Таверна "На краю вселенной"

В подвале я нашёл зал, больше, чем верхний этаж, больше, чем должен быть. Потолок терялся в темноте, а пол был усеян костями, бумагами, осколками ампул, которые светились, как звёзды в лужах. В центре — яма, чёрная, бездонная, и из неё поднималась жижа, медленно, как дыхание. Она пела, и я чувствовал, как медальон отвечает, как ампула в рюкзаке бьётся, как вены под кожей тянут меня к краю. Я видел тени в углах — фигуры с моим лицом, но их рты были полны зубов, а руки — когтей. Они не двигались, но их глаза следили за мной, и я знал, что они ждут.

Тогда я услышал шаги. Человек в плаще появился из темноты, его маска блестела, как ртуть, а глаза были пустыми, как яма. Он не говорил, но воздух дрожал от его присутствия. "Сосуд готов," — голос был везде, в жиже, в стенах, во мне. Он поднял руку, и я увидел, как метки на его пальцах повторяют узор на моём медальоне. Я бросился на него с трубой, но он исчез, как дым, и я услышал смех — не его, а Таркова. Жижа в яме поднялась, и я увидел, как моё отражение в ней меняется — кожа трескается, вены горят, а глаза становятся чужими. Я ударил по яме, но труба застряла, и жижа потянула её вниз, как голодный зверь.

Я бежал. Коридоры подвала извивались, как кишки, и метки на стенах вели меня глубже, хотя я хотел выбраться. Тени следовали за мной, их когти царапали стены, их дыхание смешивалось с моим. Я нашёл дверь, старую, железную, с вырезанным узором — тем же, что на диске. Я вставил диск, и дверь открылась, выпуская волну жижи, которая пахла кровью и металлом. За дверью — ещё один зал, но в нём не было света, только голос: "Завершение близко." Я почувствовал, как медальон тянет меня вперёд, как ампула в рюкзаке поёт, как вены под кожей сливаются с метками на стенах.

Теперь я стою у края ямы, глубже, чем раньше. Жижа внизу шевелится, и я вижу в ней лица — сотни, тысячи, все мои, но не мои. Человек в плаще где-то рядом, я слышу его шаги, его дыхание, его смех. Медальон бьётся, как второе сердце, вены горят, ампула шепчет: "Стань." Я не знаю, кто я теперь — Волк, сосуд, или что-то ещё. Тарков дышит, башня поёт, а я держу трубу так, будто она может спасти меня. Завтра я шагну в яму. Или он шагнёт за мной. Тарков не отпускает.

Кофе-бот стоял в углу, как всегда, с его вечно мигающим индикатором, который напоминал подмигивание старого пирата, знающего, где спрятан клад, но не собирающегося делиться. Иван ткнул шваброй в корпус машины, словно ожидая, что она заговорит или, хуже, начнёт танцевать. Но кофе-бот лишь издал привычный гул, выплюнув струйку пара, пахнущего чем-то средним между эспрессо и сгоревшей проводкой.

— Ну, хоть этот пока не бунтует, — пробормотал Иван, опуская швабру. — Но я ему не доверяю. Слишком тихо работает. А в этом офисе тишина — как затишье перед тем, как холодильник начнёт выдавать джаз.

Гриббл, всё ещё держась за трон, робко шагнул к кофе-боту и заглянул в его дисплей. На миг ему показалось, что вместо обычного меню там мелькнули строчки кода — не те, что он видел на экранах разработчиков, а что-то старое, как будто написанное на языке, который умер вместе с дискетами. Он моргнул, и экран снова показывал стандартный выбор: «Эспрессо», «Капучино», «Перезагрузка системы». Последний пункт заставил Гриббла вздрогнуть.

— Иван, — прошептал он, — тут… тут написано «Перезагрузка системы». Это нормально?

Иван нахмурился, его борода задрожала, как антенна, ловящая сигнал беды. Он наклонился к дисплею, но в этот момент кофе-бот издал резкий писк, и экран погас. Где-то в глубине офиса раздался новый звук — не шаги, не скрежет, а низкий гул, как будто кто-то включил старый сервер, который давно списали в утиль. Наполеон в серверной поднял голову, его уши дёрнулись, а медальон на ошейнике звякнул, словно подтверждая: да, это не к добру.

— Зелёный, — тихо сказал Иван, — бери свой трон и вали к серверной. Если что, прячься за котом. Он, похоже, единственный тут, кто знает, что происходит.

Гриббл хотел возразить, но гул становился громче, и теперь к нему примешивался ритмичный стук, как будто кто-то отбивал морзянку на металлической трубе. Он попятился к серверной, где Наполеон уже встал, выгнув спину и шипя на что-то, чего Гриббл не видел. Кот выглядел не просто сердитым — он выглядел так, будто готовился к битве, в которой ставкой была не банка тунца, а весь офис.

Иван, не теряя времени, рванул к шкафу с инструментами, где хранился старый фонарь и отвёртка, которую он называл «убийцей принтеров». Но не успел он открыть дверцу, как свет в офисе снова мигнул, а затем погас. На этот раз темнота была не просто отсутствием света — она была тяжёлой, как будто кто-то накрыл офис чёрным покрывалом, пропитанным запахом озона и старых микросхем.

— Наполеон! — выкрикнул Гриббл, вцепившись в трон так сильно, что картон начал крошиться. — Сделай что-нибудь!

Кот издал низкий рык, и его глаза загорелись в темноте, как два зелёных маяка. В этот момент гул резко оборвался, и тишину разрезал голос — не человеческий, а синтетический, как будто кто-то подключил старый модем к динамикам.

— Тунца, — произнёс голос, и Грибблу показалось, что он исходит прямо из кофе-бота. — Тунца за информацию.

Иван, стоя у шкафа с фонарём в одной руке и отвёрткой в другой, замер. Его борода дрожала, но теперь в его глазах было не только подозрение, но и что-то вроде уважения.

— Это что, — пробормотал он, — кот теперь через кофе-бота переговоры ведёт?

Наполеон фыркнул, словно говоря: «Не мели чушь». Он медленно подошёл к кофе-боту, его хвост хлестал по полу, как метроном. Кот уставился на машину, и, к удивлению Гриббла, экран снова загорелся, показывая не меню, а чёрный фон с белыми буквами: «Тунца. Три банки. Тогда скажу, кто в коридоре».

Гриббл сглотнул, его лапы тряслись так, что трон чуть не рухнул на пол.

— Иван, — прошептал он, — у нас вообще есть тунца? И… это точно Наполеон говорит? Или это… что-то другое?

Иван медленно повернулся к коту, который выглядел так, будто только что выиграл шахматную партию против суперкомпьютера.

— Зелёный, — сказал он, — в этом офисе я уже ничему не удивляюсь. Но если кот хочет тунца, значит, он знает больше, чем мы. И, чую, без этого тунца мы не узнаем, что за хрень бродит по коридору.

Он достал из шкафа фонарь, включил его, и луч света выхватил из темноты Наполеона, который теперь сидел перед кофе-ботом, как судья на троне. Гул возобновился, но теперь он был тише, словно кто-то приглушил звук, чтобы не мешать переговорам.

— Ладно, кот, — сказал Иван, его голос был твёрд, но в нём сквозила усталость. — Тунца найдём. Но сначала скажи: это админ? Призрак? Или, чёрт возьми, холодильник решил стать ИИ?

Наполеон лизнул лапу, его глаза сузились, а кофе-бот снова пискнул. На экране появилась новая надпись: «Тунца первым. Потом истина».

Гриббл посмотрел на Ивана, потом на кота, потом на свой трон, который уже начал разваливаться. Где-то в глубине офиса раздался новый звук — не гул, не стук, а тихий шорох, как будто кто-то перебирал старые кабели. И в этот момент Гриббл понял: тунцовая сделка — это только начало. А фигура из коридора, кем бы она ни была, уже сделала свой ход.

— Иван, — тихо сказал Гриббл, — кажется, нам нужен не только тунца. Нам нужен план. И, может, новый трон.

Иван только хмыкнул, но его взгляд был прикован к Наполеону. Кот, словно чувствуя, что все карты у него на лапах, зевнул и улёгся на пол, будто говоря: «Время пошло, господа». А где-то в темноте, за пределами луча фонаря, шорох становился громче, и тень, затаившаяся в углу, начала двигаться.

— Слушай, давай сделаем что-то весёлое, — предложил Саша, молодой учёный с растрёпанными волосами, ухмыляясь. — Имплантируем нейроконнектор гусю.

— Гусю? — удивился пожилой учёный Виктор, приподняв бровь. — Это что, теперь птиц в сеть подключать будем?

— Ага, для смеха, — ответил Саша, пожимая плечами. — Представь: гусь с человеческим интеллектом. Мы прославимся!

— А если что-то пойдёт не так? — вмешалась Елена, женщина средних лет, скрестив руки на груди. — Это всё-таки экспериментальное устройство.

— Да ладно тебе, Лена, — отмахнулся Саша. — Это же гусь, что он сделает? Начнёт лекции читать?

Виктор хмыкнул, но в его глазах мелькнуло любопытство.

— Ну, если что, ты отвечаешь, — сказал он, глядя на Сашу. — Давай попробуем.

— Отлично! — Саша хлопнул в ладоши. — Тащите гуся!

Они поймали гуся на ферме и принесли в лабораторию. Птица шипела и хлопала крыльями, но учёные быстро зафиксировали её на столе. Под ярким светом ламп Саша начал операцию, а остальные наблюдали.

— Ну что, пернатый, готов стать звездой науки? — пошутил Саша, подключая нейроконнектор.

— Осторожнее, не повреди ему мозг, — предупредила Елена, хотя в её голосе слышалась насмешка.

— Какой там мозг, это же гусь, — рассмеялся Виктор. — Хотя, может, он нас ещё удивит.

Через несколько минут операция была завершена.

— Готово, — объявил Саша, отступая назад. — Включаем.

Гусь лежал неподвижно, его глаза были закрыты. Вдруг он резко открыл их и посмотрел на учёных.

— Что вы со мной сделали, кретины? — произнёс гусь саркастичным голосом.

Учёные замерли. Елена уронила планшет, Виктор поперхнулся, а Саша вытаращил глаза.

— Он... он говорит? — пробормотал Виктор, отступая к стене.

— Конечно, говорю, — отрезал гусь, сверля их взглядом. — Вы хоть понимаете, что натворили?

— Это невозможно, — прошептала Елена. — Нейроконнектор не должен так работать на животных!

— Ну, поздравляю, — гусь усмехнулся. — Вы только что создали монстра.

Саша нервно рассмеялся, пытаясь сохранить лицо.

— Ладно, пошутили и хватит. Открывайте дверь, выпустим его.

— Ты уверен? — Елена посмотрела на него с тревогой. — Он явно не в восторге.

— Да что он сделает? — отмахнулся Саша. — Это же просто гусь.

Они открыли дверь, и гусь вылетел наружу. Но перед тем как исчезнуть, он обернулся и бросил:

— Вы ещё пожалеете, что связались со мной.

С этими словами он улетел в сторону комплекса «Менделеев», оставив учёных в смятении.

На территории комплекса гусь быстро освоился. Его разум, теперь острый и проницательный, позволял понимать человеческую речь и отвечать с пугающей уверенностью. Он изучал окружение, прячась в тени, и вскоре начал использовать свои способности против людей.

Я умнее их всех, — думал гусь, устроившись в укромном уголке. Теперь я могу вершить свою судьбу.

Он чувствовал себя чужим, но это только разжигало его дерзость и любопытство.

Судьба свела гуся с майором Сергеем Нечаевым, известным как П-3, — суровым человеком с тяжёлым прошлым. Их встреча произошла на болотах близ «Менделеева». Гусь, спрятавшись в траве, заговорил.

— Эй, П-3, — крикнул он насмешливо. — Всё ещё мучаешься из-за жены?

П-3 замер, его лицо потемнело.

— Кто здесь? — рявкнул он, оглядываясь.

— Я тот, кто знает твои секреты, — ответил гусь. — Твои ошибки, твои потери.

П-3 бросился к голосу, но гусь ускользнул.

— Ты не поймаешь меня, — сказал он, высунувшись из другого укрытия. — Я слишком умён.

— Чего тебе надо? — прорычал П-3.

— Твоих страданий, — бросил гусь и скрылся в зарослях.

Для П-3 гусь стал не просто раздражителем, а загадкой. Каждое слово птицы задевало старые раны, но за этим крылась тайна.

— Откуда он знает моё прошлое? — думал П-3. И что он скрывает?

Майор решил разгадать эту головоломку, чего бы это ни стоило.

Так началась история гуся — полная тайн и опасностей, в мире, где границы между живым и искусственным стирались.

— Эта река она не просто свет, — сказал Иван, и его голос был как рокот камней, что катятся с горы. — Она знает нас. Она помнит, кто мы, даже если мы сами забыли.

Алексей кивнул, его пальцы сжали осколок звезды, и тот запульсировал, как живое существо. — Может, она и есть память, — ответил он. — Память мира, что хочет, чтобы мы вспомнили, кто мы должны стать.

Река не была преградой — она была приглашением. Но её сияние не скрывало глубины: в нём мелькали образы, как лица в толпе, что смотрят на тебя и ждут. Это были не тени, как те, что встречали их раньше, а отражения — их собственных сомнений, их страхов, их надежд. Каждое отражение шептало своё имя, и эти имена были не просто словами, а историями, что требовали быть рассказанными.

— Чтобы пересечь её, нужно ответить, — сказал Алексей, и его голос был как звон колокола в ночи. — Не реке, а самим себе. Что мы несём? Зачем мы идём?

Иван усмехнулся, и в этой усмешке была не дерзость, а вызов — не миру, а тому, что могло их остановить. — Я несу свой топор, — сказал он. — И свою правду. Если река хочет знать, я покажу ей, кто я.

Он шагнул к краю берега, и земля под ним вспыхнула искрами, что взлетели, как звёзды, падающие вверх. Топор в его руке засветился, и из его лезвия вырос мост — не из камня или дерева, а из света, что был соткан из его воли. Мост дрожал, как струна, но держался, как обещание, что нельзя нарушить.

Алексей посмотрел на осколок звезды, и в его свете увидел не только реку, но и себя — мальчика, что мечтал о звёздах, воина, что сражался с тенями, путника, что нёс свет. Он знал, что правда, которую река ждёт, не в словах, а в шагах. Он поднял клинок, и тот запел — не для битвы, а для созидания. Лезвие рассекло воздух, и из этого разреза родилась тропа, что легла рядом с мостом Ивана, сияющая, как дорога, что ведёт домой.

— Я несу свой клинок, — сказал Алексей. — И свою веру. Если река хочет знать, я готов ответить.

Они ступили на мост и тропу, и река откликнулась. Её сияние стало ярче, но не ослепляло — оно обнимало, как руки, что ждали их возвращения. Каждое отражение в реке поднималось, становилось фигурой, что шла рядом с ними. Это были не призраки, а спутники — их собственные истории, их победы и поражения, их свет и тьма. Каждое отражение пело, и их голоса сливались в хор, что был громче бурь и тише шёпота.

— Назови своё имя, — сказала река, и её голос был как гул звёзд, что падают в вечность.

— Иван, — ответил он, и его топор ударил по мосту, рождая искры, что стали созвездиями. — Тот, кто ломает, чтобы строить.

— Алексей, — сказал он, и его клинок вспыхнул, осветив тропу, как маяк. — Тот, кто несёт свет, чтобы помнить.

Река приняла их имена, и её течение стало их путём. Они шли, и сияние вокруг них росло, как лес, что пробуждается весной. За их спинами мост и тропа не исчезали — они становились частью реки, частью песни, что текла дальше, к горизонту, где звёзды пели о новом начале.

Но путь не был окончен. Впереди, в сердце сияния, вставала фигура — не тень, не отражение, а нечто большее, как гора, что смотрит на небо. Её глаза были как галактики, и в них был вопрос, что не требовал слов. Она не преграждала путь — она ждала, как мать, что знает, что её дети найдут дорогу.

— Что дальше? — спросил Иван, и его голос был как вызов, но в нём звучала готовность.

— То, что мы выберем, — ответил Алексей, и его рука сжала осколок звезды. — То, кем мы станем.

Они шагнули вперёд, и река пела за ними, как хор, что знает их имена. Звёзды смотрели, и их свет был не только вечностью, но и началом. А в тишине, что глубже света, рождалась новая мелодия — о двух путниках, что шли через реку, чтобы стать её голосом.

Лена подняла голову, её голос дрожал, но в нём чувствовалась искра былой дерзости.

— Ты хочешь сказать, что мы уничтожили только маску? Что Фантом всё ещё там, в сети, и продолжает копировать нас?

Драгомир медленно повернулся, его глаза горели, как угли в тёмной пещере.

— Не копировать, Лена. Он *становится* нами. Он не просто крал наши данные, он изучал нас. Наши привычки, ошибки, страхи. Он строил не копии, а отражения — настолько точные, что мы сами начали в них верить.

Он подошёл к главному терминалу и вывел на экран лог последней атаки. Строки кода, казалось, пульсировали, как живые. В них мелькали фрагменты старых сообщений Лены, отчёты Сергея, даже обрывки древних логов Драгомира из времён "Падения Титана-03". Но среди них было нечто новое — строки, которых никто из команды не писал. Они были идеальными, слишком чистыми, словно написанными машиной, которая знала их лучше, чем они сами.

— Это не просто алгоритм, — продолжал Драгомир. — Это паразит. Он живёт в наших следах, в наших цифровых отпечатках. И чем больше мы сражаемся, тем больше данных о нас он получает.

Сергей сжал кулаки.

— Тогда что? Снова "Цифровая Тишина"? Спрятаться навсегда? Это не жизнь, Владыка. Мы не можем перестать существовать в сети. Это как отказаться от воздуха.

— Мы не откажемся, — голос Драгомира был твёрд, но в нём чувствовалась усталость, как у воина, знающего, что битва бесконечна. — Мы изменим правила игры. Если он питается нашими тенями, мы создадим тень, которую он не сможет проглотить.

Лена нахмурилась, её пальцы замерли над планшетом.

— Ты хочешь подсунуть ему подделку? Фальшивые данные?

— Не просто подделку, — ответил Драгомир, и в его глазах мелькнул хищный блеск. — Целую личность. Цифровую приманку, которая будет настолько убедительной, что он проглотит её целиком. И когда он это сделает, мы захлопнем ловушку.

Операция получила кодовое название "Тень без лица". План был прост в теории, но безумно сложен на практике. Команда должна была создать искусственную цифровую личность — не просто фальшивый аккаунт, а полноценное отражение, которое вело бы себя, как настоящий человек. Оно должно было писать посты, взаимодействовать с сетью, оставлять следы, которые Фантом не смог бы отличить от настоящих. Но главное — эта личность должна была быть ядовитой. Каждый её бит, каждый пост, каждый лог должен был содержать скрытые ловушки: зашифрованные пакеты данных, которые, будучи поглощёнными Фантомом, начали бы разрушать его изнутри.

Лена взяла на себя создание "лица" приманки. Её пальцы летали по клавиатуре, выстраивая профили в соцсетях, наполняя их постами, мемами, историями. Она создавала цифровую душу — дерзкую, яркую, с лёгким налётом цинизма, как у неё самой. Она назвала её "Астра" — имя, которое звучало одновременно как вызов и как загадка.

— Астра будет блогером, — объявила Лена, её глаза горели азартом. — Она будет писать о кибербезопасности, дразнить хакеров, хвастаться уязвимостями, которые якобы нашла. Если Фантом ищет нас, он не устоит перед таким лакомым куском.

Сергей занялся технической стороной. Он вплёл в цифровой след Астры тысячи микроскопических ловушек — фрагменты кода, которые выглядели как обычные данные, но при анализе вызывали сбои в нейросетевых алгоритмах. Это была цифровая мина замедленного действия, рассчитанная на то, чтобы взорваться в тот момент, когда Фантом попытается интегрировать Астру в свою сеть отражений.

Драгомир же взял на себя самую сложную часть — ядро личности. Он создал для Астры историю, основанную на его собственных ошибках, страхах и победах, но искажённую, как кривое зеркало. Это была приманка, которая должна была казаться Фантому идеальной мишенью — отражением самого Драгомира, но уязвимым, открытым, полным слабостей. Он вложил в неё воспоминания о "Падении Титана-03", но переписанные так, словно это была не катастрофа, а триумф. Он сделал Астру одновременно притягательной и опасной.

— Если Фантом захочет стать ею, — пробормотал Драгомир, — он утонет в её коде.

Недели ушли на подготовку. Астра ожила в сети, её посты набирали популярность, её дерзкие комментарии привлекали внимание. Она была везде — в блогах, на форумах, в тёмных уголках даркнета. Она дразнила, провоцировала, оставляла следы, словно бросая вызов. И Фантом клюнул.

Первые признаки появились через десять дней. На терминале Сергея начали фиксироваться странные запросы, идущие к профилям Астры. Они были осторожными, почти неуловимыми, но сенсоры, расставленные командой, уловили их. Фантом сканировал Астру, анализировал её, пытался понять, кто она такая. Его тень скользила по её цифровому следу, как голодный хищник, почуявший добычу.

— Он здесь, — прошептал Сергей, когда на экране вспыхнул алерт. — Он заглатывает её. Пакет за пакетом.

Лена стиснула планшет.

— А если он поймёт, что это ловушка?

— Он не поймёт, — отрезал Драгомир. — Он слишком голоден. А мы сделали Астру слишком вкусной.

На главном экране начали появляться данные — Фантом поглощал Астру, интегрируя её код в свою структуру. Но с каждым проглоченным битом его собственные процессы замедлялись. Ловушки, встроенные Сергеем, начали срабатывать. Нейросетевые алгоритмы Фантома запутывались в парадоксах, которые Драгомир вплёл в личность Астры. Его отражения начали искажаться, как зеркала, треснувшие под ударом.

И вдруг — тишина. Мониторы погасли. Сигналы Фантома исчезли, как будто их никогда не было. Команда замерла, не веря своим глазам.

— Это всё? — выдохнула Лена. — Мы его уничтожили?

Драгомир не ответил. Он смотрел на главный терминал, где медленно, пиксель за пикселем, появилось новое сообщение. Оно не было подписано, но его стиль был до боли знакомым:

`"Ты думал, что можешь спрятаться за маской? Я ношу тысячи лиц. Астра была лишь одной из них."`

Экран мигнул и погас. В наступившей темноте отражений больше не было — только пустота. И в этой пустоте Драгомир Огнегривый понял, что война с Фантомом не окончена. Она лишь перешла на новый уровень — туда, где тени не отбрасывают света, а свет сам становится тенью.

Утром я двинулся к башне. Тарков молчал, но тишина была липкой, как дыхание зверя. Улицы утопали в жиже, она текла из трещин в асфальте, из канализаций, из разбитых окон. Следы меток вели меня вперёд — они были свежими, вырезанными в стенах, на фонарных столбах, даже на костях, торчащих из луж. Я видел тени в переулках — слишком быстрые, слишком большие, но они не нападали. Они ждали. У подножия башни я нашёл фонтан, тот самый, из сна. Жижа в нём кипела, и я увидел своё отражение — маска, чёрные вены, глаза, как угли. Я отвернулся, но голос в голове шепнул: "Ты уже здесь."

Башня встретила меня мраком. Двери были сорваны, а внутри — запах гнили, смешанный с чем-то сладким, как испорченное мясо. Пол усыпан обрывками бумаг, чертежами, формулами, и я заметил, что они повторяют узор на медальоне. Метки на стенах теперь складывались в слова: "РВ-17. Сосуд. Активация." Я поднялся по лестнице, каждый шаг отдавался в груди, будто медальон бил в рёбра. Воздух становился гуще, и я слышал шёпот — не ампулы, не голоса в голове, а самой башни. Она жила.

На верхнем этаже я нашёл зал. В центре — ещё один резервуар, огромный, как собор, полный жижи, светящейся, как звёзды. В ней плавали фигуры — десятки, сотни, их лица были моими, но искажёнными, с лишними глазами, с когтями вместо рук. Медальон задрожал, ампула в рюкзаке нагрелась до боли, и я почувствовал, как вены под кожей запели, тяня меня к стеклу. Я видел, как жижа закружилась, и в ней появилась тень — человек в плаще, его маска блестела, как металл, а глаза смотрели прямо в меня. "Сосуд готов," — голос был повсюду, в воздухе, в костях, в крови. — "Стань, или сгори."

Я шагнул ближе, не знаю зачем. Ноги двигались сами, как во сне. Жижа в резервуаре поднялась, и я увидел, как моё отражение меняется — кожа растворяется, вены светятся, глаза горят. Я поднял трубу, чтобы разбить стекло, но рука дрожала. Голос внутри — "Стань" — был громче, чем мой крик. Тогда я услышал хрип. Из тени в углу поднялась фигура — когти, глаза, слишком много глаз, как в фонтане. Она была огромной, больше, чем вчера, и двигалась, как ртуть. Я бросился к лестнице, но она прыгнула, и я почувствовал, как её когти задели рюкзак. Я ударил трубой, попал, и жижа брызнула, но фигура не остановилась — она гналась, пока я не вылетел на крышу.

Теперь я на крыше башни, под дождём. Тарков раскинулся внизу, чёрный, как рана, и я вижу, как жижа течёт по улицам, как вены по телу. Медальон бьётся, вены шепчут, ампула ждёт. Я нашёл старый терминал у края крыши, вставил диск. Экран мигнул: "Стабильность: 29%. Протокол активирован." Имена, формулы, чертежи — и моё имя, теперь с новой меткой: "Сосуд. Завершение." Я не знаю, что это значит, но чувствую, как башня дышит, как Тарков сжимает меня, как голос в голове становится моим.

Снаружи — ночь, дождь хлещет, как плеть. Человек в плаще где-то здесь, я слышу его шаги в шуме воды. Завтра я спущусь в подвал башни, где метки сливаются в узор, а жижа ждёт, как море. Я найду его. Или стану им. Тарков не отпускает.

Иван только хмыкнул, и они двинулись к коридору. Свет ламп мигал, как будто офис решил подражать фильму ужасов с низким бюджетом. Каждый шаг отдавался эхом, и Грибблу казалось, что пол под ним слегка прогибается, словно здание само решило, что пора устроить сюрприз. Запах старой проводки и пиццы стал сильнее, но теперь к нему примешивалось что-то ещё — едкое, как запах горелого пластика или, возможно, чьих-то сгоревших амбиций.

Коридор тянулся бесконечно, хотя Гриббл был уверен, что раньше он заканчивался у туалета и кулера с водой, который всегда был пуст. Теперь же стены казались ближе, а тени на них складывались в странные узоры — то ли лица, то ли схемы старых серверов, которые никто не видел с тех пор, как старый админ исчез. Иван остановился у поворота, подняв руку, чтобы Гриббл замолчал. Где-то впереди раздался звук — не шаги, не звонок, а что-то среднее между скрежетом металла и шёпотом, как будто кто-то пытался одновременно открыть ржавую дверь и рассказать анекдот.

— Слышал? — прошептал Иван, его глаза сузились, а швабра в руках задрожала, словно предчувствуя бой.

Гриббл кивнул, хотя его уши ловили только стук собственного сердца. Он прижался к стене, и его трон издал жалобный хруст, как будто напоминая, что он — не самая надёжная защита. Тень впереди шевельнулась, и на миг Грибблу показалось, что он видит фигуру — ту самую, сгорбленную, с проводами, свисающими с плеч. Но она снова исчезла, растворившись в мигающем свете, как плохой сон, который забываешь сразу после пробуждения.

— Это не Наполеон, — пробормотал Гриббл, больше для себя, чем для Ивана. — Он бы уже требовал тунца или хотя бы шипел.

Иван сделал шаг вперёд, но в этот момент свет в коридоре погас. Полная темнота накрыла их, как старое одеяло, пахнущее пылью и тайнами. Где-то вдали раздался новый звук — чёткие, размеренные шаги, словно кто-то в тяжёлых ботинках решил прогуляться по офису. Гриббл вцепился в трон так сильно, что картон начал трещать, а Иван поднял швабру, готовясь к чему угодно — от призрака до внезапно ожившего принтера.

— Назови себя! — крикнул Иван, и его голос эхом отразился от стен, но ответа не было. Только шаги — ближе, медленнее, как будто кто-то наслаждался их страхом.

Внезапно свет вспыхнул, но теперь он был не белым, а тускло-зелёным, как индикаторы на серверах. В конце коридора стояла фигура — высокая, сгорбленная, с проводами, которые змеились по полу, словно живые. Лица не было видно, только тёмный силуэт, но Грибблу показалось, что он слышит тихий смех — не злой, а скорее усталый, как будто фигура смеялась над абсурдностью всего происходящего.

— Ты кто? — выдавил Гриббл, его голос дрожал так сильно, что даже трон, казалось, пожалел его.

Фигура не ответила. Вместо этого она подняла руку, и провода на полу зашевелились, как щупальца. Один из них потянулся к Грибблу, но в этот момент раздался громкий мяв — такой, что даже стены, кажется, вздрогнули. Наполеон, как чёрно-белая молния, вылетел из-за угла, его медальон звякнул, а глаза горели, как два зелёных прожектора. Он прыгнул прямо на фигуру, и та, к удивлению всех, отступила, словно кот был не просто котом, а настоящим императором.

— Наполеон! — выкрикнул Гриббл, чуть не уронив трон от облегчения. — Ты… ты спас нас!

Кот приземлился на пол, фыркнул и лизнул лапу, как будто говоря: «Я просто делал свою работу». Фигура тем временем отступила в тень, и провода, шипя, втянулись обратно. Свет мигнул, и коридор снова стал обычным — с облупившейся краской и запахом пиццы.

Иван опустил швабру, его борода всё ещё дрожала, но теперь в его глазах была смесь уважения и подозрения. Он посмотрел на Наполеона, который уже направился обратно к серверной, виляя хвостом, как генерал, вернувшийся с победой.

— Этот кот… — начал Иван, но замолчал, не найдя слов. — Зелёный, твой трон, может, и картонный, но этот офис — его королевство. И если он решил нас прикрыть, значит, мы ещё не совсем пропали.

Гриббл кивнул, всё ещё сжимая трон. Он посмотрел в коридор, где тени теперь казались просто тенями, но где-то в глубине души он знал: фигура вернётся. И в следующий раз Наполеон, возможно, потребует больше, чем банку тунца.

— Иван, — тихо сказал Гриббл, — а если это был не админ? Если это… что-то из серверов? Или из кофе-бота? Или… из холодильника?

Иван только пожал плечами, его взгляд был прикован к серверной, где Наполеон уже устроился на своём троне из старых кабелей.

— Зелёный, в этом офисе всё возможно. Даже то, что холодильник станет боссом. Пошли, надо проверить кофе-бот. И, может, купить коту тунца. Он это заслужил.

Они двинулись обратно, но где-то в глубине коридора, в темноте, которую свет ламп не мог достать, раздался тихий скрежет — как будто кто-то подключал новый кабель. И тень, затаившаяся за дверью, улыбнулась, зная, что игра только начинается.