Данная статья относится к Категории: Публицистика
Гилберт Честертон упоминает в эссе несколько ошибок, характерных для интеллектуалов…
«Те, кого мы зовем интеллектуалами, делятся на два класса: одни интеллекту поклоняются, другие им пользуются. Бывают исключения, но чаще всего это разные люди. Те, кто пользуется умом, не станут поклоняться ему - они слишком хорошо его знают, Те, кто поклоняется, - не пользуются, судя но тому, что они о нём говорят.
От этих, вторых, и пошла современная возня вокруг интеллекта, интеллектуализма, интеллектуальной жизни и т.п. На самом деле интеллектуальный мир состоит из кружков и сборищ, где говорят о книгах и картинах, преимущественно новых, и о музыке (наиновейшей). Для начала об этом мире можно сказать то, что Карлейль сказал о человеческом роде: почти все - дураки. Круглых дураков тянет к интеллектуальности, как кошек - к огню.
Я часто бывал в таких кружках, и всегда несколько участников оказывалось гораздо глупее, чем может быть человек. Однако они так и светились оттого, что попали в интеллектуальную атмосферу. Я помню почтенного бородатого человека, который, судя по всему, и спал в салоне. Время от времени он поднимал руку, призывая к молчанию, и предупреждал: «Мысль!», а потом говорил что-нибудь такое, чего постеснялась бы корона. Наконец один тихий, терпеливый гость (кажется, мой друг Эдгар Джипсон) не выдержал и крикнул: «Господа, вот это по-вашему мысль? Нет, вот это?» Надо сказать, такими были почти все мысли, особенно - у свободомыслящих. Конечно, и тут есть исключения.
Умных можно найти даже среди интеллектуалов. Иногда умный и способный человек так тщеславен, что ему приятна и лесть дураков. Поэтому он говорит то, что глупые сочтут умным, а не то, что только умные сочтут правдой. Таким был Уайльд. Когда он сказал, что безнравственная женщина не надоест вовек, он ляпнул чистейшую бессмыслицу, в которой даже нет соли. Всякий мужчина, особенно безнравственный, знает, как может осточертеть целое шествие безнравственных женщин. Эта фраза - «Мысль», т.е. то, что надо возвещать, предварительно подняв руку, сборищу не умеющих думать людей. В их бедных, тёмных головах цинизм смутно ассоциируется с остроумием; вот они и восхищаются Уайльдом, когда он, махнув рукой на остроумие, ударяется в цинизм. Однако он же сказал: «Циник знает всему цену, но не знает ценности», Это - безупречный афоризм, в нём есть и смысл, и соль. Но если бы его поняли, Уайльда немедленно бы свергли. Ведь его и возвеличили за цинизм.
Именно в этом, интеллектуальном, мире, где много дураков, немного остроумцев и совсем мало умных, бродит закваска модного мятежа. Из этого мира идёт всякая Новая Разрушительная Критика (которую, конечно, свергает наиновейшая раньше, чем она что-нибудь как следует разрушит). Когда нас торжественно извещают, что мир восстал против веры, или семьи, или патриотизма, надо понимать, что восстал этот мир, а вернее, что этот мир всегда восстает против всего. Восстаёт он не только по глупости и склонности к суете. У него есть причина. Она очень важна; и я прошу всякого, кто намерен думать, тем более - думать свободно, отнестись к ней внимательно хоть на минуту. Вот она: эти люди слишком тесно связаны с искусством и переносят его законы на этику и философию. Это - логическая ошибка. Но, как я уже говорил, интеллектуалы неумны. […]
Что мы имеем в виду, когда называем такую картинку идиотской, пошлой или тошнотворной, и даже конфеты не могут настроить нас на более кроткий лад? Мы чувствуем, что даже хорошее может приесться, как приедаются конфеты. Мы чувствуем, что это - не картина, а копия, точнее - копия с тысячной копии, а не изображение розы, девушки или луны. Художник скопировал другого, тот - третьего и так далее, в глубь годов, вплоть до первых, искренних картин романтической поры. Но розы не копируют роз, лунный свет не копирует лунного света, и даже девушка - копирует девушку только внешне. Настоящие роза, луна и девушка - просто роза, луна и девушка. Представьте, что всё это происходит в жизни; ничего тошнотворного тут нет. Девушка - молодая особа женского пола, впервые явившаяся в мир, а чувства её впервые явились к ней. Если ей вздумалось встать на балконе с розой в руке (что маловероятно в наше время), значит, у неё есть на то причины. Когда речь идет о жизни, оригинальность и приоритет не так уж важны. Но если жизнь для вас - скучный, приевшийся узор, роза покажется вам бумажной, лунный свет - театральным. Вы обрадуетесь любому новшеству и восхититесь тем, кто нарисует розу чёрной, чтобы вы поняли, как темен её пурпур, а лунный свет - зелёным, чтобы вы увидели, насколько его оттенок нежнее и тоньше белого. Вы правы. Однако в жизни роза останется розой, месяц - месяцем, а девушки не перестанут радоваться им или хранить верность кольцу. Переворот в искусстве - одно, в нравственности - другое. Смешивать их нелепо. Из того, что вам опостылели луна и розы на коробках, не следует, что луна больше не вызывает приливов, а розам не полезен чернозём.
Короче говоря, то, что критики зовут романтизмом, вполне реально, более того - вполне рационально. Чем удачней человек пользуется разумом, тем ему яснее, что реальность не меняется от того, что её иначе изобразили. Повторяется же, приедается только изображение; чувства остаются чувствами, люди - людьми. Если в жизни, а не в книге девушка ждёт мужчину, чувства её - весьма древние - только что явились в мир. Если она сорвала розу, у неё в руке - древнейший символ, но совсем свежий цветок. Мы видим всю непреходящую ценность девушки или розы, если голова у нас не забита модными изысканиями; если же забита - мы увидим, что они похожи на картинку с коробки, а не на полотно с последней выставки. Если мы думаем только о стихах, картинах и стилях, романтика для нас - надуманна и старомодна. Если мы думаем о людях, мы знаем, что они - романтичны. Розы прекрасны и таинственны, хотя всем нам надоели стихи о них. Тот, кто это понимает, живёт в мире фактов. Тот, кто думает только о безвкусице аляповатых стишков или обоев, живёт в мире мнимостей.
В этом мире и родился современный скептический протест. Его отцы, интеллектуалы, вечно толковали о книгах, пьесах, картинах, а не о живых людях. Они упорно тащили жизнь на сцену - но так и не увидели жизни на улице; клялись, что в их книгах реализма всё больше - но в их беседах его было всё меньше. Они ставили опыты, беспокойно искали угол зрения, и это было очень полезно для дела, но никак не годилось для суждения о законах и связях бытия. Когда они добирались до этики и философии, получался какой-то набор бессвязных, безумных картин. Художник всегда видит мир с определённой точки, в определённом свете; и порой этот свет внезапен и краток, как молния. Но когда наши анархисты принялись освещать этими вспышками человеческую жизнь, получился не реализм, а просто-напросто бред. Определённый художник в определённых целях может писать розу чёрной, но пессимисты вывели из этого, что красная роза любви и бытия так черна, как её малюют. Определённый поэт в определённых целях может назвать луну зеленой, а философ торжественно заявляет, что луна кишит червями, как зелёный сыр.
Да, что-то есть в старом добром призыве: «искусство для искусства». Правда, понять его надо чуть иначе: пусть люди искусства занимаются искусством, а не чем другим. Когда они занимаются моралью и религией, они вносят туда власть настроения, дух эксперимента, дух тревоги, столь уместные в их прямом деле. Каковы бы ни были законы и связи человеческой жизни, вряд ли они действительно меняются с каждой модой на рифмы или на брюки. Эти законы объективны, как чернозем или прилив, а вы не освободитесь от приливов и чернозема, объявив старомодными розу и луну.
Я не меняю взглядов на эти законы, потому что так и не понял, с чего бы мне их менять. Всякий, кто слушается разума, а не толпы, может догадаться, что жизнь и теперь, как и во все времена, - бесценный дар Божий; доказать это можно, приставив револьвер к голове пессимиста. И здравый смысл, и жизненный опыт говорят нам, что романтическая влюблённость - естественна для молодости, а в более зрелые годы ей соответствуют, её продолжают супружеская и родительская любовь. Тех, кого заботит правда, а не мода, не собьёт с толку чушь, которой окутывают теперь всякое проявление раздражительности или распущенности. Те же, кто видит не правду и ложь, а модное и немодное, - несчастные жертвы слов и пустой формы. Их раздражают бумажные розы, и они не верят, что у живой розы есть корни; не верят они и в шипы, пока не вскрикнут от боли. А всё дело в том, что современный мир пережил не столько нравственный, сколько умственный кризис. Смелые Современные Люди смотрят на гравюру, где кавалер ухаживает за дамой в кринолине, с той же бессмысленной ухмылкой, с какой деревенский простак смотрит на чужеземца в невиданной шляпе. У них хватает ума только на то, чтобы подметить: теперь девушки современно стригутся и ходят в коротких юбках, а их глупые прабабки носили букли и кринолины. Кажется, это вполне удовлетворяет их неприхотливый юмор. Снобы - простые души, вроде дикарей. Вернее, они похожи на лондонского зеваку, который лопается от хохота, услышав, что у французских солдат синие куртки и красные рейтузы, а не красные куртки и синие рейтузы, как у нормальных англичан. Я не меняю ради них своих взглядов. Стоит ли?».
Гилберт Честертон, Упорствующий в правоверии, в Сб.: Самосознание европейской культуры ХХ века: мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе / Сост.: Р.А. Гальцева, М., «Политиздат», 1991 г., с. 215-218.
Источник — портал VIKENT.RU
Изображения в статье
Гилберт Кит Честертон — английский писатель, оратор, христианский деятель, биограф и искусствовед конца XIX — начала XX веков, часто называемый «принцем парадокса» / Public Domain
Image by Lukas Bieri from Pixabay
Image by Florian Kurz from Pixabay
Image by Fathromi Ramdlon from Pixabay
