем и драть оттуда.

Дома было всё свое: и ягоды, и фрукты. Но, как говорится, «в чужом огороде вкуснее». Около Шельбутово был большой сад, рос крыжовник, черная смородина, и мы туда пошли за ягодками. Я, Зоя Одинокова и Вовка Обидин, брат Анатолия. Я стояла, рвала и складывала ягодки в кармашки своего пиджачка, а Зоя Васильевна с Вовкой отделились от меня, и их там председатель поймал. А я как дернулась бежать по пшеничному полю и только слышу, как выстрелили из пугача вверх — я так в траву и нырнула от страху, потом подскочила и снова бежать. Выскочила у клуба во Внуково и добежала до плотины. Вовку с Зойкой забрали в сельсовет. Уже от плотины иду по деревне такая деловая, смотрю, около дома стоят наши родители, мама с дядей Сережей Обидиным, а я им из кармана крыжовник достаю угостить. Мама, конечно, ругалась, обещала этим крыжовником умыть, чтоб не позорила.

Взрослая жизнь началась рано, работать я пошла с 15 лет. Работала в спортивном магазине в Москве на Солянке.

Во многом жили благодаря своему хозяйству. Корова была у мамы, сколько я себя помню. Если бы не корова, мы бы с голоду померли. Мама ездила в Дорогомилово, у неё были свои клиенты, молоко разносила по квартирам. Обратно её ждали с баранками, сахаром.

Были у нас и другие животные. Если отец резал поросенка, то ходил продавать мясо в дачи «Московских писателей». Там, конечно, люди побогаче нас жили. Пошли они однажды с моим мужем Женей, зашли в дом Утёсова, а тут он сам выходит с домработницей. Сватают ему свое мясо, и потом завязывается диалог:

- Налей 100 грамм, — просит отец.

- Я не пью.

- Да ладно, что тебе, жалко?

- Ну, там, налей им немножко, — сказал Утёсов домработнице.

В итоге ушли выпивши; а по пути домой, в Ликове, у дома Пасековых, стащили собаку. Это собака прожила в нашей семье почти 10 лет, пса назвали Байкалом.

Фотографии в рассказе из личного архива Меркушиной Антонины Кирилловны.  Рассказ из книги “Пыхтино. Истории одной деревни”

Мой дед рассказывал мне как их раскулачивали. Ночью пришли сельские активисты, его, тогда молодого парня, повалили в снег и сорвали с него тулуб. Из дома вынесли иконы и выбросили их в колодец, выкопанный во дворе. Лежат они там и сегодня. Активисты были соседской молодежью.

Часть имущества забрали в колхоз, а остальное продавали за копейки на «перевалке». Так называли насыпь между речкой, делящей деревню на две части. Сарайчик, в котором он с отцом и братьями лепил на продажу кирпичи, забрали в колхоз. Рассказывал дед и о своем брате – Федоре. По деревне он считался человеком горячим и решительным. С ним связана одна из самых драматичных историй семьи.

Сразу после раскулачивания в село приехал новый председатель сельсовета по фамилии Сулим. Соседи гуляли свадьбу, пригласили на нее и Сулима. Как водится на Руси человек обремененный властью остальных людей считает пылью. Председатель основательно нализался самогоночки и стал доставать селян. Сделать замечание представителю народной власти боялись.

Уверовав в себя, председатель стал приставать к симпатичной девушке, но не учел, что она невеста Федора. Вспыхнула ссора. Хозяева, естественно, были на стороне председателя. Озлобленный Федор ушел, а праздник продолжился. Ночью Сулим пошел домой, но на пустой дороге его встретили. Федор вышел из темноты и полоснул обидчика серпом по шеи.

Позже он признавался, что пошел на этот шаг из-за девушки и обиды на власть, которая сделал его семью нищей. За праздничным столом остался один из друзей дедушки. Сразу после ссоры он слышал как Федор прошипел, что убьет председателя. Когда Сулим ушел, то пьяный парень выпалил: сегодня партийных резать будут! На свадьбе наступила гробовая тишина. Толпа ринулась спасать начальника. Они и нашли булькающего Сулима, которого успели довести в район.

На следующее утро Федора арестовали. Моему деду дали 25 лет лагеря. Его друг, который был очевидцем преступления, получил 12 лет, а тот, кто сказал про партийных – 9 лет лагеря. За цифры не ручаюсь, но так мне рассказывали. Федор отсидел 19 лет, и после смерти Сталина вышел на волю. Кремлевский горец умер в 1953 году. После несложных вычислений получается, что история произошла в 1934 году. Разгар коллективизации.

В лагерях Федор познакомился с девушкой из Ивано-Франковской области. Ее осудили за участие в бандеровском движении. Федор женился на ней, но в родное село не вернулся. Жили они в соседней деревне, где дед работал конюхом.

Вот такая история. Срез эпохи.