Продолжаю цикл о жизни дореволюционных городов в фотографиях и воспоминаниях. На очереди Воронеж.
Воронеж был основан в 1586 году. Он считается колыбелью русского военного флота. Строительство кораблей на Воронежской верфи началось в 1695 году с приездом Петра I. С одной стороны это привлекло повышенное внимание к небольшому на тот момент городу. С другой стороны стало тяжёлым бременем для местных жителей. Из книги М. А. Веневитинова: «Землевладельцы и обладатели крестьянами, все помещики и вотчинники, были обложены тяжёлою денежною повинностью на построение судов и обязаны были с известного числа считающихся за ними крестьянских дворов строить в казну по одному кораблю. Всё производилось на их счёт, а казна доставляла только необходимый лесной материал. Все описанные правительством и отобранные им от частных владельцев, леса поделены были по участкам, которые назначались отдельным “кумпаистам”, те. Совокупности помещикам, соединившихся для поставки одного корабля». Довольно быстро вырубили все леса вокруг города, и доставка материалов из других мест была делом сложным и хлопотным. Это привело к масштабным злоупотреблениям на местах. Исследователь упоминает громкий коррупционный скандал. «Злоупотребления дошли до таких масштабов, что обратили наконец на себя внимания Петра I, который предал суду целое управление Адмиралтейскими делами с первым по времени адмиралтейцем Протасовым во главе. При этом пострадали не только ближайшие помощники последнего, но даже простые лесные сторожа, которые в числе более 100 человек были подвергнуты предварительному аресту в Приказной избе воронежского воеводы и отчасти заболели и умерли от тесного посещения. Когда Апраксин, заступивший место Протасова, доложил государю об этом обстоятельстве и спрашивал, что ему делать со всеми этими колодниками, уже давно ожидающими суда над ними, то Пётр отвечал приказанием выбрать из них важнейших преступников и повесит без всякого рассуждения и промедления». Также Веневитинов отмечал активность местного купечества, а также его готовность к переменам. В отличие от архаичного вида бородатых купцов из других регионов некоторые местные после визита в город Петра I стали бриться и носить европейскую одежду. Со временем активное строительство военного флота было перенесено в другие регионы, а торговля шла по-прежнему бойко.
Не удивительно, что память о Петре I в городе чтили. Второй в стране памятник ему открыли в I860 году в Воронеже. Планы его создания возникли задолго до этого, но собранные на это пожертвования странным образом оказались разворованы (в хищении был обвинен предводитель дворянства Н. Шишкин). Это был первый скульптурный памятник в городе. Открытие его сопровождалось салютом, парадом Азовского полка и обедом на 400 персон в зале Дворянского собрания.
Памятник сделался одним из символов Воронежа. У него часто назначали встречи.
Александр Эртель в книге «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги» писал: «У статуи Петра было безлюдно. Николай сел на скамеечку — у него подкашивались ноги от усталости — и бесцельно устремил глаза в пространство. Внизу развертывался по холмам город: пестрели крыши, толпились дома, выступали церкви; дальше обозначалась широко проторенною дорогой извилистая река, чернели слободы, еще дальше, еще дальше — белая, однообразная, настоящая степная равнина уходила без конца. Мало-помалу на Николая повеяло от этой равнины привычным ему впечатлением простора и тишины. Он начинал успокаиваться, приходить в себя, собирать рассеянные мысли». Когда в 1914 году воронежцы готовились к визиту царя Николая II, установили гигантскую триумфальную арку. Один только двуглавый орел, размещавшийся посередине, весил 20 пудов.
Владимир Гиляровский, будучи в Воронеже, увидел статую Петра, взглянул по направлению его протянутой руки и сочинил такой экспромт:
Смотрите, русское дворянство,
Петр Первый и по смерти строг, —
А пальцем кажет на острог!
Позже установили памятник поэту Ивану Никитину. Поэт Сергей Городецкий описал церемонию открытия так: «Народ набился во все прилегающие улицы… Ветер треплет покрывало… Вышел городской голова с цепью и открыл памятник… Надо перо Гоголя или Андрея Белого, чтобы описать городского голову и его речь… Памятник очень хорош… Никитин сидит в глубокой задумчивости, опустив руки. Сходство, по-видимому, полное. Племянницы прослезились, вспомнили, зашептали: “Как живой!”… Момент, когда упал покров, был сильный: какой-то молчаливый вздох пронесся над толпой, и все глазами впились в представшего поэта».
Алексей Аникеевич Бартенев (1792-1860) написал книгу «Жизнь и воспоминания одного дворянина», где упоминает события конца 18 – первой половины 19 века. Фрагменты этих воспоминаний публиковались в «Губернских ведомостях». Вот как он описывает свою учёбу на рубеже веков: «В народном училище, где обучался я, было четыре класса и только пять учителей, а учащихся до трехсот человек. Науки преподавались почти все, какие ныне в гимназиях: разность в том, что тогда и ленивые, если высиживали в классе по два года, оканчивали набивку головы своей в восемь лет, следовательно, в 15-ть или 16-ть лет оканчивался курс учения. С 16-ти лет поступал каждый на поприще службы - статской или военной. По молодости и мягкости еще сердечных наклонностей, без большого труда, приучались применяться к обязанностям и повинению старшим беспрекословно…
Приехавши в город, отец мой представил меня учителю 1-го класса. Наружный вид этого учителя и голос были скромны и привлекательны, обращение тихое. Я принялся за уроки со всею ревностью, и как был уже подготовлен, то в оставшиеся до каникул 8 месяцев оказался вполне знающим все предметы первого класса. На экзамене дали мне похвальный лист за благонравие, прилежание и успехи, и перевели во 2-й класс. Там учитель был другого разбора - г. Зиновьев]6, строгий в полном смысле, назидательный до неимоверности: из ста учеников своего класса он каждого знал даже наклонности. Главные предметы этого класса и его преподавания были: пространный катихизис, священная история, грамматика, чисто-и-правильно писание по-русски и полатыни; хотя латинскому языку и не учили. У учителя 2-го класса преподаваемым им предметам невыучивались только сущие лентяи, да неспособные к понятию. Он их отсаживал на задние столы; на первых же учились дети лучших фамилий и собственное его, учителя, семейство: два сына и две дочери7. А за средним столом сиживал с краю отличный по понятливости и поведению ученик; он назывался у нас просто запищик. До прихода учителя, или во время отлучки его из класса в свои комнаты, в том же корпусе бывшие, этот запищик наблюдал за благонравием и тишиною в классе. На черной доске, висевшей пред глазами всех учеников, записывал он шалунов в два ряда крупными литерами, в красной строке обозначавшимися словами: шумели, дрались. Под эти красные строки всякой день вписывалось более десятка фамилий. Всякой раз, бывало, учитель наш, при входе в класс, по встании для него с мест всех учеников и по прочтении молитвы, идет прямо к черной доске; если не случалось записки, то, с недоверчивостью посмотрев на запищика, начинает преподавание предметов, спрашивание и объяснение уроков. Терпение его было неимоверно: без преувеличения можно сказать, что в классе его не выучивался только тот, кто нигде и никогда не мог ничему выучиться; но многие, вместо благодарности, его не любили; эти лентяи называли его палочником. И правду сказать, он ведь бивал жестоко, да и прилежным не попускал шалости: всех попадавшихся в записке на черную доску наказывал линейкою по рукам так, что, бывало, распухнет ладонь…
Поступил я во второй класс; там преподавались следующие предметы: российская и всеобщая география, всемирная история, космография, или описание тел мира, высшая математика, рисование, немецкий и французский языки…
15-ти лет я кончил науки в 3 классе, а в четвертом, где преподавались высшие предметы, отец мой не счел нужным оставлять меня». Справедливости ради, в то время не было официального образовательного ценза, поэтому многие дворяне учились на дому или имели несколько классов образования, а потом старались устроиться на службу и быстрее сделать карьеру. 24 января 1803 г. все училища Воронежской губернии закрепили за Харьковским университетом , который осуществлял руководство начальным и средним образованием не только Воронежской губернии, но и украинскими губерниями, Орловской, Курской, Землями Войска Донского и Войска Черноморского, Волынской, Тамбовской и Астраханской, Кавказской области, Грузи и Бессарабии. С 1806 по 1826 годы в Воронежской губернии открылись приходские училища: Лосевское (Павловский уезд), Верхнетишанское (Бобровский уезд), Ровенское (Острогожский уезд), Алексеевское (Бирюченский уезд), Никитовское (Валуйский уезд), Ливенское (Бирюченский уезд), Николаевское (Валуйский уезд) и др. В 1808 г. по ходатайству смотрителя Острогожского малого народного училища Г.Г. Шпажинского это учебное заведение преобразовано в Острогожское уездное училище – первое уездное училище в Воронежском крае. В нём учились поэты Никитин и Кольцов. А вот университет был основан только в 1918 году.
Одной из главных городских проблем того времени была антисанитария, отсутствие нормального водопровода и канализации. Воронеж долгое время не был исключением. Знаменитый в 19 веке доктор А. Малышев писал: «Горячки и лихорадки будут существовать в Воронеже до тех пор, пока воронежцы не позаботятся о чистоте своих жилищ, об иссушении болот и уничтожении мусорных куч и буераков с водой».
В Воронеже первый телефонный звонок произошел еще в 1884 году. Купец Петров звонил домой своей супруге и произнес буквально следующие слова:
— Алло! Это Прасковья Никаноровна? Слушай, мне тут новую мануфактуру привезли. Запрягай Орлика и вместе с Глашенькой ко мне…
Дальнейшие слова заглушил шум аплодисментов, так как купчиха Петрова пригласила на осмотр телефона уйму родственников и знакомцев.
Курьёзный случай произошёл с губернатором Воронежа князем В. Трубецким. Педагог Н. Бунаков писал об этом: «Князь любил покутить, и в его воронежской жизни был случай, доказавший, что губерния могла бы прекрасно процветать и без губернатора. Это случилось так. Один раз кучер привез выпившего и заснувшего в карете князя домой; постоял, постоял у крыльца и, полагая, что барин вышел, отпряг лошадей, а карету задвинул в сарай, который, конечно, запер. Наступило утро, князя нет; проходит день, князя все нет. Но дела в губернии и в городе все-таки шли своим порядком и без участия губернатора, который нашелся только тогда, когда кучер вздумал помыть карету: оказалось, что по сараю расхаживает губернатор».
Одной из городских святынь стал Митрофаниевский монастырь. Воронежский епископ Митрофан служил во времена Петра I и поддерживал его инициативы, в отличие от «коллег». Митрофан же участвовал в строительстве флота и оказывал царю не только духовную, но и материальную поддержку. В 1862 году в городе состоялось торжественное открытие мощей святителя, а двумя годами позже воронежский архиепископ Антоний II обратился в Священный синод: «По открытию святых мощей новоявленного Воронежского святителя и чудотворца Митрофана, для вящего хранения сей святыни, по великому стечению богомольцев со всей России, и для ознаменования должного благоговения к угоднику Божию, согласно желанию благочестивых граждан Воронежских, весьма бы полезно устроить монастырь, где опочивают Св. мощи». Вокруг храма Благовещения образовался монастырь, один из самых молодых в России. Он был торжественно открыт 1 сентября 1836 года. Позже при нем учредили братство святителей Митрофана и Тихона, библиотеку с читальней, в которой показывали «световые картинки» — естественно, самого благостного, религиозного содержания. Главной же притягательной силой обители оставались конечно же мощи Петрова соратника.
На фото виден Митрофановский монастырь с колокольней, Спасская, Ильинская и Вознесенская церкви
Один из героев романа А. Эртеля «Гарденины» жаловался на героиню того же романа: «Предлагал медицинские советы, — у ней, кажется, застарелый ревматизм, — отвергает, маслицем от раки святителя Митрофана мажется».
Владимир Гиляровский писал: «Воронеж никак миновать нельзя… обязательно идут поставить свечечку и купить образок местного угодника Митрофания лишь потому, что Воронеж на пути (прим. к Киеву) стоит… Вы можете видеть этих пешком пришедших лапотников с пыльными котомками и стертыми посохами там, около монастыря, в таком же количестве, как и в Киеве. Но Воронеж богаче Киева, интереснее в другом отношении: потому что он стоит на перепутье, на линии железной дороги, соединяющей обе столицы с Кавказом и рядом южных городов». «Очарованный странник» Лескова рассказывал: «Поехали мы с графом и графинею в Воронеж, — к новоявленным мощам маленькую графиньку косолапую на исцеление туда везли».
Воронежская поэтесса Валентина Дмитриева обмолвилась в одном из прозаических произведений: «На крутом берегу р. Воронежа, там, где высятся древние стены и золотыми звездами сверкают синие главы Митрофаньевского монастыря, там, точно паутина, во все стороны расползается запутанная сеть узеньких и тесных улиц и переулочков, застроенных незатейливыми бедными домишками». В то время «древним стенам» не было и сотни лет.
Воронежский театр был весьма популярен у горожан. Критик А. А. Стахович, видевший в Воронеже гоголевскую «Женитьбу», сообщает: «Вот вам и провинция и провинциальные актеры. Не мешало бы петербургским артистам, исполняющим эти роли, посмотреть, как их играют в провинции (положим, что так сыграть они не в состоянии, для этого нужно иметь дарования Колюбакина и Петрова), но петербургские придворные артисты увидели бы, как добросовестно, с каким уважением в провинции исполняют произведения великого писателя, как умный и талантливый актер обдумывает каждое слово, движение своей роли».
Владимир Гиляровский в книге «Мои скитания. Люди театра» писал: «Служу в Воронеже. Прекрасный летний театр, прекрасная труппа. Особый успех имеют Далматов и инженю М. И. Свободина-Барышова. Она, разойдясь со своим мужем, известным актером Свободиным-Козиенко, сошлась с Далматовым. Это была чудесная пара, на которую можно любоваться. С этого сезона они прожили неразлучно несколько лет. Их особенно принимала избалованная воронежская публика, — а сборов все-таки не было.
Чтоб заинтересовать здешнюю публику, перевидавшую знаменитостей-гастролеров, нужны или уж очень крупные имена, или какие-нибудь фортели, на что великие мастера были два воронежских зимних антрепренера — Воронков и Матковский, по нескольку лет один за другим державшие здесь театр. Они умели приглашать по вкусу публики гастролеров и соглашались, на разные выдумки актеров, разрешая им разные вольности в свои бенефисы, и отговаривались в случае неудачи тем, что за свой бенефис отвечает актер.
Одна из неважных актрис, Любская, на свой бенефис поставила "Гамлета", сама его играла и сорвала полный сбор с публики, собравшейся посмотреть женщину-Гамлета и проводившей ее свистками и шиканьем.
Второй случай, давший огромный сбор, был в бенефис никудышного актера Тамары, афериста и пройдохи, в свой бенефис имевшего наглость выступить тоже в роли Гамлета.
Надо сказать, что в эти годы огромным успехом пользовалась в провинции прекрасная опереточная актриса Ц. А. Райчева, гастролировавшая в Воронеже в "Птичках певчих" и "Елене Прекрасной"».
Актер Владимир Давыдов сокрушался: «Воронежская публика в своих вкусах была очень единодушна… Все требовали веселых пьес и жутких душещипательных мелодрам. Поэтому Лаухин (купец, содержащий театр. — А. М.)строил репертуар на оперетке, водевиле и мелодраме. Серьезный репертуар почти отсутствовал. Критика бранила репертуар, указывая на то, что театр превращен в балаган, а публика всех возрастов и сословий валом валила на оперетку и совершенно игнорировала театр, когда давали «Грозу» или «Марию Стюарт»… Меня в Воронеже считали за опереточного актера, так редко приходилось играть что-либо другое».
Известный поэт Иван Саввич Никитин открыл читальню при книжном магазине. Он же составил ему рекламу: «Предполагая в первых числах февраля будущего 1859 г. открыть в г. Воронеже книжный магазин, честь имею довести до сведения воронежской публики, что в состав его войдут лучшие произведения русской и французской литератур, преимущественно по отделам изящной словесности и истории… Он должен быть не только складочным местом старых и новых книг, назначаемых единственно для продажи, но и летучею библиотекой… С этою целью предлагается публике возможно выгодные условия за право чтения».
В. Г. Успенский писал о художниках и фотографах: «И вот, в начале шестидесятых годов, на воронежском горизонте художественной деятельности загорается утренняя заря, обещающая жаждущим света ясный день с освещающим, согревающим и оплодотворяющим землю солнцем. Один из воронежских хозяев-подрядчиков Евгений Назарович Назаров для своих иконописных работ по подрядам, привозит из С.-Петербурга двух патентованных молодых художников, учеников императорской академии художеств: Василия Андреевича Корнеева (существующего ныне профессора И.А.Х.) и Платона Васильевича Васильева. В это же время открывается на Большой Дворянской улице товарищеская фирма фотографии, с раззолоченною вывескою, где крупными буквами, сиявшими золотом, значилось “С.-петербургской императорской академии художеств, художник Михаил Иванович Пономарев и Николай Степанович Русинова”. Кроме того, на Московской улице воздвигалась еще раззолоченная вывеска, гласившая: “С.-петербургской императорской академии художеств Иван Матвеевич Саломатин. Фотография и живописная мастерская, принимающая иконописные и прочие церковные заказы”. Одновременно с этим, в мастерской Эльпидифора Константиновича Огнева водворяется Бонифатий Маркович Чесменский из С.-Петербурга, из императорской академии художеств, ученик профессора Айвазовского.
Саломатин, с первого шага на воронежской почве, ринулся на арену борьбы подрядческой конкуренции и пал жертвою золотого тельца под сладкие грезы бахусовых чар, не оставив по себе никакого следа, достойного доброй памяти. Васильев не вынес удара дружеской руки и, примачивая боль сердца алкоголем, сделался жертвою Бахуса и умер в воронежской городской больнице, и также без всякого следа по себе. Чесменский, последовав примеру Васильева, пал где-то жертвою Бахуса, но не бесследно для Воронежа».
Борис Эйхенбаум детство провёл в Воронеже, после окончания воронежской мужской гимназии в 1905 году уехал в Санкт-Петербург. Он регулярно приезжал в Воронеж до 1917 года, пока не умер его отец. Из автобиографической книги «Мой временник»:
«Целых 17 лет Воронеж жил и рос вместе со мной… Оказалось, что Воронеж не заполняет всего мира, а стоит на горе, по верху которой тянется Большая Дворянская улица. По ней ходит конка с одной лошадью, ездят извозчики, стоит высокая пожарная каланча. Эта улица — как спина зверя. Вниз, с одного бока, идут крутые спуски, а внизу река. В марте по этим спускам, как оголтелая, несётся вода и наполняет весь город журчащим шумом».
