Ваниль + Рассказ

Когда училась в университете, часто ездила на трамвае. Маршрут №13, естественно, куда мы без мистических чисел.

От универа до остановки - 700 метров грунтовой дорожки шириной 1,5 метра. С одной стороны - кусты (и их постоянные обитатели - собаки и эксгибиционисты), с другой - трамвайные рельсы, по которым время от времени проносятся звенящие и полыхающие алыми боками трамваи "не твоего" маршрута.

Грунтовая дорожка эта постоянно находилась в одном из трех известных агрегатных состояний: "грязь", "грязь засохла", "грязь замерзла"; поэтому часто до заветной остановки приходилось добираться не по самой грунтовке, а по соседним рельсам, балансируя и отпрыгивая в грязь при виде несущегося на тебя трамвая.

Тогда, будучи 17-летней первокурсницей, заметила одну особенность: если идти по рельсам одной - получается не очень. Забралась на узкую рельсину, развела руки как антропоморфная "этажерка" АН-2, сконцентрировалась как цирковой акробат, пошла... А все равно - рельсина норовит убежать из-под ног, ноги с ней абсолютно солидарны. Так и идешь. Медленно. Муторно. Долго.

А если идешь идешь с кем-то - ситуация меняется кардинально, хотя входные условия те же. Та же узкая рельсина, те же разведенные руки, но! В миллиметрах от кончиков твоих пальцев чье-то плечо. Может, не очень родное, но надежное. В которое всегда можно с визгом вцепиться и быть спасенной - непременно. Но этого не происходит: рельсина ведет себя удивительно покладисто, нога опускается точно на её блестящую поверхность, не соскальзывая (даже если сменила кеды на туфли на каблуках). Под ноги можно даже не смотреть, зато вперед и по сторонам - запросто. И идти легко. И приятно.

И только многим временем позже я поняла, что это все - не про трамваи и рельсы. Это вообще про жизнь. По которой гораздо легче и приятнее идти, если знаешь, что в миллиметрах от кончиков твоих пальцев - чье-то плечо. Не просить помощи, не ожидать ее намеренно - а просто знать.

И - находиться в нескольких миллиметрах от кончиков пальцев кого-то еще.

Маленький ветерок, не раз опоясав землю, вновь вернулся в знакомые ему места. Пронёсся над рекой, утопал в высоких колосьях и толстых стеблях розги, заодно невзначай задев разносортные красочные головки луговых растений. Васильки, одуванчики внимали всем своим существом воле ветерка и на миг поддавались назад, а потом вперёд, словно благодарственно кланясь.

Дуновение пронеслось над прекрасными летними полянами, верно, с удовольствием: всякое создание природы было бы радо видеть цветение, рост, обилье красок после северных серых неплодородных пустынь. Именно оттуда пришёл ветерок, просторы бескрайнего севера были его прошлой остановкой. Но сейчас, взлетая в синеву и опять падая до самых низеньких сочных травинок, он нагревался лучами тёплого летнего солнца, постепенно совсем освобождаясь от морозной свежести и сжатости. Он становился шире и мягче, как душа, нашедшая разделённое счастье. 1)Через какой-то миг перед ветерком предстал зелёным горизонтом разномастный лес. Он стремительно направился к нему, оживляя застоявшийся жаркий воздух.

Через минуту он уже колыхал разросшуюся на опушке леса молодую, оттого и жгучую крапиву. Как бы переминаясь с ноги на ногу, прежде чем открыть дверь дома, ветерок возвратился чуть назад, к одинокой берёзке, обогнул её ствол, не зацепив поддатливые серёжки, и, разогнавшись, наконец решительно вторгся в храм деревьев. Пронёсся мимо ветвей дуба, словно струну натянул собой молодые тоненькие веточки и тут же отпустил, заставив ярко зелёные листья выйти из покоя и возмущённо зашипеть. Часть дуновения залетела в дупло, пахнущее сухой травой и орехами, и сразу же нагнала остального себя около ивы, что склонилась над маленьким лесным источником чуть поодаль от компании дубов . Ветерок расшевелил и её обильные листья, казалось, очень слабо прикрепленные к тонким и бессильно изящным текучим ветвям, что еле просматривались коричневыми струями сквозь шелестящий наряд. Ветерку она пригляделась: точно то ли ерошил ,то ли разглаживал волосы он несколько раз залезал вглубь этих искусных переплетений ивы, не оставив ни один её лист без своего мимолётного внимания. Поигравшись, дуновение устремилось дальше.

Ветерок пересёк лес, вдоволь насладившись шелестящим звуком бьющихся друг об друга древесных листочков. Выбросился из объятий леса и устремился в синеву. Сейчас он наверняка подрос, теперь заставляет наклониться и маленькие, каким он сам был когда-то, только начавшиеся узнаваться берёзки. Когда впадает в дикое веселье, срывает шляпы прохожим, а когда нежится, как раньше легонько обдувает лицо, с любовью мечтательно смотрящее куда-нибудь в даль. Ему всё так же приходится менять северные пейзажи на южные, набираться морозного холода и таять под летним солнцем над прекрасными цветочными полянами. Так же то ли ерошить, то ли расчёсывать волосы у понравившейся ивы, если та до сих пор наклонена над лесным родником. Всё то же, но он набирает силу, растёт. Когда-нибудь он вырастет могучим вихрем, в конечном счёте предстоящему разбиться на маленькие дуновения, которые в точности последуют примеру старшим. Цикл природы извечен, в нём меняется только сила происходящих в нём процессов. Если это и вправду так, то и сам человек вечен.

А давай в этот раз без сложных красивых метафор. Так, будто бы жизнь понятна нам без поисков смысла. И будет легче не строить иллюзий, а что-то принять, кого-то простить и отпустить ситуации. Те болезненные, от которых хочется волком выть.

Сделаем вид, что никогда не слышали той зловещей тишины, которая воцаряется в доме, когда случается трагедия. Такой плотной, что можно было бы потрогать её руками. Притворимся другими людьми: довольными и простыми, обывателями, засыпающими сразу, стоит коснуться головой подушки. Не тратящими время из драгоценных шести часов сна на мысли того рода, что имеют разрушающие свойства.

Мы проснемся утром с этой счастливой туповатой улыбкой, совсем непохожей на злобный оскал. Не той, которой обычно мы говорим миру: «Я сильный!». А самой чистейшей и что ни на есть искренней. Не будем угрюмыми и невпопад молчаливыми. И слишком болтливыми, вплоть до истерики, мы тоже не станем.

Возьмем за руку кого-то близкого. Или лучше любимого, ну, того самого. При виде которого вокруг как будто бы начинает играть какая-нибудь культовая романтичная песня. Переплетем десять пальчиков. И на сердце станет еще теплей.

А после мы придём в общество схожих по духу. И будем чувствовать себя на своем месте. А не лишними и ненужными. Будем шутить и звонко смеяться. Так, будто нам снова пятнадцать лет.

Я прошу, ну пожалуйста. Даже если это все будет казаться фальшью. Просто сделаем вид, что мы не несчастные. И что наш мир никогда не рушился, а вон, стоит целый и поблескивает. Поверим, что все чувства взаимные, а слова – честные. И не будем чувствовать себя разочарованными и не испытаем ни разу чувство вины.

А давай притворимся счастливыми?

В моей жизни было много хороших сарказмов: долгие чувственные сарказмы с богатой филологической прелюдией, быстрые страстные сарказмы, заряжающие на целый день, сарказмы в публичных местах и легкие сарказмы без обязательств, у меня даже была пара сарказмов с женщинами.

В жизни каждой женщины есть Тот Самый – человек, максимально повлиявший на становление ее личности. Отношение к Тому Самому может быть любым: разрушающая ненависть, щемящая тоска, благодарность, любовь болезненная или любовь созидательная.

У меня, конечно, тоже есть Тот Самый. Человек, подаривший мне множественные сарказмы.

Наш первый множественный сарказм случился в первую же встречу. Ночь, улица, фонарь, все как у Блока, только без аптеки. Мы прожигаем друг друга взглядом, как два бойца на ринге перед боем, он меня выше, поэтому смотрит сверху вниз, и это дает ему легкое преимущество. В ночной тишине звучат наши имена, как гонг к началу раунда, и вот оно: первое предложение – сарказм, второе – сарказм, третье – снова сарказм. Это уже не бой на ринге, это теннис или, скорее, пинг-понг. Подача – отбой, подача – отбой. Ничья. Поклон, реверанс, расходимся.

Мы долго встречались ради наших изматывающих дуэлей. К каждой встрече я готовилась днями, иногда неделями: много читала, гримасничала перед зеркалом, тренируя ту самую Базаровскую или Печоринскую «сардоническую ухмылку», отрабатывала жестикуляцию. Я шокировала его друзей, а он вгонял в краску моих подруг. Нам не было до них дела, мы были счастливы и злы. Казалось, что в целом свете мы одни, держась за руки, возносимся на бескрайнее небо иронии, гуляем там по облакам… едким, черным облакам сарказма.

Все рухнуло в одночасье. Я приехала чуть раньше и ждала его у метро. Сердце было не на месте, щемящее чувство поселилось где-то в подреберье, но я списала его на предспарринговый мандраж. А зря. Интуицию надо слушать, особенно если раньше она никогда не подводила.

Его рука легла мне на плечо, я повернулась, надеясь встретить тот самый решительный и злой взгляд, но уперлась моськой в мягкие лепестки розы, красной, как мое разбившееся в ту же секунду сердце. Я подняла глаза в последней надежде, вдруг я ошиблась, вдруг все еще можно вернуть? Нет. Черти в зеленом омуте его глаз скромно спрятали за пушистые спинки свои ядовитые трезубцы.

«Я люблю тебя, дура» - звучит в резко потерявшем все звуки мире мой приговор. Последняя подача, и мне нечем ее отбить. Гейм. Сет. Раунд.

До этого дня Ира ни разу не плакала. Разве что в детстве, но то были слёзы капризов, ребяческих обид. Так что нет, не в счёт. Всё-таки, когда были весомые поводы, Ира не проронила ни слезинки. Она не плакала во время последней встречи с отцом в больнице. Не плакала на похоронах, глядя на рыдающую мать и причитающих родственниц. Глаза Иры не заблестели на свадьбе, когда её друг детства клялся в верности. И подтвердивший беременность врач не увидел её слёз, и тот, который поставил диагноз малышке, – тоже. И через полтора года, когда муж собирал вещи, чтобы уйти к другой женщине, Ира сохраняла свой обычный спокойный взор, сухой и холодный, как вершины скал над волнующимся морем.

Она не отворачивалась, если замечала сочувственные взгляды мамаш на детской площадке. Дыхание её оставалось ровным, когда соседские ребятишки поначалу косились на ползающую в песочнице четырёхлетнюю девочку, сторонились её. Ира не взорвалась в истерике после совета матери избавиться «от такого ребёнка». «Пока молодая ещё, пока всё ещё впереди», – говорила мама. Ира не обиделась тогда и не растрогалась после, когда эта уставшая, постаревшая одинокая женщина просила прощения.

Она не плакала, пока везла дочь в больницу и обратно домой. В поликлиники, в госпитали, в терапевтические центры… Ира не плакала, когда в тысячный раз по лестнице тащила на себе сорокакилограммового человечка. Когда в автобусах и у подъездов не оказывалось пандуса. Когда рядом не находились и находились мужчины, готовые помочь.

С ледяной строгостью Ира встречала жалобы дочери. Та везде быстро уставала: на тренировках в зале и бассейне, на конных прогулках и городских пленэрах, на репетициях в музыкальной школе и хореографическом классе. Ира невозмутимо смотрела, как её дочь ревёт от боли во время разминки перед первым уроком танцев. Девочка кричала, что хочет домой, что больше не может, что ненавидит маму...

Ира ни разу не заплакала.

Но только ради того, чтобы сделать это, когда её двенадцатилетнюю дочь и других «таких детей» выкатили в колясках на сцену и на четверть не заполненного зала. Ира глубоко вздохнула, когда ребята, которые совсем недавно самостоятельно могли только по полу ползать, встали на ноги. Она задышала часто и почувствовала головокружение, когда ребята сделали всего-то пару десятков простых неловких движений под «Маленького принца». И наконец, когда её девочка вернулась в свою коляску, засияла улыбкой и стала посылать воздушные поцелуи немногим зрителям, Ира заплакала. Слёзы побежали по щекам быстрыми тёплыми ручейками. Они давались без труда, не встречали сопротивления и вовсе не жгли кожу. Эти слёзы шли так легко, словно человек рождён для того, чтобы плакать. Словно и горе, и беды, и усталость, и предательства, и одиночество, и боль, сплошная невыносимая боль, – всё это позади.

Но это, конечно, не так. Ира смахнула ладонью слёзы, катившиеся по лицу. Уже этим вечером, после выступления, ей с дочерью на коляске предстоит возвращаться домой, как и прежде, по неровным тротуарам, по разбитым, перерезанным трамвайными рельсами дорогам, ждать того же автобуса без пандуса и тащиться по этой проклятой лестнице из сотни ступенек. И это надо будет делать изо дня в день ещё много-много раз. И сдерживать слёзы каждую секунду. А если и плакать, то только от счастья.

Как-то раз, в перерывах между пьянками я рассуждал на тему любви и пришел, как мне показалось к интересному умозаключению. Многие сопоставляют чувство влюбленности с химией и это вполне оправдано. Дофамин, серотонин, эндорфины и еще куча гормонов отвечают за это чувство. Я же решил взглянуть на этот процес с другой стороны

Проведем мысленный эксперимент. Возьмем обычную кирпичную стену и обычного человека, желательно мужского пола и обладающего опытом в нанесение ударов (рукой или ногой). Наш подопытный прикладывает ускорение (чем быстрее ускорение, тем сильнее проникающая способность) умноженное на массу его тела плюс ударная техника (напомню, мужик с опытом), как результат стена пробита насквозь! Еще пару ударов и можно гордой походкой победителя проходить в образовавшуюся брешь.

Но если было приложено не достаточное ускорение, не хватило массы или попросту стена оказалась слишком толстой. С большой долей вероятности ты будешь по кусочкам собирать свою несчастную конечность.

Я считаю, что именно толщина стены играет наиважнейшую роль. Ведь как бы силен ты не был всегда найдется стена, которую тебе не сломать.

Все это я к тому, что в любви как и в битве со стеной, вложив все силы, время и средства ты рискуешь остаться с разбитым на тысячу осколков сердцем. А сердце в отличие от руки или ноги может никогда не зажить…

…

-Вот и все? Конец всему Тея? Всему что мы ценили, что полюбили вместе?

Голос Рика дрожал, ветер разносил ее волосы с осенними ветрами. Погода стояла холодная, осень захватило мир в грустных объятиях севера. Листья нещадно срывались с северными ветрами, улетали по округе и жесткого выбрасывались по замерзшим лужам.

-И что дальше ?-добавил Рик Рад.

Она холодно взглянуло на парня, ледяными взглядом пронзила теплую душу, открытую для нее. Парню стало не по себе, ветер проник сквозь все заслоны, искренность попала под этот ветер…

Бар, теплый сигаретный дым окружает парня. За окном дуют северные ветра. Он ждал своего друга и прихлебывал очередную кружку пива.

…Он без понимания обнял ее, крепко и дрожа как осенняя ветка. Он знал, что не следует быть таким. Рик всегда открывался близким ему людям, и на этот раз он открылся на столько что пустил к себе ветер. Знакомый запах волос девушки пронес в воспоминаниях последние несколько лет. Промчал по всем теплым моментам лета, прогнал на доли секунды все холодные моменты.

Она стояла и просто стояла, руки больше не тянулись к нему и он это знал. Тея больше не любила его, она прошла с этой осенью. Улетела с теплыми ветрами, прочь от него.

-Прощай Тея, помни и не забывай меня.- он сказал это шепотом, чтоб никто не услышал кроме нее эти слова. И он ушел, отпустил ее. Холодно потопал по знакомым лужам, разбивая первые льды. Ветер осени был против него…

Друг пришел без опоздания, как и договаривались, ровно в восемь вечера и не минутой больше.

-Господи, ты до сих пор не забыл её?- он сидел пока без своего сидра.

-Да, ты же знаешь как я влюбляюсь. Не то что ты, за месяц какая у тебя ?- дружеская ухмылка прошла по лицу Рика Рада.

-Эм…-он задумался…-наверное третья. Не считая ту блондинку в красном платье.

Ему принесли наконец яблочный сидор. Первый глоток сделан…